Феликс Комаров



Мы, исчерпав запас забав,
Уйдём гулять по водам Стикса.
И не успев шепнуть ай лав,
Мы станем песенкой из микса.

На вечеринке высших сил,
Поставят дух наш на виниле.
И вновь иголкой запилил
Простой мотивчик: «жили, были».

Аид — в подпитии ди-джей,
Сжимая сиськи Персефоны,
Играет музыку костей,
И душ обрубленные стоны.

Зевес, танцует на столах.
В кальянах тёмный сок гаваха.
Богам не ведом смерти страх,
А смертным снится жизнь без страха.

И бог и смертный — нот обман
В беззвучной музыке творенья.
Об этом знает только Пан,
Он мне сыграл стихотворенье.

Мамай



В пятницу Белль приходит на Хендерсон-Авеню,
открывает двери своим ключом,
прижимает к уху айфон плечом,
и едва не роняет пакеты и свертки, где все меню
из любимого ресторана Рика,
предвкушая его удивленное: «Ты смотри-ка…
Я к апрелю себя на тебе женю».
Белль, едва сбросив плащ, ищет в доме невидимую пыль,
начинает метаться по кухне и накрывать на стол,
проходя мимо зеркала, тычет в себя перстом,
мол, давай, не стесняйся, девочка, оттопырь,
что ли, зря с диетами исстрадалась?
В новостях говорят про рейс Цинциннати-Даллас.
Но она же не видит ни паники, ни толпы,
потому, что сегодня пятница, и прилетает Рик,
и она так соскучилась, и впереди два дня…
«Цинциннати-Даллас: смертельная западня.
»Прерываем трансляцию парусного спорта.
«Рейс 138 разбился среди холмов у аэропорта.
»Прямое включение с места крушения… Грейс..."
И еще прежде, чем Белль поймет, что это за рейс,
глубоко под грудью гранатой взорвется крик,
обжигая связки, вырвется, вознесется, запутается в антеннах,
вырвется и оттуда, до крови содрав края…
В доме напротив старушка ладони прижмет к вискам,
на две секунды Альцгеймер прикажет разжаться своим тискам,
чтобы она прошептала: «Вот так же кричала я
над телеграммой про то, что Билли погиб в Арденнах...»

Виктор Шендрик



Человек берётся за перо
От досады, зависти, бессилья.
Веруя в свободу и добро,
От здоровья и любвеобилья
Человек берётся за перо.

Человек пытается воспеть
То, что в оном вовсе не нуждалось,
Что пришло процвесть и умереть
(Ишь ты, строчка чья-то затесалась.
Сверил – не моя, какая жалость!)
Человек пытается воспеть.

И с пера стекают вновь и вновь
Осени, бессонницы, гитары,
Слёзы, кровь, разлука и любовь.
Две последних не живут без пары
И с пера стекают вновь и вновь.

Человек берётся за перо.
Человекам отроду неймётся.
Слово – как известно, серебро.
Что ж, озолотиться не придётся –
Человек берётся за перо.

Инна Яровая



Случается, неслышимы слова…
И зеркала небес весной прозрачны.
Но я бросаю жребий наудачу,
В нём прорастая, словно сон-трава.

Солёность вод… хоть теплотой Гольфстрим
Растопит льды Гренландии не скоро.
Ты слеп и глух, он спящ – твой Вечный Город,
Я проживаю в нём без перспектив.

Узлы на память комкаю в стихах,
Инерция – как продолженье счастья…
Муары клятв – браслеты на запястьях,
На облаке и на семи ветрах.

Не вспоминать и не тонуть в былом
И, как бы ни было прекрасно «в стиле ретро»,
Слагать осанны сотням километров,
Заботливо прикрыв твой путь крылом…

Я знаю, ты оценишь драматизм,
Прости, что нарушаю режиссуру –
Весенний сплин… или скорее сдуру,
Рождается несбыточный эскиз.

