Об РПЦ, вере и чувствах неверующих

Так получилось, что родился и рос вплоть до становления личности я в очень светской стране. Церковь в ней была отделена от государства, и если бы не близость Троице-Сергиевой лавры, я боюсь, я бы вообще до самого совершеннолетия не узнал бы ничего про существование какой-то там религии, бога, церкви, и всего тому подобного.

Излишне говорить, что семья не имела и тени религиозности. В школе вопрос религии не обсуждали. В обществе, в том кругу, где общались мои родители — были все сплошь тоже атеисты либо приближённые к ним. Да вообще так вопрос не стоял. На улице и во дворе меня окружали простые люди, рабочие завода нашего, самая интеллигентная профессия там была — врач медсанчасти, и как бы тоже никто по религиозным темам не угарал ни разу.

Церкви же в той стране были в лучшем случае музеем. В худшем в них хранили картошку, и кроме вычурной (для картофельного склада) архитектуры ничем они от обычных зданий не отличались.

Достаточно сказать, что я отчётливо помню своё первое столкновение с православными: мы приехали к родственникам отца в город Владимир. Вот у них там почему-то все были очень верующие такие, как принято сейчас говорить — воцерковленные. Но я этого не знал, а поразили меня… иконы! В красном углу. Не, ну я реально никогда такого не видел. Было мне о ту пору лет восемь, и я просто спросил: что это? Там ещё лампадка горела… Честно говоря, не помню, что именно мне объяснили, помню только, что хозяин дома показывал, что туда надо молиться.

Мне не понравилось. Это как-то вообще шло вразрез со всей остальной моей октябрятской (плавно переходящей в пионерскую) реальностью. Молиться кому-то… на какие-то доски закопчёные… Я не понял фишки.

Вторая встреча прекрасного с хорошим состоялась лет через пять, когда мне было уже тринадцать или около того. Мы поехали на экскурсию в эту самую лавру, в Троице-Сергиеву. Лавра и при советской власти была действующая, на дворе стояла середина 80-х, там квартировала (и по сей день квартирует) их духовная семинария, ну и вообще: Троице-Сергиева лавра — серьёзный центр православия. Это в любом справочнике написано.

… Была поздняя осень. Темнело рано. Снега ещё не было. И так-то в это время года как-то особенно неуютно в наших краях, лавра же произвела на меня угнетающе-депрессивное впечатление: одетые во всё чёрное, из-за высоких клобуков (шапок своих) кажущиеся огромными, страшные бородатые чёрные пузатые попы; стайки не менее мрачно выглядящих, но с чуть более жидкими бородёнками, семинаристов; монахини без возраста, всё — чёрное, мрачное, лица у всех отрешённые (в лучшем случае), а то и откровенно враждебные, недоверчивые. И кругом — бабки, старые, плохо одетые, и тоже почему-то злые все…

В церкви внутри — мрак, тяжёлая взвесь невиданных мною доселе запахов, в совершенно тёмных углах происходит какое-то копошение, — это старухи, только глаза злые блестят: шикают на всех, ругаются как с прихожанами, с туристами, так и между собой. Освещение — только от свечей да лампад. Не видно вообще ни хрена, но все подходят и целуют стены (это мне так сначала показалось, потому что я не разглядел икон).

… А на входе в лавру сидела невиданная мною доселе толпа калек и нищих, просящая подаяние. Я видал нищих, видал калек. На трёх вокзалах Москвы они уже и тогда были не редкость. Да и в других местах (мы много ездили с семьёй) попадались. Но чтоб в одном месте столько и сразу — как сквозь строй прошли. Это окончательно довершило картину: я усвоил, что существует некий другой мир, где женщины целуют руки неопрятного вида попам с крошками в бороде, а те осеняют их вальяжно крестом; где всё подчинено каким-то тысячелетним окостеневшим ритуалам, мало объяснимым: из обычного водопроводного крана, стилизованного под крест, течёт обычная вода, но это вода — святая, и надо к ней в очереди стоять; надо целовать ноги изображённых на картинах, целовать в стекло, которое хорошо если хотя бы протирают иногда чем-нибудь, обеззараживающим, при этом понять кто изображён и почему именно ему надо целовать и свечку ставить — невозможно без специальных познаний или опытного краеведа подмышкой.

По дороге обратно отец, который тоже недолюбливает по сей день РПЦ, кстати! — со смехом рассказывал, как его, маленького, во время войны отвезли от греха в деревню бабке с дедом. Бабка была набожная, и каждое воскресенье тащила его в церковь. А там заставляла молиться, исповедываться, причащаться, и т.д. Церковь была очень далеко, вставать надо было чуть не в четыре утра, пиздюхать чуть не десять-пятнадцать километров, холодно, ничего есть ДО визита в церковь было нельзя, только когда батюшка причастит, ну и так далее, — в общем, он страсть как не любил это дело, и с тех пор так у него и осталось это сильное негативное чувство.

