876
0,2
2014-04-21
У меня больше нет мобильного, и я не планирую им обзаводиться в ближайшие годы.
Если бы мне пришлось выбирать предмет, который символизирует 2010-е, в моем списке был бы только один конкурсант. Айфон — эмблема, вершина, Эмпайр стейт билдинг этого странного ускоряющегося времени, в котором все озабочены тем, чтобы еще плотнее быть на связи друг с другом. Я упорно сторонюсь общего потока. Я возненавидел смартфоны. У меня больше нет мобильного, и я не планирую им обзаводиться в ближайшие годы.
Я освободился от мобильников год назад. Всю жизнь я терял их один за другим, покупал следующие более дешевые. Кончил я треснутой раскладушкой-нокией, стилизованной в тонах Hello Kitty, которую моя мать засунула в коробку с хламом в гараже. Эта нокия продержалась дольше других, но когда погибла и она, я не мог заставить себя обзавестись новым телефоном. Мы с мобильной индустрией играли в гляделки и ждали, кто сдастся первым.
Все началось с того, что я потерял смартфон с 3G на втором месяце полуторагодового контракта. Я обязан был еще год платить по 26 фунтов в месяц и не мог себе позволить сразу же купить новый — это было первое поколение смартфонов, охуенно дорогих.
В итоге мне вышло дешевле арендовать обычный телефон без наворотов и продолжать оплачивать 3G, которым я больше никогда не пользовался.
Этот случай испортил мое отношение к операторам и толкнул на путь оппозиции. Я вышел из коммуникационной гонки вооружений, в которую был вовлечен остальной мир.
Ветерана Hello Kitty я проебал на рождественском корпоративе в Сохо. Я думал о том, что ниже падать некуда, теперь придется сдаться и обзавестись кредитным айфоном, как все, сдаться и воткнуться в матрицу. Но потом я представил, как волокусь в очередной офис оператора, где выслушиваю объяснения условий от менеджера с прической Джастина Бибера и в узорных лоферах, и снова даю ему себя наебать, потому что смартфон — это «важная часть вашей жизни»…
Я бы ворвался, как в библейском видении из картины Сесила Б. Де Милля, в толпе грешников, целующих свои цепи, с криками: «Да, дайте мне подписать еще один контракт, дайте мне самый новый айфон, мне нужно еще больше рабства!». Но в качестве эксперимента я решил посмотреть, что будет, если я этого не сделаю.
Это было похоже на то волшебное лето, когда я снял бунгало на пляже, чтобы продумывать там свою новую книгу. В домике не было электричества, у меня не было ноутбука, и сеть там не ловилась вообще. Роскошное, королевское уединение. Меня невозможно было потревожить, я был безмятежен, только я, блокнот и бескрайняя голубизна моря, и в этом просторе слова сами посыпались на меня, заполняя чистые страницы.
Я писатель: я работаю в антиподе социальных медиа. То, о чем я хочу тебе поведать, дорогой читатель, проходит строжайший контроль качества.
Моя девушка как-то в пятницу вечером заметила, что твит ее знакомой «Пара банок Стеллы, лапша из вока, ништяк ночка» был занесен в избранное 64 раза. Соцсети — это про людей, которые никак не могут заткнуться даже наедине с собой.
«Естественно, меня нет на фейсбуке — я же поэт», — эта шуточная фраза приятеля надолго застряла у меня в голове. В этой иронии есть доля правды. Подобно живописи и другим благородным искусствам, поэзия в современном мире является чем-то особенным по совершенно противоположным причинам, чем раньше. Фрески в средневековых храмах поражали потому, что были единственным доступным праздником цвета и гармоничной красоты посреди уродства грязных улиц в серо-коричневом мире бедняков.
Сегодня живопись — все еще священна, но по другой причине.
Сегодня человек как никогда прежде вынужден бороться за свой ментальный суверенитет, за свои мысли, за время, пространство и тишину, в которой он может их обдумать.
В противоположность этому джанк-фуду для глаз, искусство сегодня — это остров тишины и истины, который лежит меж накатывающих волн цифровой блевоты. Так же работают и несколько строк изящной прозы, резонирующей с душой читателя посреди артобстрела ее мимимишками, бугагой и ништяк ночками с лапшой.
В зале итальянского барокко Национальной галереи в Лондоне висит загадочное полотно под названием «Философия», в 1645 году его написал Сальватор Роса. Изображенный на картине мужчина пристально смотрит на вас, его лицо выражает упорное стремление проникнуть в суть вещей. В руках он держит мраморную табличку с надписью: «Молчи, если то, что ты собираешься сказать, не будет лучше тишины». Сколько пользователей твиттера оценило бы эту мысль?
