Доктор философских наук Валерий Подорога — есть ли в бессмертии место для человека

 


Валерий Подорога, доктор философских наук, профессор, один из ведущих ученых Института философии РАН, завсектором аналитической антропологии. Автор около 200 научных работ и шести книг: «Метафизика ландшафта» (1993), «Выражение и смысл» (1995), «Феноменология тела. Введение в философскую антропологию» (1995), «Навязчивость взгляда. М. Фуко и живопись» (1999), «Мастерская визуальной антропологии» (курс лекций, в соавт., 2000), «Авто-био-графия. Вопрос о методе. Тетради по аналитической антропологии» (2001).   Казалось бы, все просто: достаточно создать необходимые условия — и человек сможет жить вечно. Но возможно ли это? Почему человек всегда стремился к бессмертию? Как осознание собственной конечности в разные эпохи формировало ту или иную картину мира? «Московские новости» поговорили с философом Валерием Подорогой о смерти как факторе совершенствования вида, скуке бессмертия, а также о его возможных и невозможных формах.   — Давайте начнем с небольшого экскурса в историю. Как смерть и бессмертие осмыслялись на разных этапах развития философии? — Существует обширная литература, посвященная ритуалам и культурологическим образам смерти/бессмертия. Стоит хотя бы упомянуть труды, вышедшие на русском языке в последние десятилетия: «Осень Средневековья» (1988) Йохана Хейзинги, «Человек перед лицом смерти» (1992) Филиппа Ариеса, «Жизнь после жизни» (1996) Раймонда А. Моуди, «Смерть» (1999) Владимира Янкелевича, «Жизнь и смерть в психоанализе» (2011) Жана Лапланша. Однако вполне возможен беглый исторический взгляд, который позволит проследить, каким значением и могуществом наделяли смерть в различные эпохи.

Античная культура связывала собственное понимание смерти с позицией мудреца, философа-педагога, с бесстрашием греческого или римского воина в бою. Смерть Сократа как образец философского отношения к смерти. Античная культура выстраивала философское знание как memento mori. Не просто напоминание, а требование: если ты считаешь себя философом, то будь готов к смерти. Стоический идеал мудрости от Платона, Плутарха, Эпиктета к Сенеке, Цицерону и Марку Аврелию — упражнение в смерти (то, что древние называли аскезисом).

После падения Римской империи и прихода христианства изменяется отношения к жизни и смерти, созданный новый мир удваивается, смерть теперь лишь переход, врата к вечной жизни. Можно сказать, что в границах идеологии христианства смерть получает абсолютно позитивное значение. Начиная с Апостола Павла, провозгласившего отрицание плотского и всего человеческого, не преображенного верой, смерть оказывается преодолимым препятствием на пути к бессмертию. В практике христианина смерть рифмуется с грехом, божьей карой, виной, недостаточностью веры и т.п.

Смерть изгоняется, поскольку для нее просто нет места. С этого времени наука становится гарантом будущего человеческого бессмертия

В Новое время ослабевает идеологический максимализм церкви, происходит взрыв научного знания. Естественно, между верой и наукой возникает конфликт, что приводит к новой интерпретации бессмертия/смерти. Начиная с Декарта наука радикально разводит то, что относится к разуму и практике мысли, и что к физической жизни, телу и его страстям. Декарт полагает, что тело устроено как машина и подчиняется общим законам механики. И разуму по силам ею управлять. Механический код эпохи — часы, т.е. механику XVII–XVIII веков определяет «точность». Мир Декарта — это мир механической куклы, а человек — ее подобие. Смерть изгоняется, поскольку для нее просто нет места. С этого времени наука становится гарантом будущего человеческого бессмертия.

На протяжении последующих двух-трех веков философские системы поддерживают культ разума как необходимое условие человеческого бессмертия (Спиноза, Лейбниц, Гегель, Шеллинг). Например, Лейбниц считал, что смерть — это просто свертывание определенного порядка существований (монад), а рождение — его развертывание. Смерти самой по себе как физического явления нет, это наша пускай и необходимая, но иллюзия.

