777
0,2
2015-03-14
Про октябрьскую панику в Москве
47 фото + текст
Дни 15-19 октября 1941 года для Москвы были совершенно особыми. Сейчас о них вспоминают как о днях ужаса, мрака, паники, мародёрства и бегства. И массового героизма. Эта тема была лично мне очень интересна, удалось много чего прочесть, посмотреть на экране и даже пообщаться с очевидцами.
Бои на самых подступах к городу, ночные и дневные авианалёты, пожары, народное ополчение, немецкие десантники в Химках, рабочие дружины, расстрелы паникёров, минирование важнейших городских объектов… и обучение жителей города ведению уличных боёв. Просто представьте на минутку: вот вам, граждане, граната, вот бутылки с КС, вот винтовка, а вот патроны. Ваш дом угловой. Обороняйте его, товарищи жильцы, стойко. Да следите, чтобы сигнальщики вражеские по ночам фонариками не светили, а то всех бомбами закидают. Сигнальщиков пускайте в расход сразу. А слухи, что, мол, товарищи из числа членов партии и правительства пятки смазывают — пресекайте немедленно.
15 октября Государственный Комитет обороны СССР принял решение об эвакуации Москвы. На следующий день началась эвакуация из Москвы (в Куйбышев, Саратов и другие города) управлений Генштаба, военных академий, наркоматов и других учреждений, а также иностранных посольств. Осуществлялось минирование заводов, электростанций, мостов. К середине октября из Москвы эвакуировались почти 2 млн. жителей, среди населения распространилась паника.
Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной, обороной стальной
Разгромим, уничтожим врага!
Столкнувшись с такими реалиями, часть дорогих москвичей, конечно, испугалась. По Шоссе Энтузиастов на восток валили валом. Которые похитрее — сначала грабили магазины и лабазы и старались вырваться автотранспортом. Понятно — вся бандитская братия, немецкая агентура, шпионы, диверсанты и всякие прочие сочувствующие немцам внесли в происходящее посильную лепту. Столичный житель дрогнул. И побежал. Было отчего.
13 октября пала Калуга, 16 октября — Боровск, 18 октября — Можайск и Малоярославец. 16 октября началось генеральное наступление вермахта на волоколамском направлении. Если посмотреть на карту — становится очень страшно. И непонятно: да как же так? Это же ведь совсем рядом с Москвой? Рукой подать!
Но были и другие москвичи. Они не побежали. Они ушли. Добровольно на совсем недальний фронт. По своему желанию. Например, в составе народного ополчения, так, в основном, и лежащего по сей день под Вязьмой. В том числе и они, ополченцы-москвичи в составе ДНО, остановили группу армий «Центр» и ценой своих сугубо мирных жизней поломали всю операцию «Тайфун». А может и весь ход войны переломили. Я лично думаю — да, переломили именно тогда. Но это мои домыслы и впечатления. А очевидцы говорят вот что:
04
И вот день, которого мне никогда не забыть. 16 октября 1941 года. Мы, как всегда, ночевали у скульпторши Сандомирской; рано утром из “тарелки” прозвучало обычное “От Советского Информбюро. Утреннее сообщение за…” Тут голос диктора на полуслове прервался, и вместо него неожиданно загремел марш авиаторов “Все выше, и выше, и выше…”. Так мы по крайней мере думали. Тогда, пожалуй, никто из нас не ведал, что на этот же, чуточку измененный мотив, поется еще одна песня, но не на русском, а на немецком языке: “Знамена подняли, ряды сплотили и, шаг чеканя, идут штурмовики, а в их шеренгах, все кого сразили реакционеры и большевики”. “Хорст Вессель”, гимн нацистов.
Случайность? Техническая неполадка? Или действительно врагу удалось каким-то способом подключиться к городской радиотрансляционной сети? Не знаю, не ведаю по сей день. Нигде потом об этом эпизоде не читал. Но, Бог мой, что началось! Солдаты, спавшие вповалку в коридоре, вскочили и начали судорожно накручивать на ноги свои обмотки, все загалдели, заплакали. Через минут пять радио замолчало, а потом, еще минут через двадцать, снова начало как ни в чем не бывало: “От Советского Информбюро…”
В этот и три-четыре предыдущих дня даже в центре было слышно далекую канонаду. Вечерами над горизонтом то и дело вспыхивали зарницы. По городу прокатился слух, что заняты Крюково, Левобережная, Химки, и немецкие танки вот-вот появятся на улице Горького, куда прорываются от Речного вокзала. Тревогу объявляли очень часто, но к этому уже привыкли.
08
Утром, когда мы с мамой вышли за продуктами, улицу Кирова было не узнать. По ней сплошной массой ехали грузовики и легковые машины с людьми и вещами, словно все возвращались с дач. На некоторых машинах сидели полуодетые плачущие женщины, и тут же, вперемешку с ними, командиры и бойцы Красной Армии. На углу Кировской и Боброва переулка стояла группа бойцов с винтовками. Один из них вдруг заматерился и неожиданно вскинул винтарь, целясь в командиров на проезжавшем мимо грузовике с какими-то бочками и тюками. Выстрела, однако, не последовало, и боец поспешно скрылся в толпе загалдевших товарищей.
10
Со двора, рядом с магазином “Чаеуправление” в китайском стиле, какие-то штатские поспешно выносили большие бумажные мешки, грузили их на тачку. На Кузнецком словно падал черный снег. “Жгут документы.” — сказала мама. Такой же “снег” шел и на улице Мархлевского. Ужасная, вспоминаемая мною с содроганием и стыдом сцена: на улице возле нашего подъезда мама прилюдно опускается на колени перед каким-то администратором Союза художников, умоляя взять меня. “Не имею права,— смущенно говорит ей администратор.— Отправляем людей по строго выверенным спискам”.
12
13
За окнами все бухает, горизонт в дыму, и невысоко над телефонной станцией пролетают два серебряных и остроносых советских истребителя Як-3. Как сейчас их вижу. Чудеса детской памяти! Радиовопли вдруг прерываются. Звучат позывные: “Широка страна моя родная”. Потом — с металлом в голосе: “Внимание, внимание. Через тридцать минут по радио будет передано выступление председателя городского Совета трудящихся Москвы товарища Пронина”. Потом снова позывные, и опять много раз про это выступление.