Вернулись домой, и забыл я про это дело. Ибо в обычной моей жизни никакой религии места не было и не просматривалась она на сто вёрст окрест, куда ни глянь. Ни тебе иконы, ни креста. И ладушки. Как-то жили. Даже не очень плохо. Некоторые утверждают, что очень даже хорошо.

Шли годы, я вырос. Параллельно в нашей стране начался процесс тотального воцерковления ранее безбожного населения. В церковь ломанулись самые широкие слои населения: от секретарей райкомов до бандитов и братвы.

С последними я познакомился раньше, чем с секретарями. И я, кстати, их понимаю, причину их тяги к церкви, причину эдакой показной, но истовой набожности. Такое я ещё видел в одном месте: на войне. Собственно и у братков жизнь была мимолётная, как у запущенного фейерверка, петарды: вспышка-короткий полёт-бух-всё. Когда жизнь висит на волоске, людям очень свойственно пытаться переложить ответственность на кого-то, и думать, что они под защитой. Да и в общем-то всё равно же больше сделать ничего не можешь. Вдруг поможет? Хуже-то точно не будет…

Помню, в церковь в Тарасовке (довольно популярная в наших краях церковь) пацаны на воскресную службу организованно ездили. Меня с собой брали. Ох… Если б щас какой-нить блоггер типа Другого мог бы фотографии из моей памяти опубликовать — ой-вей, чтоб началось в комментариях! Картина маслом: поп, значит, служит, певчие поют, бабки по стенкам испуганно жмутся, только зенки таращат, перед церковью — цвет немецко-американского автопрома тогдашнего, весь чёрный, как антрацит, а в центре храма стоят… они. Быки… бритые затылки, кожаны чёрные чуть не лопаются от мышцы, один другого здоровее, один другого быковее. Головы склонили, крестятся, губёшками шлёпают… Мне уже тогда, честно говоря, хотелось как-то развидеть это!

Потом, обязательно — свечи ставить. Бабку какую, чуть живую от страха, выцепят, и давай допрашивать, куда надо ставить за здравие, куда за упокой, куда — чтоб ребёночка родить… Ну и на выходе — пожертвование. Кто круче.

Не помогло им, кстати. В течение полугода почти всех перебили. Но те, кто перебили — тоже в эту церковь потом ездили. И тоже, наверное, стояли так же. Хорошо, если калаши в машинах оставляли…

Тогда же однако случился и мой коротенький путь воцерковления.

Жизнь была не сахар. Я хоть к братве и не принадлежал, но зато принадлежал к нарождающемуся классу предпринимателей, проще говоря — к барыгам. Россия — зона рискованного земледелия, а уж в плане бизнеса — так ваще. Тоже проблем хватало. И что-то как-то все вокруг такие набожные, размерами нательного креста чуть не меряются, даже девки наши, с которыми тогда тусили, — прошли вдруг в одну из суббот обряд крещения. Ну и я чего-то решил.

Поп у меня знакомый был. Я когда его спросил — он мне всё рассказал. А, да, забыл сказать: я не крещённый, естественно.

Ну, он мне рассказал, мол, сначала надо исповедываться.

Задумался я тогда всерьёз. Очень всерьёз. Дело в том, что единственный грех, который был на мне — это брошенные мною девы. На мой взгляд, этот грех полностью нивелировался тем количеством дев, которые бросали уже в свою очередь меня. Ну правда, никого я тогда не кидал, не убивал, не воровал, взятки даже если и приходилось давать — копеечные, смешные. Тогда и коррупции-то ещё не было всерьёз, в начале 90-х-то. В общем, непонятно было, в чём каяться-то?

И богохульная мысль долбила мне подло в мозг всю дорогу. Я ничего не смыслю в теологии, но кое-что уже тогда соображал в управлении проектами. Блин, если Ему до моих поебулек есть дело — я не удивлён, что в этом мире такой бардак! А если Ему дела нет — то чего я буду воздух перед священником сотрясать-то своим интимом, а?

Скрипя сердцем и душой, умирил себя мыслью рассказать про любовные похождения и школьные грехи: над учителями издевался? Издевался. Ну вот и. Ещё рассказать, как машину угнали однажды у пьяного мужика. Покатались и бросили. Ещё рассказать, как у родителей деньги тырил, и машину, кстати, тоже — покататься. Ну и так ещё, по мелочи. Насобирал.

В выбранный день иду, понимаешь, в церковь. Весь такой просветлённый. Служит мой попик. Окончил службу, подошёл, заулыбался радостно. И сразу начал деловой, дружеский разговор:

— Слушай, ты говорил, у тебя на таможне связи есть? Можешь помочь крузак растаможить? Мне тут крузак гонят… — и далее следовала тема про крузак, который ему пригнали, ЗА ДОЛГИ, млин!

Он не виноват. Он видимо и думать забыл о моих вопросах, да и не производил я впечатление человека, который всерьёз может прийти к нему исповедываться, креститься, то-сё.

