Инна Яровая



Что снится в апреле? Солнце… ласкающее ладони,
А дождь усыпляет утро, дробя свой извечный бисер.
И, кажется, вот немного и нам дано будет вспомнить…
Но так непреклонно жёстко с небес: отказали в визе.

Альбом перетёрт на сгибе… до дыр уж почти досмотрен –
И сепия прошлых жизней и будущего огни.
Тебе так к лицу аскеза, сиротство ничуть не портит…
Но сделай акцент на бренность и жизнь в этот мир вдохни!

Я помню твои ладони… в них горечь земли и линий,
Что тянутся словно ветви… зовущиеся судьбой…
От Рима до Лаурентинума шагает Secundus Плиний,
Он Старший… Его Везувий хранит свой земной покой.

В гортани застряло время… Скорее бы птичий щебет
Своим серебром звенящим нарушил баланс легенд.
И нас забывшие напрочь собой пусть весну приветят –
Хотя бы сюжетом старым, обрывками кинолент.

Мамай



… Вы вжимались тогда, словно в белое тело листа,
в простыню неровной литерой «ж»…
Ты поныне не знаешь, кто сидел за рядами гигантских клавиш
пишмашинки судеб… И ясно же — все прошло. Не восполнишь, и не восславишь.
Все сменилось. Страны, века, города, места,
пленки встреч, расставаний, ночей, постелей…
Ты иной настолько, что эпителий
не проводит сигналов таких уже.
И громадное красное солнце зависло на вираже,
на закатном пейзаже Яффо… Какого черта…
От конвульсий памяти глухо трещит аорта,
и мальчишки, лениво плюхаясь в воду порта
загорелой ласточкой с пирса, с борта,
отражают бегущее время не хуже хронометров Фаберже…

Уляна Задарма



… потяги-станції-рейки — у крадене літо…
(… в щастя печальне. Тривалістю — сорок годин...)
В Сонця — підозра на Осінь...і Пляска святого Вітта
в мокрих дерев… а на груші медовій син

цями на тілі — жовті сліди падіння…
грушопадіння… дощопадіння… грім…
Пахнуть вокзали розлуками — так осінньо…
синьо — печаллю...і грушами ще окрім…

гріхопадіння…
… крадене літо…

грушу солодку їм

Инна Яровая



«Приезжай… здесь летом не хуже Карпат природа», – cделать вид… не услышать последней негромкой фразы. Дотянувшись, коснуться рукой твоего небосвода, успевая додумать, что, в общем, почти согласна.

Но приехать… запутаны тропы-сети, а по воздуху… крылья давно никого не держат. Для кого-то Всевышний, а наш с тобой вечный третий, то кварцует палату, то белой своей одеждой ослепляет.

Бессмысленно и, увы, бесполезно… Мы давно соблюдаем основы нехитрых правил – мыслим здраво и слишком, пожалуй, сегодня трезво, хоть весна этот мир в свой зелёный раскрашивает и правит.

Ось внутри, но уходит спирально в открытый космос… Равновесие – качка – мутит и извечно крýжит. А стихи… что стихи? – так инертны, рутинны, наивны, кóсны, и сквозь них всё сочится, что ты мне зачем-то нужен.

Усложнять лабиринт электронной нечуткой почтой? Упрощать этот мир, возлюбив миллионы родных и ближних? Разразиться нечаянной первой весенней почкой, этой спящей ещё до июля созревшей и сочной вишней?

Заходи на минуту… секунду свою отсрочив, Millicano давай захвати, а ещё захвати улыбку. Затеряемся среди мельтешащих еt cetera, прочих прочих… выпуская из рук чуть дрожащих мелькнувшую золотом рыбку.

Виктор Шендрик



Журавлей сопровождая взглядом,
Я зажму синицу в кулаке.
Деньги предпочту любым наградам,
Их держу не в банке, а в чулке.

Маловато места для храненья,
Но Нацбанк походит в дураках,
Деньги, нужно сделать уточненье,
Не в чулке храню я, а в чулках.