15
Наконец начинается речь Пронина. Спокойным, размеренным голосом он говорит, что в последние дни в столице безответственные элементы подняли панику. Были случаи бегства руководителей крупных предприятий без эвакуационных ведомостей, а также ряд случаев хищения социалистической собственности… В Москве вводятся осадное положение и комендантский час… Лица, покидающие свой пост без надлежащего распоряжения об эвакуации, будут привлекаться к строгой ответственности,… Возобновляется работа предприятий общественного питания и бытового обслуживания, культурно-зрелищных учреждений, а также всех видов городского транспорта… Москва была, есть и будет советской! Все, кто стоял вокруг нас, закричали и зааплодировали.
Я хорошо помню июльскую речь Сталина: “Братья и сестры…” Вождь очень волновался, говорил с сильным акцентом, часто пил воду, и тогда было прекрасно слышно, как мелко стучат его зубы, ударяясь о край стакана. Это было очень страшно. Даже мне, восьмилетнему, внушало не надежду, а чувство безнадежности, отчаяние. И каким громадным контрастом тому выступлению отца народов была спокойная, лаконичная и мужественная речь забытого ныне Василия Прохоровича Пронина! После нее буквально на следующий день город изменился, все заработало, даже такси. На улицах появились военные и милицейские патрули. Паническое бегство прекратилось. Эвакуация населения и предприятий приняла организованный характер.
Юрий Лабас
Война глазами восьмилетнего москвича
Мы с братом сидели на диване и играли в карты. После ужина отец отправился на дежурство. Не прошло и пяти минут после его ухода, как вблизи нашего дома раздался мощный взрыв бомбы. Хорошо, что окно в нашей комнате было закрыто ватным одеялом — оно взяло на себя осколки стекла разбитого окна. Свет погас. Мама, которая на кухне мыла посуду, кричит: «Лев, бери Колю на руки и быстро спускайтесь в бомбоубежище».
Мама, как могла, успокаивала меня. Она не скрывала своего беспокойства, не случилось ли что с отцом, и попросила Льва сходить и посмотреть, нет ли среди убитых отца? Он вернулся через полчаса и рассказал, что отца он не нашел, а вот убитых видел. От осколков и взрывной волны на первом этаже близлежащего дома погибла женщина, которая только собиралась накормить пришедшего с работы мужа, оставшегося в живых. Ужас… Утром забежал отец и рассказал, как все произошло: «Когда я вышел из дома и подходил к воротам и стене достаточной толщины, я услышал характерный звук летящей бомбы. Успел крикнуть: ложись! И сам лег и прижался к стене забора. От взрыва меня развернуло на земле. Я быстро вскочил и бросился к ближайшему телефону, чтобы сообщить об упавшей бомбе и пострадавших».
20
21
Дня три мама и я, не дожидаясь воздушной тревоги, спускались на ночь в бомбоубежище. Условий для ночлега там не было, поэтому брат, который уже работал, не хотел спускаться в подвал и оставался дома. Теперь мама беспокоилась не только за отца, но и за старшего сына. После нескольких таких тяжелых ночей она сказала: «Пусть уж убьет всех, а не только одного Льва!» Так мы перестали ходить в бомбоубежище. Потом от тети Кати, жены брата отца, мы узнали, что у них на Сретенке бомбежек не бывает, и мы стали ездить на ночь в гости к ним.
23
16 октября 1941 г. В Москве началась паника, на Павелецком вокзале стал пронзительно гудеть паровоз… В ночь на этот день многие, бросая комнаты, вещи и документы, бросились на восток. Оставшиеся в доме люди высыпали во двор, все стояли растерянно, не знали, что делать. Я думал, что сейчас во двор войдут немцы и всех нас расстреляют.
И нас действительно бы расстреляли, если бы наши войска оставили Москву. Но Москву не сдали, как ее не сдали в конце ноября — начале декабря!!! Потому что Москву не покинул Верховный Главнокомандующий Красной Армии Иосиф Виссарионович Сталин и насмерть стояли наши доблестные ветераны!!! Низкий им поклон и глубокая признательность!!! Низкий поклон коммунистам и беспартийным, которые знали, за что они воюют!!! Низкий поклон героям-панфиловцам и другим доблестным воинам!!! Вечная им память!!!
Н. Гаврилов, профессор
О «панике 16 октября 1941 г.» стали писать совсем недавно. Документальные свидетельства паники остались в трудовых книжках старых москвичей, когда всем работающим были сделаны записи об увольнениях с 16 октября 1941 г. Генерал Синилов рассказывал, что 17 или 18 октября его вызвал к себе Сталин и предложил занять должность военного коменданта города Москвы (тогда он был комендантом Кремля). Генерал сказал, что готов занять эту должность, если Москва будет объявлена на осадном положении. Сталин посмотрел на него и сказал: «Идите в соседнюю комнату и пишите приказ». Приказ от 20 октября известен, паника в Москве прекратилась, уволенных москвичей вернули на работу.
27
28
29
30
31
32
Постановление Государственного Комитета Обороны
Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100-120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах.
В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Ввести с 20 октября 1941 г. в г. Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.
2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспортов с 12 часов ночи до 5 часов утра, за исключением транспортов и лиц, имеющих специальные пропуска от коменданта г. Москвы, причем в случае объявления воздушной тревоги передвижение населения и транспортов должно происходить согласно правилам, утвержденным московской противовоздушной обороной и опубликованным в печати.
3. Охрану строжайшего порядка в городе и в пригородных районах возложить на коменданта г. Москвы генерал-майора т. Синилова, для чего в распоряжение коменданта предоставить войска внутренней охраны НКВД, милицию и добровольческие рабочие отряды.
4. Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте.
Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие.
Председатель Государственного Комитета Обороны
И. Сталин
Москва, Кремль, 19 X 1941
Если вам интересна история Москвы и, в частности, история Москвы военной — очень рекомендую ознакомиться с книгами пока малознакомого мне писателя Г. В. Андреевского. Мне в руки попались две, изданные «Молодой гвардией»: Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920-1930-е и Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930-1940 годы. Четыре бумажных копии этих книг я подарил своим друзьям. А одну, в виде электроаудиокниги — оставил.