Симптом болезни нашего века — в том, что мы отвергаем эту максиму. Вспомните интервью соседей и коллег людей, которые оказались педофилами и серийными убийцами. Что в них общего? Окружение преступника всегда удивлено одним и тем же: «он казался нормальным парнем, но был всегда таким тихим, замкнутым в себе» — как будто это какая-то очевидная улика, доказательство девиантности, которое все упускали. Что на самом деле странно и дико в людях сегодня — вещи вроде истерии по поводу событий в Х-Факторе.
Один из самых известных моментов в Откровении Иоанна Богослова, более известном как Книга Апокалипсиса — это то, что перед концом света никто не мог ни торговать, ни общаться без знака Антихриста, числа 666. Неприятно пугать вас, но Апокалипсис не свалится на нас внезапно — мы уже вошли в него, незаметно для себя, как лунатики. WWW перед именем социальной сети или сервисом онлайн-шопинга — это те же три шестерки. В иврите, кстати, как и в латинском алфавите, буквы могут обозначать числа. Не буду углубляться в конспирологию, меня просто забавляет это маленькое поэтическое совпадение.
Ты привязан к лайкам и волнуешься по поводу их отсутствия, хотя они совершенно тебе не нужны — не нужно одобрение малоизвестных людей, от которых ты начинаешь зависеть. Друзья, с которыми ты действительно близок, начинают писать тебе тогда, когда им удобно, отрывая тебя от дела, которое требует сосредоточенности — а не отвечая оперативно, ты обижаешь их и страдаешь от чувства вины. Покупая смартфон, ты подписываешь новый общественный договор: ты всегда подключен, а значит — всегда доступен. Гиперсвязанность убивает ощущение личного пространства. Это еще одна форма тирании технологии: твое время и твоя голова больше не принадлежат тебе.
Устраиваясь на приличную работу, человек получает корпоративную машину и телефон. Это кажется привилегией, но на самом деле это цепь, которая делает его доступным для работодателя 24/7. Технологии, призванные освободить нас, стали нашей золотой клеткой.
Один раз мой номер заблокировали, потому что из-за ошибки банка я не успел внести абонплату. Когда на моем счету наконец-то оказались деньги, я позвонил оператору. После десятишаговой процедуры распознавания голоса (бесящая процедура, если у вас северный акцент, как у меня), я наконец добился возможности услышать живой индийский голос. Я нажал кнопку, но вместо индуса меня перебросили на первый этап голосового распознавания. «Извините, ваш номер заблокирован», снова и снова повторял робот. Оператор был настолько жадным, что даже не давал мне шанса разблокировать его, допустив меня до службы поддержки. Я глубоко вздохнул и прикусил язык, чтобы не выматериться.
Следующая попытка состояла из семи минут «нажмите то-то для того-то», после чего на середине ввода 16-значного номера моей кредитки звонок прервался. В здании, где я снимал квартиру, прием сигнала был на уровне бункера. На этом месте я нецензурно заорал и швырнул телефон в стену. “The future’s bright, the future’s Orange” — таков был слоган моего оператора. На самом деле будущее оказалось кабалой у тупых роботов и осколками пластика на бетонном полу.
Актриса и драматург Корнелия Отис Скиннер отмечала, что аналогов французского слова «фланёр» в английском языке нет, потому что «в англосаксонской культуре нет аналога этому галльскому типу характера — беззаботному пешеходу, которому неведомы обязательства и срочность. Будучи небогат, ничего не тратит впустую, в том числе и свое время, поэтому в полной мере наслаждается миром».
Я не согласен с тем, что англосаксы не склонны к такому времяпрепровождению. Лондон будто специально создан для длинных прогулок, и многими счастливыми часами моей жизни я обязан как раз бездумному фланированию по улицам этого громадного мегаполиса, возможности потеряться в нем и ощутить пульс окружающей жизни. Мобильник положил конец этому вдохновенному настроению.
Теперь, когда у меня нет телефона, меня больше ничего не отвлекает от жизни. О встречах я договариваюсь старомодным способом: назначаю свидание в 6 в пабе, и просто будьте там в это время, черт возьми, это не так легко. Мобильники крадут наше личное время и превращают нас из самодостаточных людей в инфантилов, зависимых от бессмысленного трепа с другими такими же. Они подрывают нашу волю и организованность — зачем соблюдать договоренности, если в любой момент можно скорректировать свое решение смс-кой? Тирания технологии делает из нас эмоционально неустойчивых детей многими, многими способами.