Только с середины XIX века тема жизни/смерти начинает активно переосмысляться. Это можно объяснить резким переходом западного общества к так называемому буржуазному индивидуализму. Только одинокий индивид, обращаясь к себе, может осознать свою «конечность», свою «смерть» и выстроить заново представление о мире, в котором больше нет веры ни в Разум, ни в Бога. На этом драматическом повороте появляются философии жизни Серена Киркегора, Эдуарда фон Гартмана, Артура Шопенгауэра, Фридриха Ницше. Человеческое существование теперь исследуется с точки зрения смерти, не бессмертия. XX век — это во многих отношениях переломная эпоха: наука специализируется, становится независимой от господствующих идеологий, она возобновляет свои поиски бессмертия, но на других основаниях и с другими целями.

Образы смерти и бессмертия в современной философии

Й.Хейзинга. Осень Средневековья (1988)

Ф.Ариес. Человек перед лицом смерти (1992)

Р.-А. Моуди. Жизнь после жизни (1996)

В.Янкелевич. Смерть (1999)

Ж.Лапланш. Жизнь и смерть в психоанализе (2011)

— Этот разговор о жизни и смерти, который начинают мыслители, связан с потрясениями XX века или философская мысль развивалась независимо? 

— Философская мысль всегда развивается независимо от потрясений, но с учетом их влияния на развитие человека и общества. С одной стороны, она ценна именно своей «ненужностью» или «несвоевременностью», философ часто становится чем-то вроде чудака, говорящего о том, что никто не желает слушать. Но с другой — философия сохраняет тот единый «духовный» образ собственного времени, которым общество хотя не всегда готово воспользоваться, но высоко ценит.

«ТО, ЧТО НЕ ИЗМЕНЯЕТСЯ, И ЕСТЬ СМЕРТЬ»

— Предположим, человек живет очень долго или бесконечно долго, оставаясь при этом здоровым и полным сил. Соответственно перед ним открываются почти неограниченные возможности начать жизнь с нуля…

— Казалось бы, все просто: достаточно создать необходимые условия — и человек сможет жить вечно. Но возможно ли это? Один ответ в начале XX века дал наш великий философ Николай Федоров. В своей книге «Философия общего дела» (1894) он выдвинул идею всеобщего и реального воскресения мертвых (отцов). Несколько диковатая, но завораживающая концепция: мировая культура должна сдвинуться в сторону кладбищ и других захоронений и готовиться к тому, что в какой-то решающий и тайный час наука наконец станет наукой будущего и будет способна из мельчайших земных и космических частиц воссоздать из «погибшего» человеческого праха живое существо, прекратить муки смерти и рождения, утвердить вечную жизнь (говорят, что Федоров то ли проповедовал мизогинию, то ли страдал от нее). Возрождение нового великого мира отцов и есть совершенно картезианский миф о человеке-машине. Замечу к тому же, что бессмертие всегда было, как и «вечная жизнь», долгое время оно воспроизводилось в жизни рода, откуда отдельный индивид получал свои «качества» и «имя» (Павел Флоренский, Сергей Булгаков и др.)

Но что такое бессмертие? Допустим, что на индивидуальном, личном уровне вы получаете шанс на бессмертие, на «вечную жизнь». Но тогда будет ли меняться ваше сознание и единство личности? Если нет, если вы не будете себя изменять и изменяться, то вы перестанете существовать в бесконечном времени. Если это так, то как сохранить себя настолько, чтобы каждый раз быть способным сказать себе: «…а я ведь живу вечно», сохранить это великое Я? Но именно это-то и невозможно. Ибо вечность скрывает в себе необратимые изменения для существования моего Я. Иначе говоря, психосоциальная и физическая консервация человеческого сознания невозможна, оно постоянно меняется и должно изменяться. Ведь то, что не изменяется, и есть смерть…

— Если мы говорим не о бессмертии, а о значительном увеличении продолжительности жизни, к которому стремится наука, то возникает множество вопросов. Как, например, в таком обществе будут существовать различные поколения? 