Вот небольшая выдержка из книги:
День 16 октября 1941 года стал для Москвы ее черным днем. Накануне Государственный Комитет Обороны (ГКО) принял постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Согласно этому постановлению Москву должны были покинуть правительство, управление Генштаба, военные академии, наркоматы, посольства, заводы и пр. Крупные заводы, электростанции, мосты и метро следовало заминировать, выдать рабочим и служащим сверх нормы по пуду муки или зерна и зарплату за месяц вперед.
Как всегда, первыми побежали те, кто имел для этого лучшую возможность. Чиновники и ловкачи любыми способами доставали машины, легковые и грузовые, набивали в них все, что могли увезти, и вывозили из Москвы вместе со своими семьями. Много автомашин стояло на Арбатской площади у здания бывшего Реввоенсовета, что на углу Знаменки. Руководители военного ведомства вывозили свои семьи. Народ это видел и негодовал.
Вдобавок ко всем неприятностям в эти дни перестало работать метро, остановились трамваи, закрылись булочные. Часть москвичей потянулась к центру, к Кремлю: они хотели защищать Москву и надеялись на правительство, на Сталина. Но многих охватил страх. Какая там оборона, если заводы закрыли, рабочих распустили, если не роют больше траншей, не тянут колючую проволоку, если молчат руководители государства и Москвы? И тогда в городе началась паника.
По трактам, ведущим на восток и юг, потянулись толпы с узлами и чемоданами. Лучше всего было уходить из Москвы по Рязанскому шоссе, оно не так обстреливалось. Но шли и по другим дорогам – лишь бы подальше от запада. Москвич Решетин в своем дневнике так описывал происходившее: «Шестнадцатого октября шоссе Энтузиастов заполнилось бегущими людьми. Шум, крик, гам. Люди двинулись на восток, в сторону города Горького… Застава Ильича… По площади летают листы и обрывки бумаги, мусор, пахнет гарью. Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе автомашины. Стаскивают ехавших, бьют их, сбрасывают вещи, расшвыривают их по земле. Раздаются возгласы: бей евреев!»
А в дневнике журналиста Вержбицкого появилась в те дни такая запись: «… в очередях драки, душат старух, давят в магазинах, бандитствует молодежь, а милиционеры по два-четыре слоняются по тротуарам и покуривают: „Нет инструкций“… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили вчерашних „энтузиастов“ (на словах), груженные никелированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками, пузатыми бумажниками и жирным мясом хозяев всего этого барахла…»
Оставленных, как всегда, за бортами наркомовских грузовиков простых советских граждан охватила злоба. Нервы у них сдали. Алексей Иванович Коптев, слесарь вагонного депо, 22 октября 1941 года, в магазине в пьяном виде лез за хлебом без очереди. Граждане его, конечно, не пускали. Это его возмутило, и он попытался граждан бить. Те позвали милиционера Федорова. Милиционер повел нарушителя в отделение. По пути Алексей Иванович кричал: «Граждане, нас грабят, хлеба не дают!» В дежурной части Алексей Иванович катался по полу, матерился и кричал: «Евреи Россию продали, нечем защищать Москву, нет винтовок, нет патронов, нет снарядов. Евреи все разграбили!» В конце концов его связали.
А вот что рассказала «Вечерняя Москва» о расправе над беженцами в заметке «Перед лицом военного трибунала». Утром 18 октября на окраине города проезжали грузовики с эвакуированными. Дворник Абдрахманов с компанией напал на один такой грузовик. Хулиганы бросали в него камни. Когда же машина остановилась, они вытащили из нее пассажиров, избили их и растащили вещи. Милиция с помощью граждан задержала пятнадцать бандитов. Зачинщиков нападения трибунал приговорил к расстрелу. Но это было уже 22 октября, когда власти стали приходить в себя и принимать меры к преступникам.
Растерянность и бездействие власти, безнаказанность, желание многих спастись, выжить любой ценой, привели к тому, что в городе возникла обстановка грабительского азарта, при которой человек, и не являющийся преступником, поддавшись общему настроению, может совершить преступление, как это случилось с Василием Федоровичем Вашковичем. 19 октября он проходил по Смирновской улице и увидел толпу, окружившую грузовик. Подойдя ближе, он заметил, что люди тащат из кузова какие-то коробки. Василий Федорович, поддавшись общему настроению, схватил одну из них и, прижав к груди как самое дорогое, собрался уходить, но был задержан. В коробке оказались шесть аккумуляторных фонарей. Получил Василий Федорович за них два года и долго не мог потом объяснить себе, зачем ему понадобились эти фонари и эти два года.
Бывалые преступники тоже времени не теряли: грабили магазины, прежде всего ювелирные. Один бандит пытался вывезти на детской коляске два чемодана с бриллиантами и золотом. Его задержали чекисты, уж больно подозрительной показалась им физиономия уголовника в сочетании с детской коляской. Но некоторым уголовникам в те дни все-таки повезло. Стрелки военизированной охраны Капотнинского ОЛП (отдельного лагерного пункта) бросили эшелон, в котором везли заключенных, и разошлись по домам.
А вот заключенным, которые сами пытались бежать, пришлось плохо. 17 октября постояльцы Измайловского ОЛП пешком отправились в Ногинск, куда и прибыли через день. Здесь они взбунтовались и попытались бежать. Начальник лагерного пункта Шафир приказал охране стрелять в зэков. Во время стрельбы пуля случайно угодила в живот стрелку Громову. Убитых зэков закопали, а Громова Шафир поручил отвезти в госпиталь другим стрелкам охраны: Фомичеву и Мосенкову. Фомичев, кстати, был шофером и управлял единственной полуторкой лагерного пункта. В фургоне ее находилось все имущество данного заведения, в том числе железный ящик с шестьюдесятью пятью тысячами рублей, а также оружие.