Уляна Задарма



… МАЛИЙ був слухняним хлопчиком. Він узагалі був із тієї зручної породи
сором«язливих мовчазних дітей, які рідко про щось просять, рідко голосно
сміються, а якщо плачуть, то достатньо відвести їх за руку в крихітну
кімнатку на другому поверсі, дати ляпаса, зачинити на ключ і спокійно
займатися своїми справами. Соплі і шмарклі дитячі дратують, знаєте…
МАЛИЙ не створював проблем.
Тому коли Тітка одного вересневого сірого дня наказала йому згребти
докупи і спалити осіннє листя в саду, він без жодних заперечень відклав
убік стареньку пожежну машину без одного колеса, вдягнув свою червону
дівчачу — та яка різниця?.. головне, що голова захищена — шапку і пішов у
холодний сад.
Сад був величезний. Старі яблуні, горіхи, вишні, кілька кленів і навіть один
каштан — усі, немов діти, що похворіли, жовтіли, блідли, губили барви… І
всипали землю листям… Листя тихо старіло на вологій землі — без свідомості,
без сил. Тільки холодний вітер раз-у-раз ворушив його і марно намагався
погратися.
… МАЛИЙ узяв старі граблі і почав згрібати непритомне листя на купку…
Його було так багато, що купка утворилася чимала. Серед листя МАЛОМУ
інколи траплялися й дивні предмети — зубці грабель зачепили якось щось
мереживне — якийсь посірілий від бруду й туманів предмет жіночої
білизни… А ще через кілька метрів — обгорілу пластмасову руку якоїсь
ляльки. А потім металеві іржаві зубці грабель дзвякнули об щось маленьке і
також металеве — то був ключ! Ключ, загублений Тіткою ще влітку — тоді
МАЛИЙ шукав його три дні… МАЛИЙ підняв ключ і заховав до кишені,
продовжуючи згрібати листя і усякий мотлох на купу.Він гріб і гріб, гріб і
гріб… Найгіршим було те, що на місце старих листків з похмурих дерев
осипалися все нові й нові…
… День добігав кінця. Ось уже прочвалав попри паркан Тітчиного саду
Дядько, повертаючись з роботи — він був аптекарем єдиної у містечку
аптеки. Не звертаючи жодгої уваги на МАЛОГО, він піднявся східцями на
поріг і зник за дверима. Звідти смачно запахло…
… Ось уже й сонце почало повільно опадати, як сухий листок, за будинок. А
робота МАЛОГО тривала.
Коли сутінки почали перетворюватись поволі на темну осінню ніч, МАЛИЙ
втратив надію зібрати усе листя. Він поправив червону дівчачу шапку, що
з»їхала на чоло, дістав сірники і підпалив величезну купу осіннього листя,
старанно підгорнувши спочатку — щоб не розвалювалася — її до стіни
Тітчиного будинка. Листя не дуже хотіло горіти… Тліло, скручувалося,
чорніло… Гіркий ядучий дим різав ніс та очі… Це було нестерпно. Поволі
дим розповзався садом… У МАЛОГО щось запульсувало у скронях… Не дай
Боже Тітка або — що ще гірше Дядько — вийдуть надвір… Тоді… Тоді…
МАЛИЙ дістав з кишені знайденого ключа, підійшов до вхідних дверей і
… замкнув двері. На всякий випадок. Щоб Тітка з Дядьком не постраждали
від цього отруйного жахливого диму… Та й врешті, треба нормально
роздмухати вогонь — листя потрібно спалити — так просила Тітка.
Кашляючи МАЛИЙ підійшов до старого похиленого паркана і виламав
кілька дощок. Прилаштував їх до величезної купи тліючого листя і,
задихаючись, спробував підпалити дошки. Полум«я весело зайнялось.
Веселі іскри злітали догори. Темна ніч навколо потемніла ще більше… Стало
спекотно і МАЛИЙ зняв червону дівчачу шапку. Полум»я гуділо, а вітер
роздмухував його ще більше… Незабаром почали горіти стіна і дах.
Звідкілясь — здається з будинку — доносились якісь верески… Але МАЛИЙ не
зважав — Тітка попросила його згребти і спалити осіннє листя в саду… А
МАЛИЙ був дуже старанним, слухняним хлопчиком і рідко створював
проблеми.

Лия Алтухова



Он просыпается в шесть от будильника,
Сонно и вяло бредет к холодильнику,
Он заливает овсянку йогуртом,
Кривит губы от кофе с корицей.
Я улыбаюсь сквозь сон и мне снится,
Что мы летаем над солнечным городом,
Что мы забыли про сеть и мобильники,
Что я шепчу в его черную бороду,
Нам не подвластны пираты и айсберги,
Твой галеон слишком слаб, нет оружия,
Ты ранен в грудь, а я очень простужена,
Туберкулез в наше время не лечится.
Даже на суше нет мест в альберге,
Путь слишком долог, а волны кружатся
Штормом, и боцман пытался повеситься,
Громко скандируя: море — не лужица.