— Эти вечные 20 лет или 30, а может, 250 лет. Не будет ли смерть выглядеть внутри потока повторений как одна и та же картинка событий? Вспомним фильм «День сурка», кстати, хорошая метафора для сегодняшнего разговора. Бессмысленно говорить о поколениях, мы их будем сами и выбирать, и создавать.

Под вечным в науке понимают более примитивное и простое — например, деление бессмертной субстанции амебы, или сегодня в этом качестве «вечных» предстают вирусы и хитроумные гены. В природе нет ничего вечного на уровне организма, целостного образа жизни. Только невидимая природа пренебрегает смертью и даже «не знает» ее. Всякое же изменение уровней самосознания нарушает нашу идентичность. А наша «вечность» может стать смертельной угрозой природе. Разве природа не должна изменяться?

Моя первая книга «Феноменология тела», вышедшая в 1995 году, была посвящена исследованию образов человеческого тела в современной культуре. Изучая и просматривая многочисленную литературу, я как-то столкнулся с анатомическим атласом протезирования. В то время заменимыми были свыше 60 органов, но сегодня — кто считал? — возможно, сотни, если не тысячи малых и больших протезов охватывают человеческое тело и продлевают его существование. Ведет ли дальнейшее все более хитроумное протезирование к превращению нас в киборгов, в машины с человеческой душой (не знакомые ли это картезианские автоматы)?

Как это ни парадоксально, но именно человеческое тело — единственное и последнее препятствие на пути к бессмертию

Время от времени появляются обновленные знаки будущего «бессмертия»: клоны и клонирование, генные структуры и гены, стволовые клетки и гибридная хирургия, нанотехнологии и томографы. Совершенствуется весь невероятно богатый спектр лекарств (и другой дополняющей фармацевтики). Все больше новых машин и устройств приходит в медицину, преодолевая последние слои непрозрачности в человеческом теле. Тело экспонируется в трех измерениях, возрастает точность манипуляций и диагнозов. Чем больше мы знаем о человеческом теле, тем в меньшей степени оно зависит от нашего сознания и воли, тем меньше мы способны им управлять. Как это ни парадоксально, но именно человеческое тело — единственное и последнее препятствие на пути к бессмертию. Ведь бессмертие — это сохранение нашего «Я-идентичности», то есть предельно расширенного сознания, которое должно быть освобождено от плоти, предназначенной к смерти и разложению. Так, может быть, будущее бессмертие нужно отнести только к задаче сохранения и консервации сознания, а не телесного облика, не тела? Нужно отбросить бренное тело ради будущего бессмертия сознания? Научно-фантастическая литература обогатила нас этими образами сознания без тела. Но возможно ли существование обновленного сознания без телесной памяти?

БОЛЕЗНЬ К СМЕРТИ

— Что значит смерть в жизненном цикле отдельного человека? Определяет ли она смысл жизни или смерть — это некий культурный конструкт, элемент в картине мира того или иного общества? 

— Для чего нужна смерть? Один ответ: для совершенствования вида. А если вы этот процесс совершенствования останавливаете, значит, должны найти что-то взамен? Причем что-то такое, что помогло бы продолжить развитие собственно человеческих «качеств».

Но что это за смерть, одна она или их много? Обычно различают две смерти. Одна смерть — финальная, физиологически конечная и необратимая, смерть большая. Как я уже говорил, появление Я, человеческой индивидуальности, или «субъективности», определено, как говорят экзистенциальные философы, пониманием собственной «конечности». Наше Я возникает как отражение того, что мы ее вполне осознаем; отсюда озабоченность и тревожность, что сопровождают нас всю жизнь.

И есть смерть малая, она связана с различными страхами, которыми мы живем и которые переживаем: страхи за близких и далеких, страхи за дело, страхи перед экзаменом и многие другие разные страхи повседневного бытия в мире. Иногда они становятся фобиями, и мы заболеваем.

Есть такое заболевание… Раньше его называли тоской, меланхолией, хандрой, сегодня называют депрессией. Киркегор когда-то очень удачно назвал эту душевную патологию «болезнью к смерти».

