Мамай



Бретт много лет не пьет, потому что возраст, сердце и диабет.
За девяносто уже. Слава Богу, что при ходьбе выручает палка
справа, а слева рука сиделки, добрейшего парня Пако…
Так вот они каждый день ковыляют к Дэвиду на обед.
После полудня у Дейва толпа, кавардак, запарка,
но в возрасте Бретта только привычки и составляют смысл
существования… Выйти, увидеть небо, деревья, солнце,
в тысячный раз говорить о том, как высаживались на мыс,
на Иводзиме, под артиллерийским огнем японцев…
Пако потягивает милкшейк и заглядывается на мисс,
по мексиканским меркам субтильных весьма пропорций,
мисс на прощанье качает бедром, исчезая в очереди у касс.
Мало что понимая в сбивчивой речи Бретта,
Пако вполуха выслушивает рассказ,
зная, что будет дальше… Про Джека и огнемет,
как разорвало осколком живот лейтенанту Райли,
горы убитых, дым, гарь и вонь… Что война не мед,
что самых лучших она забирает, вот только в рай ли…
«И ни черта ты не понимаешь, Пако...»
Но кто поймет?

Инна Яровая



Сквозь марта помехи твой голос в дрожащий эфир
Попал хрипловато, простуженно, в общем, нежданно.
Снег выпал опять… Это было, пожалуй, гуманно –
Окутать легчайшей вуалью весенне-чувствительный мир.

Снималось кино… В прошлом веке… В каком-то окне…
Из кадров немых, перекроенных наспех сюжетов,
В которых из стёкол цветных витражами фантазии лета
С чужого плеча рикошетом врывались извне.

А город, закатом сверкнув, отправлялся смиренно ко сну,
Мы, кутаясь в рифмы, друг друга опять забывали…
И в парк уходили с маршрутов мечты и трамваи,
Чтоб утром проснуться, умыться… и вспомнить весну.

Anshe



Беспричинно надумала похандрить,
окунуться под пледы средь бела дня.
Обмотала тоски и печали нить
всю меня…
Не хочу наследить по чужим стихам,
и слезить по песням чужих боев.
Чтоб у нас… чтоб наше… и чтобы нам…
все своё…
Назови меня дурой стихийных дур,
покрути нежно пальчиком у виска,
и прости, что порою я череcчур
глубока…
Но не прячу я камешки за душой,
я с погодою схожа, что за дверьми,
и когда мне плохо, и хорошо,
обними…
А зима впервые так коротка,
мне б еще одну зиму, взамен теплу,
там, где шепчешь тихонечко у виска:
“Поцелуй…”
Надышаться впрок бы мне февралем,
где-то в легких оставить тебя глоток,
и запомнить, где счастливы мы вдвоём,
как никто…

Уляна Задарма



… як вправно ти граеш, Майстре!
… навiть вчуваеться вiтер…
...i гинуть в бажаннi вiрити
руки… вуста… слова…
За гранню прозрiння — ясно…
Лежать, немов бутафорiя,
фальшивим чуттям простреленi
серце i голова.

… як вправно ти граеш, Майстре…
… а я так шалено вiрила!
Та стала зневiрою сiрою
блискуче зiграна роль…
Дозволь тепер-просто вмерти.
Дозволь менi просто вмерти.
Без гриму й перук — по-справжньому
вмерти менi дозволь.

Феликс Комаров



То, что пишет стихи о страдании,
О бессилии, жажде и боли,
Беспрерывно играет в пламени,
Наслаждаясь свободою воли.

То, что гонит по жизни в сомнении,
Громоздя на вопросы вопросы,
Пребывает в божественной лени,
Заплетая у вечности косы.

То, что мысль тяжелит ожиданием,
Сотворяя змею из верёвки,
Легконогой стремительной ланью,
По небесным полям бьёт подковкой.

То, что ищет себя в отдалении,
Громоздя и взрывая преграды,
Ребятёнком играется с тенью,
И других развлечений не надо.

Тим Скоренко



Безнадёжностью дышат ритмично звенящие рельсы,
Безысходностью тянет от пылью прошитых оград.
Символизмом горят заголовки желтеющей прессы,
Претворившей в реальность посредственный бал-маскарад.

Эти новые лица красны, широки, крутобровы,
Хороши, как квадрат, по углам не вписавшийся в круг, —
И вы нервно находите в них, госпожа Тимирёва,
Чуть заметное сходство с мужчинами бывших подруг.

Приспособились все, то ли маузер повесив на пояс,
То ли маузер повесившим тело навстречу разъяв,
Но когда всё застыло, остался в движении поезд,
Пассажиры его и весенняя трель соловья.

А с последним не сделаешь зла: он поёт, как умеет
Равнозначно пронзая душонки с обеих сторон, —
Но с одной стороны за окном тишина каменеет,
А с другой его трель превращается в пушечный звон.

И пускай безнадёжностью дышат звенящие рельсы,
И пускай безысходностью тянет от тёмных оград —
Если поезд идёт, значит, время пока ещё есть и
Остаётся естественный шанс дотянуть до утра.

И когда вы поймёте, что время проснуться настало,
Что за мёртвым окном незнакомые звёзды пестрят,
Прикоснитесь губами к небритой щеке адмирала
И, целуя его, заслужите свои лагеря.

