Линди Уэст с детства втолковывали, что она «больше нормы». В отрывке из своей последней книги «Визг» писательница с юмором рассказывает, как она, отмучавшись в юности, смогла принять себя и жить счастливо.
Я всегда была большим человеком. В первые месяцы после моего рождения врач была настолько обеспокоена обхватом моей головы, что заставляла родителей приносить меня в больницу снова и снова, чтобы взвесить, измерить и сравнить с лежащими рядом «стандартными» новорожденными. Она говорила, что моя голова off the charts.
У педиатрической науки буквально кончилась на мне шкала — делений не хватало для измерения моего громадного котелка. Выражение off the charts (сверх всяких ожиданий, больше нормы, но также и: роскошный, убойный, просто космос — прим. пер.) оставалось шуткой в семье Уэстов долгие годы — я всегда парировала, что это из-за того, что у меня большой мозг, но тем не менее смысл отложился. Я была слишком большой, с рождения. Чрезмерно большой. Аномально большой. Неизмеримо большой.
Были люди нормального размера, и была я. Что поделаешь, если ты слишком крупный в мире, где полнота считается не только чем-то эстетически недопустимым, но и аморальным?
Ты складываешься, как оригами, пытаешься сделаться меньше всеми способами, занимаешь меньше места своей личностью, раз уж не можешь уменьшить тело. Ты сидишь на диете. Мучаешь себя голодом, бегаешь до кровавого привкуса во рту, подсчитываешь съеденные орешки, пытаешься, жертвуя килограммами плоти, купить право чувствовать себя человеком.
Я рано научилась быть маленькой — не в физическом, а в социальном плане. На людях, пока мне не исполнилось восемь, я говорила только с мамой, и то лишь шепотом, прижимаясь лицом к ее ноге.
В поисках отдушины я погружалась в фантастические романы, фильмы, компьютерные игры и комедии — туда, где могла почувствовать себя в безопасности, принять любой облик и вписаться в любую среду. Рисование, которым увлекались все остальные дети, было для меня слишком откровенным актом творчества, слишком большой наглостью.
Мой отец дружил с Бобом Дороу, престарелым джазменом, который написал все песни для «Мультипликационного рока», образовательного шоу для детей. Это его дребезжащий лягушачий голос можно услышать в «Магическом числе три» — если вы выросли в Штатах, вы его узнаете.
«У мужчины и женщины был маленький ребенок, да, маленький ребенок. Их было тро-о-о-е в семье…» Боб подписал для меня виниловую пластинку «Мультипликационного рока», когда мне было три года. Надпись гласила: «Дорогая Линди, расти большая!». Подростком я прятала эту пластинку, боясь, что кто-то увидит надпись и подумает: «она слишком буквально поняла эти слова».
Мне не нравится эвфемизм «большой», возможно, потому что его чаще всего используют люди, которые меня любят, которые добры ко мне и пытаются щадить мои чувства. Я не хочу, чтобы люди, которые меня любят, закрывали глаза на реальность моего тела.
Я не хочу, чтобы они смущались его размером и формами, молча подписписываясь под утверждением, что быть толстым стыдно; чтобы они притворялись, будто я то, чем я не являюсь, из уважения к системе, которая меня ненавидит. Я не хочу, чтобы со мной цацкались, будто я какое-то опасное дикое животное. (Если я захочу стать дикой и опасной, я одичаю так, как этого сама захочу). Я не хочу, чтобы они думали, будто мне нужны эфемизмы.
«Большой» мы применяем, когда упрашиваем ребенка: «Будь большой девочкой!», «Веди себя, как большие дети!». Когда это слово используют по отношению ко взрослому, это скрытое напоминание о том, что большинство представляет толстых людей инфантильными и асексуальными.
Толстяки — беспомощные младенцы, порабощенные своими капризами. Толстяки не знают, что для них лучше. Толстяки, как дети, нуждаются в том, чтобы им подсказывали и их отчитывали. С ранних лет до зрелости я была вынуждена каждый день нести бремя этого дурацкого детского слова — немудрено, что я предпочитаю горячий шоколад виски, а психотерапию мне заменяют аудиокниги о Гарри Поттере.