Я не говорю, что после прощания со смартфоном моя жизнь стала лучше во всем. Иногда я стою посреди этого связанного коммуникациями мира, как мокрый купальщик под пронизывающими порывами ветра. На днях моя девушка, напившись, прихватила мой кошелек и уехала спать, а мне потом пришлось три часа идти домой из бара пешком. Но все эти эпизодические неудобства перевешивает тот факт, что меня оставили в покое не нужные мне люди, что я снова способен думать и продуктивно работать в тишине, не прерываясь на глупости. И я снова чувствую царем своей собственной головы.
Я освободился от мобильников год назад. Всю жизнь я терял их один за другим, покупал следующие более дешевые. Кончил я треснутой раскладушкой-нокией, стилизованной в тонах Hello Kitty, которую моя мать засунула в коробку с хламом в гараже. Эта нокия продержалась дольше других, но когда погибла и она, я не мог заставить себя обзавестись новым телефоном. Мы с мобильной индустрией играли в гляделки и ждали, кто сдастся первым.
Все началось с того, что я потерял смартфон с 3G на втором месяце полуторагодового контракта. Я обязан был еще год платить по 26 фунтов в месяц и не мог себе позволить сразу же купить новый — это было первое поколение смартфонов, охуенно дорогих.
В итоге мне вышло дешевле арендовать обычный телефон без наворотов и продолжать оплачивать 3G, которым я больше никогда не пользовался.
Этот случай испортил мое отношение к операторам и толкнул на путь оппозиции. Я вышел из коммуникационной гонки вооружений, в которую был вовлечен остальной мир.
Ветерана Hello Kitty я проебал на рождественском корпоративе в Сохо. Я думал о том, что ниже падать некуда, теперь придется сдаться и обзавестись кредитным айфоном, как все, сдаться и воткнуться в матрицу. Но потом я представил, как волокусь в очередной офис оператора, где выслушиваю объяснения условий от менеджера с прической Джастина Бибера и в узорных лоферах, и снова даю ему себя наебать, потому что смартфон — это «важная часть вашей жизни»…
Я бы ворвался, как в библейском видении из картины Сесила Б. Де Милля, в толпе грешников, целующих свои цепи, с криками: «Да, дайте мне подписать еще один контракт, дайте мне самый новый айфон, мне нужно еще больше рабства!». Но в качестве эксперимента я решил посмотреть, что будет, если я этого не сделаю.
Это было похоже на то волшебное лето, когда я снял бунгало на пляже, чтобы продумывать там свою новую книгу. В домике не было электричества, у меня не было ноутбука, и сеть там не ловилась вообще. Роскошное, королевское уединение. Меня невозможно было потревожить, я был безмятежен, только я, блокнот и бескрайняя голубизна моря, и в этом просторе слова сами посыпались на меня, заполняя чистые страницы.
Я писатель: я работаю в антиподе социальных медиа. То, о чем я хочу тебе поведать, дорогой читатель, проходит строжайший контроль качества.
Моя девушка как-то в пятницу вечером заметила, что твит ее знакомой «Пара банок Стеллы, лапша из вока, ништяк ночка» был занесен в избранное 64 раза. Соцсети — это про людей, которые никак не могут заткнуться даже наедине с собой.
«Естественно, меня нет на фейсбуке — я же поэт», — эта шуточная фраза приятеля надолго застряла у меня в голове. В этой иронии есть доля правды. Подобно живописи и другим благородным искусствам, поэзия в современном мире является чем-то особенным по совершенно противоположным причинам, чем раньше. Фрески в средневековых храмах поражали потому, что были единственным доступным праздником цвета и гармоничной красоты посреди уродства грязных улиц в серо-коричневом мире бедняков.
Сегодня живопись — все еще священна, но по другой причине.
Сегодня человек как никогда прежде вынужден бороться за свой ментальный суверенитет, за свои мысли, за время, пространство и тишину, в которой он может их обдумать.
В противоположность этому джанк-фуду для глаз, искусство сегодня — это остров тишины и истины, который лежит меж накатывающих волн цифровой блевоты. Так же работают и несколько строк изящной прозы, резонирующей с душой читателя посреди артобстрела ее мимимишками, бугагой и ништяк ночками с лапшой.
