Автор некрологов The New York Times о звонках родственникам и викторианских клише

© Francois Trezin

 автор некрологов The New York Times о звонках родственникам и викторианских клише

Не так давно газетные эпитафии считались скучнейшей рубрикой, за которую никто не хотел браться, а сегодня их с интересом читают миллионы людей. Журнал Paris Review поговорил с Маргалит Фокс — постоянным автором некрологов газеты The New York Times — о ее работе и о том, как изменился этот мемориальный жанр в последнее время.

Еще не родился тот ребенок, который бы сказал: «Когда я вырасту, я хочу писать некрологи». Я тоже не хотела. Моя карьера началась в The New York Times Book Review, где я работала редактором. Мне очень нравилось быть окруженной людьми, которые так любят книги, и иметь возможность самой много читать. Но если говорить о работе, то она больше напоминала техническое редактирование. Если бы я продолжила заниматься этим и дальше, то на моей могиле можно было бы высечь: «Пятьдесят тысяч раз заменила запятую на точку с запятой». Так сложилось, что понемногу я стала сотрудничать внештатно с несколькими другими изданиями, которым больше всего нужны были авторы некрологов. Еще через некоторое время я перешла в The New York Times, и там это уже стало моим основным занятием.

Конечно, у людей очень силен страх смерти, но на самом деле 98% некролога — про жизнь. В нем только два предложения о том, где и в каком возрасте человек умер. А весь остальной текст — это трактовка жизни этого человека. По сути, может быть, некрологи — вообще самая жизнерадостная рубрика нашей газеты.

Конечно, 95% моей работы — это писать тексты об умерших в завтрашний номер. Невозможно заранее собрать материалы о всех людях, которые находятся при смерти. Иногда до тебя доходит слух, что какой-то известный человек смертельно болен. И вот ты бросаешь все дела, начинаешь читать про него все что можно, а он и не думает умирать. Герой первой моей «заготовки», которую я делала еще 20 лет назад, жив до сих пор.

Поскольку в большинстве случаев у нас нет досконально подготовленного досье на умершего человека, нам приходится звонить его или ее родственникам. За все то время, что я работаю, со мной отказалось поговорить, может быть, три семьи. Часто родственники звонят сами. Если речь идет о публичном человеке, у которого был агент, то звонит, конечно, агент. Если я звоню сама, то после того, как представляюсь, слышу, как, прикрывая трубку, мой собеседник говорит шепотом: «Это звонят из The New York Times!» В большинстве случаев люди очень признательны за то, что о человеке, который был им дорог, напишут.

Как правило, для родственников очень важно, чтобы в некролог попала фраза «он умирал, окруженный теплом своих родных и близких» или «она оставляла свет в жизни каждого, кто был с ней знаком». Я никогда не ставлю подобные фразы в текст, потому что считаю, что это никому не нужные викторианские клише. Да и главной задачей некролога больше не является защита семьи.

Читать некрологи в современных газетах стало вообще намного интереснее. Раньше они были чрезвычайно формальными. Все считали их очень скучными, поэтому написание некрологов было своего рода наказанием в редакции. Все изменилось во время Олдена Уитмена, «мистера Плохие Новости». Он сумел полностью изменить стандартный жанр газетной эпитафии. Благодаря его работе некрологи стали не только персонифицированными — в них даже стало не зазорно использовать юмор.

Меня часто спрашивают об использовании эвфемизмов в моей работе. Если речь идет о «заготовках», то у великого Уитмена они, конечно, были. Когда он собирал информацию в такое досье, то говорил, что она «для возможного использования в будущем» или просто звонил и сразу же сообщал: «Мы обновляем вашу биографию». Я иногда их тоже использую, и, в общем-то, они всегда работают.

Самые важные лингвистические изменения, которые пришли в нашу практику, — это то, что теперь мы называем причину смерти. Сегодня в этой области употребляется гораздо меньше эвфемизмов, чем раньше. Когда я училась в школе, в газетах смерть описывали викторианскими штампами: «скоропостижно скончался» — заменяло собой «инфаркт», а «умер после продолжительной болезни» — «рак». В провинциальных газетах до сих пор держится этот своеобразный код.

В первой половине двадцатого века вместо «человек покончил жизнь самоубийством» было принято писать «человек умер от собственной руки». Сегодня мы говорим, что именно случилось. В мелкие подробности никто не вдается, но причина смерти называется, даже если это такая табуированная тема, как ВИЧ или суицид.

«Я никогда не выбираю фамильярный тон в разговорах с родственниками умерших, но в тот момент, когда она сняла трубку, я почему-то сказала: «Милая, как же это все случилось, черт побери?»

Поскольку однажды наша газета опубликовала некролог человека, который еще был жив, теперь у нас есть правило: текст уходит в печать, только после того как факт смерти подтвержден кем-то из родственников. Однажды мне пришлось позвонить для подобного подтверждения вдове поэта, который накануне свел счеты с жизнью. Никаких советов о том, как нужно вести себя в такой ситуации, вам никто не может дать. Это абсолютно неестественно: вы звоните незнакомому человеку, у которого только что произошло самое горькое событие в жизни, и говорите, что благодаря вам об этом теперь еще узнают миллионы. Я никогда не выбираю фамильярный тон в разговорах с родственниками умерших, но в тот момент, когда она сняла трубку, я почему-то сказала: «Милая, как же это все случилось, черт побери?» Оказалось, что она не слышала выстрела в ванной: чтобы уберечь ее хотя бы от этого ужаса, муж включил в ее комнате кондиционер на полную мощность.

О самоубийствах, особенно если их совершили молодые люди, невыносимо тяжело писать. Невозможно закончить текст о человеке, который решил покончить с собой, и тут же перестать о нем думать. Это действительно наше счастье, что большинство людей, о которых мы пишем, умирают сильно за восемьдесят, в собственной постели, в кругу семьи.

Однажды мы действительно опубликовали некролог о человеке, который был еще жив. Наш балетный обозреватель увидел в нескольких европейских газетах упоминание о том, что умерла одна русская балерина. Это было в пятницу вечером, и дозвониться до своих европейских коллег он уже не смог. Поэтому некролог вышел на следующий день. Неудивительно, что мы получили множество гневных звонков от ее родственников. Оказалось, она не только была жива и относительно здорова, но еще и жила в доме престарелых на Манхэттене.

Источник: theoryandpractice.ru