Фомичев и Мосенков отвезли Громова в госпиталь, а потом заехали в какую-то деревню, попросили топор, вскрыли железный ящик и забрали из него деньги. Машину бросили, прихватив, помимо денег, винтовку и наган. Деньги уложили в сумки от противогазов и вернулись в Москву. Здесь, на чердаке одного из домов родного лагпункта поделили деньги, спрятали оружие и разошлись. Фомичев купил себе сапоги за тысячу рублей, кожаные брюки и куртку, а также часы, которые, впрочем, скоро разбил и отдал за бутылку водки. Мосенков купил кожаное пальто-реглан у какого-то мужика около Казанского вокзала за три тысячи двести рублей и приобрел в скупочном магазине костюм за шестьсот семьдесят рублей. Остальные деньги они раздали родственникам, любовницам, проели и пропили.
Как ни плохо было в то время стране и как ни заняты были люди, искать Фомичева и Мосенкова все-таки стали. Служившим с ними Бухарину и Бобылеву было поручено найти обоих мерзавцев и доставить в лагпункт живыми или мертвыми. И вот 8 ноября Бухарин с Бобылевым ехали в трамвае № 22 от Семеновской площади к Центру. Один следил за правой стороной улицы, другой – за левой. На остановке Медовый переулок Бухарин увидел Мосенкова. Тот, как ни в чем не бывало, шел по городу в своем новом кожаном пальто, из-под которого зеленели приобретенные в скупке клеши. Волнение Бухарина передалось какими-то неизвестными путями Мосенкову, он обернулся, и их взгляды встретились. Когда Бухарин и Бобылев выскочили из трамвая, Мосенкова на улице уже не было. Тогда они пошли в ту сторону, в какую он шел, и в толпе на Семеновской площади его задержали. 10 ноября был задержан и Фомичев. Обоих трибунал приговорил к расстрелу.
К лицам, совершавшим нетяжкие преступления и способным держать винтовку, трибунал применял пункт 2-й примечания к статье 28-й Уголовного кодекса, позволяющий отсрочить исполнение приговора до окончания военных действий, а осужденного направить в действующую армию. В приговоре по делу Родичева Алексея Павловича, отставшего от части и возвратившегося в Москву, это выглядело так: «… Назначить Родичеву по статье 193-7 „г“ УК РСФСР (дезертирство) наказание в виде десяти лет лишения свободы… Исполнение приговора отсрочить до окончания военных действий. Направить Родичева в ряды действующей Красной армии. В случае проявления себя Родичевым в действующей Красной армии стойким защитником Союза ССР предоставить ходатайство перед судом военно-начальствующему составу об освобождении Родичева от отбытия наказания или применения к нему более мягкой меры наказания».
На стезю правонарушений сумасшедшая жизнь того времени, как было уже сказано, толкала не только представителей пролетариата, но и «руководящих» работников. Когда 16 октября 1941 года в Москве началась паника, они побросали свои должности, забыли про свои обязанности и пустились наутек. Их тоже хватали, судили и сажали. Управляющий трестом местной промышленности Коминтерновского района Москвы Маслов и директор обувной фабрики этого треста Хачикьян оставили на произвол судьбы свои предприятия и попытались удрать из Москвы, но на вокзале их задержали и дали по десять лет.
Директор продовольственной базы треста «Мосгастроном» Антонов и его заместитель Дементьев 16 октября разрешили своим подчиненным брать хранящиеся на базе продукты бесплатно, сами запаслись колбасой, маслом и сахаром, забрали из кассы шесть тысяч рублей и уехали. Их поймали и тоже дали по десять лет. Раздали продукты своим подчиненным и посторонним лицам руководитель Кировского райпищеторга Степанов и управляющий межреспубликанской конторой «Главзаготснаб» Ровинский.
Да, в той обстановке преступлением могло обернуться даже доброе дело. Это познал на своей шкуре и начальник одного из московских гаражей с «поэтической» фамилией Огурчиков. 16 октября он приказал шоферам брать машины и вывозить на них из Москвы свои семьи. Шоферы первым делом выпили, и один из них, Хомутов, врезался на своем грузовике вместе с семьей и домашней утварью в трамвайную мачту. Автомашина, мачта и мечта о тихой семейной жизни в эвакуации оказались разбитыми. Хомутов получил три года, а Огурчиков – пять.
Период «разброда и шатаний» продолжался, как уже отмечалось, недолго, четыре дня. 20 октября руководство страны наконец очнулось. Постановлением Государственного Комитета Обороны руководство обороной Москвы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров, было поручено командующему Западным фронтом генералу армии Жукову, а на начальника московского военного гарнизона генерала-лейтенанта Артемьева была возложена оборона Москвы на ее подступах.
В тот же день в Москве и в прилегающих к городу районах было введено осадное положение (некоторые называли его «досадным»). 24 октября в газете «Вечерняя Москва» была опубликована статья полковника Хитрова «Уличные бои». Полковник учил москвичей возводить баррикады в пространствах между домами, устраивать препятствия за изгибами улиц, а истребителям танков, вооруженным бутылками с горючей смесью, советовал занимать те дома, которые расположены перед препятствием.
Учитывая, что боеспособных мужчин в Москве оставалось мало (только в ополчение их ушло столько, что хватило на одиннадцать дивизий), а из техники в городе оставались в основном бутылки с горючей смесью, мысль о ведении уличных боев с противником, вооруженным танками, пушками и минометами, казалась отчаянной. Не все были настроены в этом отношении оптимистически.
С паникерами не церемонились, проводились также облавы на дезертиров. Не все ведь рвались на фронт и в ополчение, а некоторых просто не отпускали матери и жены. Поэтому одни не регистрировались в военкомате, другие притворялись больными, ну а третьи доставали липовую справку о работе в «Метрострое» или на другом предприятии, дающем бронь. За период с октября 1941-го по июль 1942 года органы милиции с помощью общественников выявили в Москве свыше 10 тысяч дезертиров. При массовых проверках паспортного режима за этот же период в городе было задержано более 20 тысяч человек, не имеющих московской прописки. В основном это были мужчины призывного возраста.
Надо сказать, что беженцев Москва у себя не оставляла. Отправка их из столицы в другие районы страны строго контролировалась. Московскому руководству хватало проблем с москвичами. Надо было их кормить, поить, поддерживать в домах тепло, а в жителях – моральный дух. Может показаться странным, но 29 октября 1941 года в Москве открылся «Мюзик-холл» с джазом, кордебалетом и дуэтом комиков Бим-Бом (Радунским и Камским).