Он спускается по экскалатору,
В шумные толпы метрополитена,
Курит нервно, и словно антеной
Связан с городом детства Одессой.
Он ознакомился с утренней прессой,
Передавали шторм и цунами
Где-то в Тайланде, и на экваторе
Люди страдают от волн, а не стресса.
Я не знаю как жить без бескрайних
Синих просторов и дна океана,
Меня охраняют суровые стражи,
Я опасаюсь пиратов и кражи.
В небе сияет Большая Медведица,
Наш галеон на верный курс ляжет,
Как ни крути, но мне с ним не встретиться.

Мы — герои разных короткометражек.
Конец переписки

Тим Скоренко



Ни шатко, ни валко. Всё тянется, как концлагерь,
Железная койка, скрипучая благодать.
Не якорь я бросил, спустив понарошку флаги,
А врос по колено — не выкопать, не продать.
Во сне ко мне ходят красавицы цвета меди,
Но я не хочу их (неважно, какой ценой).
Я просто хочу быть медведем. Стальным медведем
С глазами из бусин и крыльями за спиной.

Иду себе по лесу. Пялюсь на глупых зайцев.
Беру их в охапку, в берлогу несу, пою.
Стелю им постель, декламируя поабзацно
Какую-то сказку. Естественно, не свою.
Я был безнадёжен, расколот, разбит, распорот —
А зайцы спасают, сшивая по лоскутам.
Внутри у меня бесконечность, и лес, и город,
И мало ли что ещё может скрываться там.

И если ты, сволочь, посмеешь зайчонка тронуть,
Посмеешь засунуть сюда свой запил свиной,
То лучше последнего, сука, не трать патрона —
Храни для себя, я уже за твоей спиной.
Аз есмь омега и альфа, с конца к началу,
Аз есмь апостол, архангел, архипелаг!
Заткните хлебала, а то отомкну рычало —
И тут не помогут ни бимы, ни купола.

Простите меня. Разошёлся. Увлёкся малость.
Заснули зайчата. К финалу приплыл рассказ.
Встаю — непомерный, огромный, свирепо скалюсь,
Чуть слышно скрипит недосмазанный мой каркас.
И я возвращаюсь обратно — а как иначе? —
К железной постели, к темнеющей полосе,
Где нужно проснуться, услышав, что кто-то плачет,
А лучше, как требует совесть, — не спать совсем.

Your text to link...

Anshe



Отрекись от речных трамваев, от записных блокнотов,
не ищи огоньки на воде под разрезанными мостами.
Я уже не вверх по реке, — я езжу уже местами,
по которым тебе не плыть, не лететь, не ползти, не топать.
Отпусти маршруты, забудь, пресеки в себе детектива,
Разломай бинокль, не ложись мне под поезд неновой рельсой.
И не мерзни у ног моих, не дрожи, лучше иди погрейся,
Там, где солнце твое, где спел нектарин, абрикос и слива.
И не плюйся ложью и рифмой, так долго не ждут поэты,
Десять пор сменилось, и я за года подковалась сталью.
Не о нас я пишу любовью, весною, тоской, печалью,
И давно ступаю совсем по далекому краю света…
В сейфе пусто, лишь пепел и скрежет от прежнего графомана,
детства, смеха, дурачества, нашего бреда на белах стенах.
Да, мы выросли, и зажило в кровь ободранное колено,
Только порой на нем снова чешутся ночью былые шрамы…

Инна Яровая



Сроки минуют… уж звонко шагает март, неумолимо ростки, пробиваясь, таранят грунт… на невесомый шарфик любимый шарф сменим по срокам, как снимем былую грусть. Лебеди снова вернулись… вот на одной цапля стоит, будто инок озёрных мест. Мир устаёт быть во всём лишь одним тобой, Бог-то един, только лики иных божеств, белые ленты зимы разукрасив в цвет, предусмотрительно разбинтовав весну, лишь по проталинам, след непременно в след, робко ступают, крылышки распахнув. Не нарушая течения смысла строк, и не сбивая до ссадин сердечный ритм… Их словно за руку водит наш c тобой общий Бог, жаль, со стихами новых его молитв.

Феликс Комаров



Все краски важны для картины.
И как же одну предпочесть?
Господь восстает из машины.
Посланник несёт деве весть.
Сражается доблестно рыцарь.
Монах сохраняет обет.
На празднике маски и лица,
Сплетают для сказки сюжет.
На белом холсте так чудесно
Расписана жизнь по тонам,
И всем там находится место,
И только художник не там.
Рисует он вечно картины,
Он краска, он холст и мольберт.
И шепчут в картине купины,
Ответ.