А́нна Васи́льевна Тимирёва (урождённая Сафонова, во втором замужестве Книпер; 1893—1975) — русская художница и поэтесса, дочь дирижёра и пианиста В. И. Сафонова; с 1911 года замужем за морским офицером, затем контр-адмиралом С. Н. Тимирёвым, с которым развелась в конце 1918 года; до января 1920 года фактически была женой адмирала А. В. Колчака. После его ареста в январе 1920 года добровольно последовала за ним.

Your text to link...

Мамай



И вечерние тени в углах не легли пока
в доме, где ни прислуги, ни няньки, ни плоского потолка,
только ангельский сонм, часовые особенного полка
при отделе искусств небесной канчеляри́и…
А ему тридцать семь, и он уже полубог,
по сравнению с ним природа — мазня, лубок.
Только вот Маргерита… Он видит ее лобок,
и его начинает трясти, как в приступе малярии…
При дворе тихо шепчутся… Выжил-де из ума,
он таскает ее за собою во все дома,
а она ничто из себя сама,
да тайком греховодит с учениками.
Он приводит ее даже в ризницу или в неф,
и священники смотрят, от злости окаменев,
только папа вечно сменяет на милость гнев,
потому что сердце даже в парче не камень.
Но в июльские ночи, когда затихает Рим,
только ангел все видит, безмолвен, да и незрим,
он давно насмотрелся на ветреных форнарин*,
но не может вмешаться, будучи подневолен.
Если блуд создает божественные холсты,
если мир, изумленно глядя на них, застыл,
провидению грешник любой постыл,
посему дом и гулок, и пуст, а маэстро болен…
На рассвете она вернется, как было уже не раз,
от расспросов уйдет, бросив пару ничтожных фраз…
И писать бы с нее мадонн, как он был горазд,
но в груди разгорается ревность… Одним движеньем
он пытается сдернуть с нее покров,
только поздно, он слишком уж нездоров…
И бесстрастный ангел вмиг оставляет кров,
возвращаясь к центральному персонажу «Преображенья»…

*La fornarina (ит.) булочница

Anshe



Кто-то идет по набережной с утра,
утро кому-то дарит речную гладь,
шарфик колюч, в наушниках снова врут,
что в этот час по Цельсию с плюсом пять.
Солнце сияет, но сырость такая, что пять не дать,
пальцы согнуть,- совсем уж нелегкий труд,
здорово обогреться бы у костра,
нет, жаль, костров, в столице, да поутру.

Этот прохожий ловит лицом лучи,
пар изо рта клубочками облаков.
Зайчики солнца рисуют свой камуфляж,-
пятна на куртке огненных лоскутков…
Если бы он был ты, — ближе на тысячу городов,
мы бы с тобой сходили на этот пляж,
ты б меня целовал и шептал:”молчи”,
я б отвечала беззвучьем нежных слов…

Где во вчерашнем парке опал каштан,-
кранами ныне полнится череда,
сотку опять высоткою обрекут…
Так между нами строятся города,
выше их крыш, лишь птичья небесная высота,
но даже она ниже твоих минут,
тех, где врачуешь словом следы от ран;
в тех, где всегда июльская теплота.

Тысячи километров ли, миль ли, вёрст,-
не расстоянье вытянутой руки,
эхо пространств ворует друг друга вдох,
пальцев касанье, запах твоей щеки…
Ты моего себя там обещано береги,
и приезжай из сотен своих дорог…
Мир так запутан, вывернут и не прост,
чтоб на одном сидеть берегу реки…

Уляна Задарма



— Ви чули? всеньку ніч гриби стогнали
й до пнів тулились… То — недобрий знак!
-Та що ті знаки!.. краще б міцно спали…
В грибів спадкове — старість і хробак!

-А, знаєте, наснилася пташина
страшна кігтява лапа… Луснув дах…
І чорний дзьоб зламав могутні стіни…
І матері дітей несли на спинах…
— Приймайте наніч крапельку ожинову,
а краще — дві. Знімає переляк.

— А бачили — РУДЕ скотилось сонце,
як ягода — у темні погребИ…
… вже гнуть траву вітрів холодні орди…
і повзають по небу повні тОрби…
— Ви вірите в дитячі байки досі ці — про Білу Смерть від білої крупи?

це — просто казка, давня небилиця…
То ж не беріть дурне до голови!

: я слухала розмову двох мурашок.
За пів-години випав перший сніг…

Виктор Шендрик



Какая-то бойкая дата
Мелькнула и канула в днях.
А был я когда-то солдатом,
Ходил в сапогах и ремнях.

А помнится, был и подростком.
Патлатый, отпетый, взрывной,
Гордился своим перекрёстком
И даже немножко страной.

Свершений её агитатор,
Наукою был искушён:
Какою бывает лопата,
Когда застывает бетон.

Известен мошной и румянцем
Не больше, чем ржавью и мхом.
И даже случалось влюбляться,
И, кажется, был женихом.

Саднящее чувство воскрылий –
А там хоть и мордою в крем!
Да все мы когда-нибудь были.
Напрасно поётся: никем.

Какая-то дата не дата
На миг ослепила нулём…
Дорога ещё не поката,
Дорога идёт на подъём.