Источник
Источник: www.yaplakal.com/
Дни 15-19 октября 1941 года для Москвы были совершенно особыми. Сейчас о них вспоминают как о днях ужаса, мрака, паники, мародёрства и бегства. И массового героизма. Эта тема была лично мне очень интересна, удалось много чего прочесть, посмотреть на экране и даже пообщаться с очевидцами.
Бои на самых подступах к городу, ночные и дневные авианалёты, пожары, народное ополчение, немецкие десантники в Химках, рабочие дружины, расстрелы паникёров, минирование важнейших городских объектов… и обучение жителей города ведению уличных боёв. Просто представьте на минутку: вот вам, граждане, граната, вот бутылки с КС, вот винтовка, а вот патроны. Ваш дом угловой. Обороняйте его, товарищи жильцы, стойко. Да следите, чтобы сигнальщики вражеские по ночам фонариками не светили, а то всех бомбами закидают. Сигнальщиков пускайте в расход сразу. А слухи, что, мол, товарищи из числа членов партии и правительства пятки смазывают — пресекайте немедленно.
15 октября Государственный Комитет обороны СССР принял решение об эвакуации Москвы. На следующий день началась эвакуация из Москвы (в Куйбышев, Саратов и другие города) управлений Генштаба, военных академий, наркоматов и других учреждений, а также иностранных посольств. Осуществлялось минирование заводов, электростанций, мостов. К середине октября из Москвы эвакуировались почти 2 млн. жителей, среди населения распространилась паника.
Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной, обороной стальной
Разгромим, уничтожим врага!
Столкнувшись с такими реалиями, часть дорогих москвичей, конечно, испугалась. По Шоссе Энтузиастов на восток валили валом. Которые похитрее — сначала грабили магазины и лабазы и старались вырваться автотранспортом. Понятно — вся бандитская братия, немецкая агентура, шпионы, диверсанты и всякие прочие сочувствующие немцам внесли в происходящее посильную лепту. Столичный житель дрогнул. И побежал. Было отчего.
13 октября пала Калуга, 16 октября — Боровск, 18 октября — Можайск и Малоярославец. 16 октября началось генеральное наступление вермахта на волоколамском направлении. Если посмотреть на карту — становится очень страшно. И непонятно: да как же так? Это же ведь совсем рядом с Москвой? Рукой подать!
Но были и другие москвичи. Они не побежали. Они ушли. Добровольно на совсем недальний фронт. По своему желанию. Например, в составе народного ополчения, так, в основном, и лежащего по сей день под Вязьмой. В том числе и они, ополченцы-москвичи в составе ДНО, остановили группу армий «Центр» и ценой своих сугубо мирных жизней поломали всю операцию «Тайфун». А может и весь ход войны переломили. Я лично думаю — да, переломили именно тогда. Но это мои домыслы и впечатления. А очевидцы говорят вот что:
04
И вот день, которого мне никогда не забыть. 16 октября 1941 года. Мы, как всегда, ночевали у скульпторши Сандомирской; рано утром из “тарелки” прозвучало обычное “От Советского Информбюро. Утреннее сообщение за…” Тут голос диктора на полуслове прервался, и вместо него неожиданно загремел марш авиаторов “Все выше, и выше, и выше…”. Так мы по крайней мере думали. Тогда, пожалуй, никто из нас не ведал, что на этот же, чуточку измененный мотив, поется еще одна песня, но не на русском, а на немецком языке: “Знамена подняли, ряды сплотили и, шаг чеканя, идут штурмовики, а в их шеренгах, все кого сразили реакционеры и большевики”. “Хорст Вессель”, гимн нацистов.
Случайность? Техническая неполадка? Или действительно врагу удалось каким-то способом подключиться к городской радиотрансляционной сети? Не знаю, не ведаю по сей день. Нигде потом об этом эпизоде не читал. Но, Бог мой, что началось! Солдаты, спавшие вповалку в коридоре, вскочили и начали судорожно накручивать на ноги свои обмотки, все загалдели, заплакали. Через минут пять радио замолчало, а потом, еще минут через двадцать, снова начало как ни в чем не бывало: “От Советского Информбюро…”
В этот и три-четыре предыдущих дня даже в центре было слышно далекую канонаду. Вечерами над горизонтом то и дело вспыхивали зарницы. По городу прокатился слух, что заняты Крюково, Левобережная, Химки, и немецкие танки вот-вот появятся на улице Горького, куда прорываются от Речного вокзала. Тревогу объявляли очень часто, но к этому уже привыкли.
08
Утром, когда мы с мамой вышли за продуктами, улицу Кирова было не узнать. По ней сплошной массой ехали грузовики и легковые машины с людьми и вещами, словно все возвращались с дач. На некоторых машинах сидели полуодетые плачущие женщины, и тут же, вперемешку с ними, командиры и бойцы Красной Армии. На углу Кировской и Боброва переулка стояла группа бойцов с винтовками. Один из них вдруг заматерился и неожиданно вскинул винтарь, целясь в командиров на проезжавшем мимо грузовике с какими-то бочками и тюками. Выстрела, однако, не последовало, и боец поспешно скрылся в толпе загалдевших товарищей.
10
Со двора, рядом с магазином “Чаеуправление” в китайском стиле, какие-то штатские поспешно выносили большие бумажные мешки, грузили их на тачку. На Кузнецком словно падал черный снег. “Жгут документы.” — сказала мама. Такой же “снег” шел и на улице Мархлевского. Ужасная, вспоминаемая мною с содроганием и стыдом сцена: на улице возле нашего подъезда мама прилюдно опускается на колени перед каким-то администратором Союза художников, умоляя взять меня. “Не имею права,— смущенно говорит ей администратор.— Отправляем людей по строго выверенным спискам”.
12
13
За окнами все бухает, горизонт в дыму, и невысоко над телефонной станцией пролетают два серебряных и остроносых советских истребителя Як-3. Как сейчас их вижу. Чудеса детской памяти! Радиовопли вдруг прерываются. Звучат позывные: “Широка страна моя родная”. Потом — с металлом в голосе: “Внимание, внимание. Через тридцать минут по радио будет передано выступление председателя городского Совета трудящихся Москвы товарища Пронина”. Потом снова позывные, и опять много раз про это выступление.