Каждая клетка моего тела скорее хотела бы называться «толстой», чем «большой» или «крупненькой».
День за днем убежденность в том, что я слишком велика, сужала и сужала мое жизненное пространство.
Я объявляла, что «моя тема» — это обувь и аксессуары, потому что друзья не понимали, что я попросту не могу покупать одежду в обычных магазинах, но я сгорела бы от стыда, объясняя им это. Я отказывалась от приглашений на званые ужины, если узнавала, что в ресторане есть только узкие кресла или непрочные стулья.
Я заказывала салат, даже когда другие ели картошку с рыбой. Я притворялась, что ненавижу лыжи, потому что мои гигантские мужские лыжные штаны делали меня похожей на печную трубу, и я боялась, что под тяжестью своего тела вывалюсь из кресла подъемника.
Я сидела дома, пока мои друзья занимались пешим туризмом, ездили на велосипедах, плавали под парусом, карабкались по скалам, занимались дайвингом — я была уверена, что не смогла бы за ними поспеть. А если бы с нами что-то случилось?
Они не смогли бы поднять меня на гору или спустить меня на насыпь, или протолкнуть меня сквозь узкую расщелину, или поднять повыше, чтобы спасти от медвежьих клыков. Я никогда никому не признавалась в любви, убежденная, что представление моего отвратительного тела в качестве сексуального объекта немедленно вызвало бы у людей — даже у тех, кто любил меня — рвоту (или, что хуже, жалость). Я не плавала десять лет.
По мере того, как я незаметно взрослела — 14, 15, 16, 17 лет — мои друзья вытягивались, без всякого труда обретая прекрасные тела. Я ждала, оставаясь бесформенным кулем. Я не завидовала, потому что любила их, но чувствовала себя обманутой.
Каждому из нас дано всего несколько лет, в течение которых мы идеальны. Юные, с гладкой кожей, декоративные, как экспонаты музейной коллекции. В этом меня убедили.
Я пропускала свой звездный час. Эта мысль не давала мне покоя, я постоянно пребывала в отчаянии. В глубине души я понимала, что мое идеальное время давно ушло — растяжки и целлюлит у меня появились задолго до двадцати — но говорят, если ты в достаточной мере воненавидишь себя, то сможешь заставить себя хотя бы немного походить на идеал. Погоня за идеалом была твоим долгом и твоим правом с рождения, если ты родилась женщиной, а я так и не узнала, что это такое — идеал, самое важное в жизни девушки.
Я прошляпила его. Я не справилась. Я не была женщиной. У каждого из нас всего одна жизнь, и я свою упустила.
Одержимая зацикленность общества на женской худобе — это не абстракция, которую исследуют теоретики гендера или которую эксплуатируют таблоиды в «боди-позитивных» списках типа «Зацени эти одиннадцать пухленьких дамочек, с ними ты все-таки захотел бы переспать — седьмая выглядит почти как нормальная женщина!» Это постоянный, вездесущий подтекст, который коверкает жизнь каждой девушки. Более того, из этой зацикленности, из этого подтекста и вырастают новые культурные революции.
Женщины имеют значение. Женщины — это половина человечества. Когда женщин растят, убеждая в том, что они ничтожества, что они неправильны, больны, и что единственный выход — это голодовки и нездоровое внимание к фигуре; когда женщин натравливают друг на друга, держат в оковах стыда и голода, заставляя их бесконечно переживать из-за своих недостатков, пренебрегая своей силой и потенциалом; когда все это используют с целью высасывания из женщин денег и времени — все это становится рычагом управления миром.
Корабль человечества поворачивает, ложась на курс консерватизма, назад к узким интересам мужчин. А нас держат сзади, в кильватере, на территории, где удовольствие и удобство мужчин оказываются важнее безопасности и человечного отношения к женщинам.
Я наблюдала за тем, как мои подруги худели и хорошели, как их цепляли, как они наряжались в брендовые вещи и бесстрашно прыгали в утлые шлюпки, но я также видела, как они голодали и калечили себя, терялись и тонули. Их подбирали плохие мужчины, нарочно причинявшие им боль, вытравливая из них уверенность в себе и не давая вырваться из бесконечной гонки.