Но меня как ушатом воды окатило. Ты что, Паша, охуел совсем, чтоль?! Это кто, это — духовник? Пастырь? Который тебе с прошлой недели стописят баксов торчит за шесть вистов на мизере?!

А если другой? Ну, а другой какому-нибудь другому Паше Хваткину торчит стописят баксов. И хорошо если за преф, а не за марихуану. Или за сауну с девочками.

Сдурел ты чтоль совсем? Они — люди, такие же, как все остальные. С тем же набором припиздей и тараканов. Может быть, даже хуже. Наверное, хуже.

… Поговорили мы с попиком за крузак, пообещал я ему помочь решить вопрос, на том и расстались. Он так обрадовался, что даже не подумал и спросить: а чего это я, собственно, вообще в церковь-то пришёл? Нешто только ради его автомобильно-таможенной корысти посодействовать? Ах, духовник такой духовник…

Но тут случился ещё один приступ некоторого воцерковления. Уже локальный — у нашей семьи. Заболела мама. Когда объявили страшный диагноз, мы, как и все в подобных ситуациях, стали хвататься за всё, что могло хоть как-то принести успех.

За границу тогда отправлять было ещё не принято, валюта стоила безумных совершенно денег, фондов не существовало, страховых не существовало, а медицина наша была уже тогда — полное говно. Вот что хотите мне говорите за советскую бесплатную медицину. Говнее только сейчас, потому что осталась такой же советской, только стала ещё и платной втридорога. А тогда реально врачи онкологического центра например советовали уринотерапию попробовать… Как вариант… Понимаете? Тогда мода была на всякую народную медицину, так называемую не традиционную. Знахарки, гадалки, ведуньи, народные целительницы… несть им числа! И про каждую ходили слухи, что вот именно она — творит чудеса, мёртвых подымает из могилы, живых омолаживает на двадцать лет, пенис и сиськи увеличивает, и вообще и в частности.

Вы, конечно, понимаете, что всё это оказалось полной фигнёй вне зависимости от того, кто и как эту фигню прогонял, на каком уровне. Но мы не могли иначе: нельзя же сказать самому близкому человеку — мама, не будем мы этой фигнёй заниматься, помрёшь — так помрёшь… Покажите мне человека, который сможет такое сказать и главное — сделать.

Вот и носилась семья, от целительницы к знахарке, от знахарки — к гомеопату, не забывая и про настоящих профессоров и светил отечественной медицины (на светилах этих и продержалась матушка три года).

Уже ближе к развязке появился один попик. Аж из Питера. Кто он, откуда, кто его рекомендовал — какая-то знакомая знакомых. Попик молоденький совсем, весь глазками лучится, такая лапочка! Услужливый, тихий, у постели матушки сел, да и ворковал весь день.

Мама говорит — ей легче, когда он с ней сидит и разговаривает. А он всё о Боге, о Священном Писании… Ну, если легче — сиди, что ж. Он и сидит. Каждый день, как на работу. Ни денег, ничего ему не надо. Ишь, святой человек.

… Только стал он всяких своих знахарок и целительниц рекомендовать. И в отличие от многих прежних, брали они исключительно деньгами, и заметно дороже. Ворожили, отвары гриба чаги делали и ещё Бог знает чего, то диету какую соблюдать требовали, то от мира отречься, то — чтоб все дети срочно крест на себя положили… Мы бы и не прочь — чего ради здоровья матушки не сделаешь, уже и собрались крест положить (хотя я робко настаивал, что здесь как никогда уместно требовать предоплаты: пусть матушка выздоровеет сначала — усерднее меня православного после не найдёшь).

Но не сложилось опять: мама умерла раньше.

Попик встал, потёр ладошки, погладил бородёнку, кротко и равнодушно сказал: «Бог дал — Бог взял». Мне очень захотелось его ударить, но такие люди умеют растворяться в пространстве…

Бес, одно слово.

Маме было всего 49 лет…

… Вот после этого у меня уже возникли серьёзные претензии к попам и РПЦ. Почему? Да потому, что я до сих пор могу только предполагать, есть ли Бог, или любая высшая сила, как её не называй. Имеет ли он (она) какое-либо отношение к судьбе моей матушки? Не знаю. А вот попы точно имеют. И я теперь знаю: вот уж в ком Бога нет чуть более, чем полностью — так это в них!

Не вышло у меня, в общем, ничего с воцерковлением. И если просто не зная ничего о РПЦ я был к ней равнодушен, то после общения с её представителями, описанном выше во всех этих историях, я к ней стал искренне враждебен.

Смотрю я сейчас, как церковь забавно совокупляется денно и нощно с государством, потрясая хоругвами, и понимаю, что мой сын при всём желании не сможет сказать того, что могу сказать я: я вырос в очень светской стране!

Если, конечно, страну не менять.

Грустно это, господа-товарищи.

© baxus





Источник: www.yaplakal.com/