15
Наконец начинается речь Пронина. Спокойным, размеренным голосом он говорит, что в последние дни в столице безответственные элементы подняли панику. Были случаи бегства руководителей крупных предприятий без эвакуационных ведомостей, а также ряд случаев хищения социалистической собственности… В Москве вводятся осадное положение и комендантский час… Лица, покидающие свой пост без надлежащего распоряжения об эвакуации, будут привлекаться к строгой ответственности,… Возобновляется работа предприятий общественного питания и бытового обслуживания, культурно-зрелищных учреждений, а также всех видов городского транспорта… Москва была, есть и будет советской! Все, кто стоял вокруг нас, закричали и зааплодировали.
Я хорошо помню июльскую речь Сталина: “Братья и сестры…” Вождь очень волновался, говорил с сильным акцентом, часто пил воду, и тогда было прекрасно слышно, как мелко стучат его зубы, ударяясь о край стакана. Это было очень страшно. Даже мне, восьмилетнему, внушало не надежду, а чувство безнадежности, отчаяние. И каким громадным контрастом тому выступлению отца народов была спокойная, лаконичная и мужественная речь забытого ныне Василия Прохоровича Пронина! После нее буквально на следующий день город изменился, все заработало, даже такси. На улицах появились военные и милицейские патрули. Паническое бегство прекратилось. Эвакуация населения и предприятий приняла организованный характер.
Юрий Лабас
Война глазами восьмилетнего москвича
Мы с братом сидели на диване и играли в карты. После ужина отец отправился на дежурство. Не прошло и пяти минут после его ухода, как вблизи нашего дома раздался мощный взрыв бомбы. Хорошо, что окно в нашей комнате было закрыто ватным одеялом — оно взяло на себя осколки стекла разбитого окна. Свет погас. Мама, которая на кухне мыла посуду, кричит: «Лев, бери Колю на руки и быстро спускайтесь в бомбоубежище».
Мама, как могла, успокаивала меня. Она не скрывала своего беспокойства, не случилось ли что с отцом, и попросила Льва сходить и посмотреть, нет ли среди убитых отца? Он вернулся через полчаса и рассказал, что отца он не нашел, а вот убитых видел. От осколков и взрывной волны на первом этаже близлежащего дома погибла женщина, которая только собиралась накормить пришедшего с работы мужа, оставшегося в живых. Ужас… Утром забежал отец и рассказал, как все произошло: «Когда я вышел из дома и подходил к воротам и стене достаточной толщины, я услышал характерный звук летящей бомбы. Успел крикнуть: ложись! И сам лег и прижался к стене забора. От взрыва меня развернуло на земле. Я быстро вскочил и бросился к ближайшему телефону, чтобы сообщить об упавшей бомбе и пострадавших».
20
21
Дня три мама и я, не дожидаясь воздушной тревоги, спускались на ночь в бомбоубежище. Условий для ночлега там не было, поэтому брат, который уже работал, не хотел спускаться в подвал и оставался дома. Теперь мама беспокоилась не только за отца, но и за старшего сына. После нескольких таких тяжелых ночей она сказала: «Пусть уж убьет всех, а не только одного Льва!» Так мы перестали ходить в бомбоубежище. Потом от тети Кати, жены брата отца, мы узнали, что у них на Сретенке бомбежек не бывает, и мы стали ездить на ночь в гости к ним.
23
16 октября 1941 г. В Москве началась паника, на Павелецком вокзале стал пронзительно гудеть паровоз… В ночь на этот день многие, бросая комнаты, вещи и документы, бросились на восток. Оставшиеся в доме люди высыпали во двор, все стояли растерянно, не знали, что делать. Я думал, что сейчас во двор войдут немцы и всех нас расстреляют.
И нас действительно бы расстреляли, если бы наши войска оставили Москву. Но Москву не сдали, как ее не сдали в конце ноября — начале декабря!!! Потому что Москву не покинул Верховный Главнокомандующий Красной Армии Иосиф Виссарионович Сталин и насмерть стояли наши доблестные ветераны!!! Низкий им поклон и глубокая признательность!!! Низкий поклон коммунистам и беспартийным, которые знали, за что они воюют!!! Низкий поклон героям-панфиловцам и другим доблестным воинам!!! Вечная им память!!!
Н. Гаврилов, профессор
О «панике 16 октября 1941 г.» стали писать совсем недавно. Документальные свидетельства паники остались в трудовых книжках старых москвичей, когда всем работающим были сделаны записи об увольнениях с 16 октября 1941 г. Генерал Синилов рассказывал, что 17 или 18 октября его вызвал к себе Сталин и предложил занять должность военного коменданта города Москвы (тогда он был комендантом Кремля). Генерал сказал, что готов занять эту должность, если Москва будет объявлена на осадном положении. Сталин посмотрел на него и сказал: «Идите в соседнюю комнату и пишите приказ». Приказ от 20 октября известен, паника в Москве прекратилась, уволенных москвичей вернули на работу.
27
28
29
30
31
32
Постановление Государственного Комитета Обороны
Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100-120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах.
В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Ввести с 20 октября 1941 г. в г. Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.
2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспортов с 12 часов ночи до 5 часов утра, за исключением транспортов и лиц, имеющих специальные пропуска от коменданта г. Москвы, причем в случае объявления воздушной тревоги передвижение населения и транспортов должно происходить согласно правилам, утвержденным московской противовоздушной обороной и опубликованным в печати.
3. Охрану строжайшего порядка в городе и в пригородных районах возложить на коменданта г. Москвы генерал-майора т. Синилова, для чего в распоряжение коменданта предоставить войска внутренней охраны НКВД, милицию и добровольческие рабочие отряды.
4. Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте.
Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие.
Председатель Государственного Комитета Обороны
И. Сталин
Москва, Кремль, 19 X 1941
Если вам интересна история Москвы и, в частности, история Москвы военной — очень рекомендую ознакомиться с книгами пока малознакомого мне писателя Г. В. Андреевского. Мне в руки попались две, изданные «Молодой гвардией»: Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920-1930-е и Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930-1940 годы. Четыре бумажных копии этих книг я подарил своим друзьям. А одну, в виде электроаудиокниги — оставил.