Подвох в том, что быть худышкой недостаточно. Невозможно выиграть в этой игре. Совершенство недостижимо.
В колледже я каждое утро слушала по радио шоу Говарда Стерна. Оно было прекрасным развлечением. Мне казалось, что Говард — часть моей семьи. Вот только слушательницам дорого обходилось чувство принадлежности к этой семье. Студия была полна сексапильных телочек, и он разбирал их, как ветеринар осматривает лошадей — пробегая руками по холке и бокам, исследуя их прикус и поступь, щупая их объемные буфера — и описывал во всех подробностях, что не устраивало его в их телах.
Буквально всегда было к чему придраться. Если девушка весила 50 килограммов, ей нужно было похудеть до 45. Если она весила 38, это было слишком. («За что ты так с собой, милая?») Второй размер груди? Ты бы выглядела сексуальнее с третьим. Не стоило перегружать себя тренировками — твои ноги стали слишком мускулистыми. 70 сантиметров в талии неприемлемы — возвращайся, когда будет 66.
И тут появлялась я: 100 килограмм веса, 100 сантиметров в талии, неизвестно какого размера груди, потому что мне никогда не приходило в голову купить хороший бюстгальтер — кто будет на него смотреть? Неопрятная, жалкая, бесформенная. Между моим несуразным телом и совершенством пролегала непреодолимая пропасть. Послушать Стерна, так даже идеальные девушки никогда не идеальны.
Я поняла: если хочешь быть частью сообщества, которое тебе нравится, частью семьи, которая позволяет тебе сохранять рассудок в этом сраном скучном мире, частью многомиллионного конгломерата, который ты, как и слушатели-мужчины, поддерживаешь уже тем, что потребляешь его продукт, то приходится с улыбкой участвовать в собственном уничтожении. Приходится каждый день смиряться с тем, что ты — вторичное существо, чье достоинство измеряется недостижимой планкой, установленной мужчинами.
В 22 единственное, чего мне хотелось — влиться и быть как все, и недостижимость этого сделала меня одинокой, подавила меня и лишила надежды.
Годы спустя, когда я уже была готова выделяться, понимание того, что мейнстрим меня не приемлет, что я ему не нужна, принесло мне освобождение и новые силы.
Это понимание дало мне то, за что стоило бороться. Оно показало, что женщины — это армия.
Когда я смотрю на фотографии 22-летней себя, такой уверенной в собственной дефективности, я вижу абсолютно нормальную девушку — и думаю о пришельцах. Если бы пришелец — в виде газового облака, полигамного коточеловека или чего бы то ни было еще — прилетел на Землю, он не смог бы отличить меня от Анджелины Джоли, не говоря уже о том, чтобы сравнить нашу привлекательность. Он бы сказал: «Э-э, да, значит так, вот у этих двоих есть подлицевые жировые мешки, а вон у тех в штанах болтается нос. Черт, эти создания отвратительны. Жду не дождусь возвращения в сады тысячи оргий Влаксноида».
Идеальное тело — это обман. Долгое время я верила в него, позволяя перекраивать мою жизнь и ограничивать ее — мою реальную жизнь, в которой существовало мое реальное тело. Не позволяй выдумке диктовать твое поведение. В садах тысячи оргий Влаксноида никому нет дела до твоих жировых складок.
Теперь о толстых женских ролевых моделях.
Ребенком я никогда не видела по телевизору кого-то похожего на себя. Ни в фильмах, ни в видеоиграх, ни в детском театре, ни вообще где бы то ни было в поле моего зрения, совсем нигде не встречались маленькие, смешные, проворные, сильные, добрые толстые девочки.
Толстым мужчиной мог быть Тони Сопрано, Дэн из «Розанны» (до сих пор моя любовь номер один среди звезд), Джон Кэнди, забавный, но при этом не ходячее посмешище. Но толстые женщины были асексуальными матронами, жалкими поводами для шуток или отвратительными злодейками. Не верите? Окей, я их подробно распишу.