Из неопределенной и постоянно действующей суммы малых страхов я выделяю четыре вида. Первый страх — это когда вы чего-то пугаетесь, но появление предмета, вызвавшего страх, его снимает, точнее, перенаправляет нашу энергию то к бегству, то к агрессии, в зависимости от близости угрозы. Второй вид — это тревожность, и не только та, которая нам всем присуща (в той или иной степени), но и та, которая принимает навязчивые формы. Обычно объект тревожности не раскрывает себя, и кажется, что мы страшимся или тревожимся напрасно, «из-за ничего»; у тревоги нет объекта (тревоги), вот чем она тревожит. Третий вид — это фобийный страх: мы боимся чего-то вполне определенного, и стараемся уклониться от встречи с ним, своего рода ограниченная патология (например, боязнь мышей, воды, темноты и т.п.). И наконец, последний и самый главный вид страха — это перво-страх, или страх изначальный, Ur-Angst. Обычно его связывают со страхом смерти, которым наделяется человеческое существо в момент рождения, именно тогда человек получает рефлекс большого страха, с помощью которого он помнит об угрозе собственному существованию в каждый момент жизни.

Есть такое заболевание, от которого многие страдают и которое с трудом переносится. Кьеркегор когда-то очень удачно назвал эту душевную патологию «болезнью к смерти»

— На ваш взгляд, имеет какое-то значение религиозное мышление, религиозная картина мира для современного человека?

— Единственное, что у нас есть, — это вера в Разум. Полагаю, что как и я, большинство думающих людей придерживается а-религиозных чувств, не отрицание религии, а понимание ее необходимости и границ. Религиозный опыт, если он действительно пережит, — глубоко личностное событие. Во многих отношениях современная вера напоминает мне смесь, состоящую из некой формы идеологии, привычки и правил «хорошего» общественного этикета. Существуют и крайне радикальные формы религиозного поведения, в которых трудно усмотреть проявление подлинной веры. Часто вера, публично заявляемая, но ничем не подтверждаемая, кроме как политическими амбициями, кажется особенно отвратительной.

НЕ/ТРАДИЦИОННЫЕ ЦЕННОСТИ

— В традиционных обществах существовал пиетет перед возрастом, опытом. Как вы думаете, почему сегодня так развит культ молодости, по крайней мере в западном обществе? При том, что во многих странах общество стареет и почти не воспроизводится…

— Культ молодости существовал всегда. Как только достигаешь определенного возраста, переходишь границу 50 лет, вокруг тебя образуются пустоты, их много: уходят близкие, друзья, учителя, коллеги. Мир обедняется и пустеет. Смерть близких многому учит человека, не только тому, что он сам когда-то умрет, она дает ему уникальный опыт переживания. Как справиться со смертью близкого человека? Многие не выдерживают эту боль…

На этом фоне ушедшей жизни молодое поколение выглядит особенно выигрышно. Отодвинутые в прошлое и уходящие поколения выглядят как миры одиночек. Молодость же вся — в энергии и движении, впереди радость будущих достижений, успех, счастье. Когда смертность достаточно высока, то везде требуется молодость, и она предъявляется как чудесный дар выживания.

Конечно, нельзя отрицать и «счастливую старость». На Западе и в Японии количество пожилых людей, сохраняющих интерес к жизни и активность в 80 лет, явно возросло. Значительно более высокие стандарты жизни позволили увеличить ее продолжительность. Конечно, это благо, но все-таки говорить о полноте жизни не приходится. Вероятно, следует говорить об особом времени жизни, которое нужно включить в наше представление о ее стадиях. Естественно, рост количества пожилых людей создает эффект общего постарения. Однако не думаю, что эта «счастливая прослойка» может остановить развитие того или иного общества. Но то, что она образует отдельное сообщество, несомненно.

Авторитет возраста играет свою роль, но только на основе компетенции, образованности и личного влияния. Прежних условий передачи традиционных ценностей просто нет, даже семья больше не в силах сохранить их.

 

источник:111let.

Источник: /users/1080