Вот небольшая выдержка из книги:
День 16 октября 1941 года стал для Москвы ее черным днем. Накануне Государственный Комитет Обороны (ГКО) принял постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Согласно этому постановлению Москву должны были покинуть правительство, управление Генштаба, военные академии, наркоматы, посольства, заводы и пр. Крупные заводы, электростанции, мосты и метро следовало заминировать, выдать рабочим и служащим сверх нормы по пуду муки или зерна и зарплату за месяц вперед.
Как всегда, первыми побежали те, кто имел для этого лучшую возможность. Чиновники и ловкачи любыми способами доставали машины, легковые и грузовые, набивали в них все, что могли увезти, и вывозили из Москвы вместе со своими семьями. Много автомашин стояло на Арбатской площади у здания бывшего Реввоенсовета, что на углу Знаменки. Руководители военного ведомства вывозили свои семьи. Народ это видел и негодовал.
Вдобавок ко всем неприятностям в эти дни перестало работать метро, остановились трамваи, закрылись булочные. Часть москвичей потянулась к центру, к Кремлю: они хотели защищать Москву и надеялись на правительство, на Сталина. Но многих охватил страх. Какая там оборона, если заводы закрыли, рабочих распустили, если не роют больше траншей, не тянут колючую проволоку, если молчат руководители государства и Москвы? И тогда в городе началась паника.
По трактам, ведущим на восток и юг, потянулись толпы с узлами и чемоданами. Лучше всего было уходить из Москвы по Рязанскому шоссе, оно не так обстреливалось. Но шли и по другим дорогам – лишь бы подальше от запада. Москвич Решетин в своем дневнике так описывал происходившее: «Шестнадцатого октября шоссе Энтузиастов заполнилось бегущими людьми. Шум, крик, гам. Люди двинулись на восток, в сторону города Горького… Застава Ильича… По площади летают листы и обрывки бумаги, мусор, пахнет гарью. Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе автомашины. Стаскивают ехавших, бьют их, сбрасывают вещи, расшвыривают их по земле. Раздаются возгласы: бей евреев!»
А в дневнике журналиста Вержбицкого появилась в те дни такая запись: «… в очередях драки, душат старух, давят в магазинах, бандитствует молодежь, а милиционеры по два-четыре слоняются по тротуарам и покуривают: „Нет инструкций“… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили вчерашних „энтузиастов“ (на словах), груженные никелированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками, пузатыми бумажниками и жирным мясом хозяев всего этого барахла…»
Оставленных, как всегда, за бортами наркомовских грузовиков простых советских граждан охватила злоба. Нервы у них сдали. Алексей Иванович Коптев, слесарь вагонного депо, 22 октября 1941 года, в магазине в пьяном виде лез за хлебом без очереди. Граждане его, конечно, не пускали. Это его возмутило, и он попытался граждан бить. Те позвали милиционера Федорова. Милиционер повел нарушителя в отделение. По пути Алексей Иванович кричал: «Граждане, нас грабят, хлеба не дают!» В дежурной части Алексей Иванович катался по полу, матерился и кричал: «Евреи Россию продали, нечем защищать Москву, нет винтовок, нет патронов, нет снарядов. Евреи все разграбили!» В конце концов его связали.
А вот что рассказала «Вечерняя Москва» о расправе над беженцами в заметке «Перед лицом военного трибунала». Утром 18 октября на окраине города проезжали грузовики с эвакуированными. Дворник Абдрахманов с компанией напал на один такой грузовик. Хулиганы бросали в него камни. Когда же машина остановилась, они вытащили из нее пассажиров, избили их и растащили вещи. Милиция с помощью граждан задержала пятнадцать бандитов. Зачинщиков нападения трибунал приговорил к расстрелу. Но это было уже 22 октября, когда власти стали приходить в себя и принимать меры к преступникам.
Растерянность и бездействие власти, безнаказанность, желание многих спастись, выжить любой ценой, привели к тому, что в городе возникла обстановка грабительского азарта, при которой человек, и не являющийся преступником, поддавшись общему настроению, может совершить преступление, как это случилось с Василием Федоровичем Вашковичем. 19 октября он проходил по Смирновской улице и увидел толпу, окружившую грузовик. Подойдя ближе, он заметил, что люди тащат из кузова какие-то коробки. Василий Федорович, поддавшись общему настроению, схватил одну из них и, прижав к груди как самое дорогое, собрался уходить, но был задержан. В коробке оказались шесть аккумуляторных фонарей. Получил Василий Федорович за них два года и долго не мог потом объяснить себе, зачем ему понадобились эти фонари и эти два года.
Бывалые преступники тоже времени не теряли: грабили магазины, прежде всего ювелирные. Один бандит пытался вывезти на детской коляске два чемодана с бриллиантами и золотом. Его задержали чекисты, уж больно подозрительной показалась им физиономия уголовника в сочетании с детской коляской. Но некоторым уголовникам в те дни все-таки повезло. Стрелки военизированной охраны Капотнинского ОЛП (отдельного лагерного пункта) бросили эшелон, в котором везли заключенных, и разошлись по домам.
А вот заключенным, которые сами пытались бежать, пришлось плохо. 17 октября постояльцы Измайловского ОЛП пешком отправились в Ногинск, куда и прибыли через день. Здесь они взбунтовались и попытались бежать. Начальник лагерного пункта Шафир приказал охране стрелять в зэков. Во время стрельбы пуля случайно угодила в живот стрелку Громову. Убитых зэков закопали, а Громова Шафир поручил отвезти в госпиталь другим стрелкам охраны: Фомичеву и Мосенкову. Фомичев, кстати, был шофером и управлял единственной полуторкой лагерного пункта. В фургоне ее находилось все имущество данного заведения, в том числе железный ящик с шестьюдесятью пятью тысячами рублей, а также оружие.