Вот список толстых женских персонажей моего детства:
Леди Клак
Леди Клак была шумной толстой курицей, няней Девы Марианны в диснеевском «Робин Гуде». Клак была так толста, что размером могла сравниться с средним медведем. 200-килограммовая курица не боялась вступать в схватки со львом и змеем, несмотря на то, что лев был ее начальником, и гордо несла огромную, несексуальную матушкину грудь. (Кстати, странно, что на материнстве стоит клеймо несексуальности. Я знаю, что большая часть общества не представляет себе, как устроена женская репродуктивная система, но у всех младенцев есть одна общая черта: их папа кончил в маму).
Красная королева
Сложно понять, что не так с этой стервой — ее единственной характеристикой в тексте «Алисы в стране чудес» является фраза «любит красный цвет». Она не правит, только казнит подданных за проигрыш в крокет, и она замужем за младенцем с усами. Сейчас я вижу, что это идеальная карикатура на радикальную феминистику — толстая, громкая, иррациональная, жестокая, постоянно избивает ежика фламинго. Черт, да она же научила меня всему, что я знаю.
Балу
Чтобы помочь Робину Гуду ограбить богатый караван, Балу (я знаю, что формально этого медведя зовут Маленький Джон, но он точная копия Балу из Книги Джунглей) обвешивается шарфиками, тряпьем, браслетами и кружится, как озорной ураган, очаровывая сторожевых носорогов Принца. Балу, выряженный в соблазнительную предсказательницу, блаженствует каждым изгибом своей огромной чувственной медвежьей задницы; он не знает, что такое неуверенность в себе, он уверен, что прекрасно выглядит. Самое грустное: когда я составляла этот список, то поняла, что Балу, переодетый гадалкой, был самым позитивным персонажем моего детства.
Мисс Пигги
У меня двоякое отношение к Пигги. Для многих толстых женщин Пигги — воплощение идеала. Она сильная и бескомпромиссная, она уверена в собственной сексуальности, ее отличаает лоск, в котором обычно отказывают толстушкам. То, что она свинья, позволяет ее толстым поклонницам принимать эту шпильку с иронией — ведь она придумала, как возвеличить полноту.
Но, слушайте, Мисс Пигги еще и насильница. Если ей так нравится Кермит, она должна уважать его телесное самоопределение. Чувак буквально бегает от нее.
Морла
Печальная черепаха из «Бесконечной истории», которая настолько огромная и грязная, что люди буквально принимают ее за гору.
Тетушка Землеройка
Простительно, что один из второстепенных злых персонажей в «Секрете крыс» — сварливая женщина, которая к тому же буквально землеройка (игра слов: shrew — сварливый, но также и землеройка — прим. пер.) по имени Тетушка Землеройка, потому что главная героиня мультфильма тоже женщина, притом сильная и смелая. Но, серьезно? Тётушка Землеройка? Спасибо, что наделили ее полной пастью острых клыков вместе с набором мизогинных стереотипов вместо личности.
Транчбол
Конечно, Транчбол в «Матильде» — ожесточенный, несговорчивый монстр-садист, у которого не находится даже капельки солидарности по отношению к такому же толстому Брюсу Богтроттеру, но можете себе представить, каково это — быть ею? Мир не бывает добр к огромным уродливым женщинам. Иногда желчь — это единственный способ защиты.
Миссис Поттс
Вопрос: как случилось, что заколдованные чайник с чашкой из «Красавицы и чудовища», превратившись в людей, стали: Чип — 4-летним мальчиком, а его мать, миссис Потс — столетней старухой? Вы подумаете, что я что-то напутала, и эта добрая седовласая дама с телом снеговика, наверно, бабушка Чипа. А вот и нет! Это его мать. Не верите — проверьте. Она родила его четыре года назад. К тому же, где его отец? Вы можете себе представить столетнюю мать-одиночку?
Это Вам будет интеерсно:
Где-то есть мост, где встречаются две души…
Фильмы, которые заставили время остановиться
Очевидно, стоит вам родить, вы становитесь похожи на старейшую женщине на свете и одновременно сосуд с кипящей коричневой жидкостью.
Книга Линди Уэст «Визг»
Автор: Ева Тагер
P.S. И помните, всего лишь изменяя свое сознание — мы вместе изменяем мир! ©
Источник:
knife.media/perfect-body-lie/