Правда, с этим тоже незадача,
Мне лукавить как-то не с руки.
Я их прячу, а точнее – трачу…
В общем, трачу деньги на чулки.

В общем, был бы разговор коротким,
Но с учётом моды наших дней
Я транжирю деньги на колготки,
Так, пожалуй, всё-таки точней.

Но, ценитель кружева и цвета,
Трачу деньги всё же не на них,
А точней, на то, что в них одето
И с чего я их снимаю вмиг.

Феликс Комаров



Актёр и роль, иль множество ролей.
Актёр живёт, пока он в роли.
Так Бог и Я, и кто из нас важней?
Кто старше, почва или поле?
То, что болит, я назову душой.
И прочь от боли буду рваться к Богу.
Стремясь к нему, как зверь на водопой,
Как водевиль к счастливому итогу.
Но лишь приду, исчезнет роль как дым
А вместе с ролью не найти актёра
И умирает Гамлет молодым,
Оставив шелуху попкорна.

Тим Скоренко



Полковник N. идёт под трибунал
С сознанием исполненного долга,
Его несёт сверкающая «Волга»,
За стёклами беснуется весна.
Он виноват, а в чём — они решат.
Наверное, в прокашлянном приказе
Сложить шотганы, выползти из грязи —
И предложить врагу на брудершафт.
Наверное, в осипший мегафон
Среди небрежно брошенных винтовок
Напрасно он про Рождество Христово,
Про то, что убивать — не комильфо,
Наверное, он зря вот так, вразрез
С понятием о чести офицера,
Пил самогон с утра без всякой меры,
А после вдруг командовать полез.

Но мы-то знаем: такова война,
И если время отмотать обратно,
Он скажет точно так же: ну и ладно,
Напьётся и пойдёт под трибунал.

Your text to link...

Мамай



Два часа этой осени можно было бы уложить
в телевизионную драму,
в сатирическую программу,
даже в дорогу к храму…
Можно было пропеть, прожить,
прокричать, прокурить в заплеванном тамбуре электрички,
нервно жестикулируя или ломая спички…
Только спички лет двадцать уже за бортом,
в электричках ты ездил в почти забытом уже
промозглом и бешеном девяносто четвертом,
говорить, и кричать, и петь больше не о чем — смыслы
остались
там.
Мегаполис и утро, и новая ода семи потам,
и на старом железе твоей башки обновленный батрачит софт…
Да и осени было не более двух часов.

Уляна Задарма



… ні подиху, ні вітру, ані грому…
Був день жарким, як лава… Дім мовчав…

Ти так давно втекла із цього Дому,
що Дім тебе тепер не впізнавав.
… Звикав.

Вдивлявся в Тебе знічено й тривожно
(… а втім, налив, як гостеві, вина...)
...І шепотіли Стіни заворожено
— Невже… ВОНА?
… невже — ОТА, що марила Світами
Вершинами, Дорогами, Людьми,
Двобоями… ( як Дон Кіхот- млинами...)
якій такі тісненькі БУли — ми?..

І плямкали старечими губами…
і дихали старечими грудьми…

пригадуючи те «не повернуся!»
й з картону Крила...( До зірок-лети! )

Лиш Батько із портрета посміхнувся:
— Нарешті — ТИ…

Anshe



Для тебя от меня — ни улыбок, ни слов, ни точек.
Я ушла в зазеркалье, и замок мой обесточен.
Обеспечен насущным хлебом, горячим телом.
А что света в нем нет… так сама ведь того хотела…
Знаешь, в замке король самый мудрый, и самый нежный,
я покои его навещаю из комнат смежных,
мы ночами покорно снимаем свои короны,
только дышится мне в те ночи легко и ровно…
Электричества нет, в холод слуги нам топят печи,
я не вижу, но чую по запаху: тают свечи.
Знаешь, всё у нас дружно — приемы, турниры, казна, банкеты,
привыкаю к лимиту вдохов, к лишенью света…
Я пишу молоком на листах о “моём когда-то”,
отдаю эти мысли, в ажурных бантах, — глашатаям.
А еще о своем я беседую с палачами.
Обещала что НЕ…
не сумела…
лгала…
Скучаю.