Фомичев и Мосенков отвезли Громова в госпиталь, а потом заехали в какую-то деревню, попросили топор, вскрыли железный ящик и забрали из него деньги. Машину бросили, прихватив, помимо денег, винтовку и наган. Деньги уложили в сумки от противогазов и вернулись в Москву. Здесь, на чердаке одного из домов родного лагпункта поделили деньги, спрятали оружие и разошлись. Фомичев купил себе сапоги за тысячу рублей, кожаные брюки и куртку, а также часы, которые, впрочем, скоро разбил и отдал за бутылку водки. Мосенков купил кожаное пальто-реглан у какого-то мужика около Казанского вокзала за три тысячи двести рублей и приобрел в скупочном магазине костюм за шестьсот семьдесят рублей. Остальные деньги они раздали родственникам, любовницам, проели и пропили.
Как ни плохо было в то время стране и как ни заняты были люди, искать Фомичева и Мосенкова все-таки стали. Служившим с ними Бухарину и Бобылеву было поручено найти обоих мерзавцев и доставить в лагпункт живыми или мертвыми. И вот 8 ноября Бухарин с Бобылевым ехали в трамвае № 22 от Семеновской площади к Центру. Один следил за правой стороной улицы, другой – за левой. На остановке Медовый переулок Бухарин увидел Мосенкова. Тот, как ни в чем не бывало, шел по городу в своем новом кожаном пальто, из-под которого зеленели приобретенные в скупке клеши. Волнение Бухарина передалось какими-то неизвестными путями Мосенкову, он обернулся, и их взгляды встретились. Когда Бухарин и Бобылев выскочили из трамвая, Мосенкова на улице уже не было. Тогда они пошли в ту сторону, в какую он шел, и в толпе на Семеновской площади его задержали. 10 ноября был задержан и Фомичев. Обоих трибунал приговорил к расстрелу.
К лицам, совершавшим нетяжкие преступления и способным держать винтовку, трибунал применял пункт 2-й примечания к статье 28-й Уголовного кодекса, позволяющий отсрочить исполнение приговора до окончания военных действий, а осужденного направить в действующую армию. В приговоре по делу Родичева Алексея Павловича, отставшего от части и возвратившегося в Москву, это выглядело так: «… Назначить Родичеву по статье 193-7 „г“ УК РСФСР (дезертирство) наказание в виде десяти лет лишения свободы… Исполнение приговора отсрочить до окончания военных действий. Направить Родичева в ряды действующей Красной армии. В случае проявления себя Родичевым в действующей Красной армии стойким защитником Союза ССР предоставить ходатайство перед судом военно-начальствующему составу об освобождении Родичева от отбытия наказания или применения к нему более мягкой меры наказания».
На стезю правонарушений сумасшедшая жизнь того времени, как было уже сказано, толкала не только представителей пролетариата, но и «руководящих» работников. Когда 16 октября 1941 года в Москве началась паника, они побросали свои должности, забыли про свои обязанности и пустились наутек. Их тоже хватали, судили и сажали. Управляющий трестом местной промышленности Коминтерновского района Москвы Маслов и директор обувной фабрики этого треста Хачикьян оставили на произвол судьбы свои предприятия и попытались удрать из Москвы, но на вокзале их задержали и дали по десять лет.
Директор продовольственной базы треста «Мосгастроном» Антонов и его заместитель Дементьев 16 октября разрешили своим подчиненным брать хранящиеся на базе продукты бесплатно, сами запаслись колбасой, маслом и сахаром, забрали из кассы шесть тысяч рублей и уехали. Их поймали и тоже дали по десять лет. Раздали продукты своим подчиненным и посторонним лицам руководитель Кировского райпищеторга Степанов и управляющий межреспубликанской конторой «Главзаготснаб» Ровинский.
Да, в той обстановке преступлением могло обернуться даже доброе дело. Это познал на своей шкуре и начальник одного из московских гаражей с «поэтической» фамилией Огурчиков. 16 октября он приказал шоферам брать машины и вывозить на них из Москвы свои семьи. Шоферы первым делом выпили, и один из них, Хомутов, врезался на своем грузовике вместе с семьей и домашней утварью в трамвайную мачту. Автомашина, мачта и мечта о тихой семейной жизни в эвакуации оказались разбитыми. Хомутов получил три года, а Огурчиков – пять.
Период «разброда и шатаний» продолжался, как уже отмечалось, недолго, четыре дня. 20 октября руководство страны наконец очнулось. Постановлением Государственного Комитета Обороны руководство обороной Москвы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров, было поручено командующему Западным фронтом генералу армии Жукову, а на начальника московского военного гарнизона генерала-лейтенанта Артемьева была возложена оборона Москвы на ее подступах.
В тот же день в Москве и в прилегающих к городу районах было введено осадное положение (некоторые называли его «досадным»). 24 октября в газете «Вечерняя Москва» была опубликована статья полковника Хитрова «Уличные бои». Полковник учил москвичей возводить баррикады в пространствах между домами, устраивать препятствия за изгибами улиц, а истребителям танков, вооруженным бутылками с горючей смесью, советовал занимать те дома, которые расположены перед препятствием.
Учитывая, что боеспособных мужчин в Москве оставалось мало (только в ополчение их ушло столько, что хватило на одиннадцать дивизий), а из техники в городе оставались в основном бутылки с горючей смесью, мысль о ведении уличных боев с противником, вооруженным танками, пушками и минометами, казалась отчаянной. Не все были настроены в этом отношении оптимистически.
С паникерами не церемонились, проводились также облавы на дезертиров. Не все ведь рвались на фронт и в ополчение, а некоторых просто не отпускали матери и жены. Поэтому одни не регистрировались в военкомате, другие притворялись больными, ну а третьи доставали липовую справку о работе в «Метрострое» или на другом предприятии, дающем бронь. За период с октября 1941-го по июль 1942 года органы милиции с помощью общественников выявили в Москве свыше 10 тысяч дезертиров. При массовых проверках паспортного режима за этот же период в городе было задержано более 20 тысяч человек, не имеющих московской прописки. В основном это были мужчины призывного возраста.
Надо сказать, что беженцев Москва у себя не оставляла. Отправка их из столицы в другие районы страны строго контролировалась. Московскому руководству хватало проблем с москвичами. Надо было их кормить, поить, поддерживать в домах тепло, а в жителях – моральный дух. Может показаться странным, но 29 октября 1941 года в Москве открылся «Мюзик-холл» с джазом, кордебалетом и дуэтом комиков Бим-Бом (Радунским и Камским).
Источник
Источник: www.yaplakal.com/