В зале итальянского барокко Национальной галереи в Лондоне висит загадочное полотно под названием «Философия», в 1645 году его написал Сальватор Роса. Изображенный на картине мужчина пристально смотрит на вас, его лицо выражает упорное стремление проникнуть в суть вещей. В руках он держит мраморную табличку с надписью: «Молчи, если то, что ты собираешься сказать, не будет лучше тишины». Сколько пользователей твиттера оценило бы эту мысль?
Симптом болезни нашего века — в том, что мы отвергаем эту максиму. Вспомните интервью соседей и коллег людей, которые оказались педофилами и серийными убийцами. Что в них общего? Окружение преступника всегда удивлено одним и тем же: «он казался нормальным парнем, но был всегда таким тихим, замкнутым в себе» — как будто это какая-то очевидная улика, доказательство девиантности, которое все упускали. Что на самом деле странно и дико в людях сегодня — вещи вроде истерии по поводу событий в Х-Факторе.
Один из самых известных моментов в Откровении Иоанна Богослова, более известном как Книга Апокалипсиса — это то, что перед концом света никто не мог ни торговать, ни общаться без знака Антихриста, числа 666. Неприятно пугать вас, но Апокалипсис не свалится на нас внезапно — мы уже вошли в него, незаметно для себя, как лунатики. WWW перед именем социальной сети или сервисом онлайн-шопинга — это те же три шестерки. В иврите, кстати, как и в латинском алфавите, буквы могут обозначать числа. Не буду углубляться в конспирологию, меня просто забавляет это маленькое поэтическое совпадение.
Ты привязан к лайкам и волнуешься по поводу их отсутствия, хотя они совершенно тебе не нужны — не нужно одобрение малоизвестных людей, от которых ты начинаешь зависеть. Друзья, с которыми ты действительно близок, начинают писать тебе тогда, когда им удобно, отрывая тебя от дела, которое требует сосредоточенности — а не отвечая оперативно, ты обижаешь их и страдаешь от чувства вины. Покупая смартфон, ты подписываешь новый общественный договор: ты всегда подключен, а значит — всегда доступен. Гиперсвязанность убивает ощущение личного пространства. Это еще одна форма тирании технологии: твое время и твоя голова больше не принадлежат тебе.
Устраиваясь на приличную работу, человек получает корпоративную машину и телефон. Это кажется привилегией, но на самом деле это цепь, которая делает его доступным для работодателя 24/7. Технологии, призванные освободить нас, стали нашей золотой клеткой.
Один раз мой номер заблокировали, потому что из-за ошибки банка я не успел внести абонплату. Когда на моем счету наконец-то оказались деньги, я позвонил оператору. После десятишаговой процедуры распознавания голоса (бесящая процедура, если у вас северный акцент, как у меня), я наконец добился возможности услышать живой индийский голос. Я нажал кнопку, но вместо индуса меня перебросили на первый этап голосового распознавания. «Извините, ваш номер заблокирован», снова и снова повторял робот. Оператор был настолько жадным, что даже не давал мне шанса разблокировать его, допустив меня до службы поддержки. Я глубоко вздохнул и прикусил язык, чтобы не выматериться.
Следующая попытка состояла из семи минут «нажмите то-то для того-то», после чего на середине ввода 16-значного номера моей кредитки звонок прервался. В здании, где я снимал квартиру, прием сигнала был на уровне бункера. На этом месте я нецензурно заорал и швырнул телефон в стену. “The future’s bright, the future’s Orange” — таков был слоган моего оператора. На самом деле будущее оказалось кабалой у тупых роботов и осколками пластика на бетонном полу.
Актриса и драматург Корнелия Отис Скиннер отмечала, что аналогов французского слова «фланёр» в английском языке нет, потому что «в англосаксонской культуре нет аналога этому галльскому типу характера — беззаботному пешеходу, которому неведомы обязательства и срочность. Будучи небогат, ничего не тратит впустую, в том числе и свое время, поэтому в полной мере наслаждается миром».
Я не согласен с тем, что англосаксы не склонны к такому времяпрепровождению. Лондон будто специально создан для длинных прогулок, и многими счастливыми часами моей жизни я обязан как раз бездумному фланированию по улицам этого громадного мегаполиса, возможности потеряться в нем и ощутить пульс окружающей жизни. Мобильник положил конец этому вдохновенному настроению.
Теперь, когда у меня нет телефона, меня больше ничего не отвлекает от жизни. О встречах я договариваюсь старомодным способом: назначаю свидание в 6 в пабе, и просто будьте там в это время, черт возьми, это не так легко. Мобильники крадут наше личное время и превращают нас из самодостаточных людей в инфантилов, зависимых от бессмысленного трепа с другими такими же. Они подрывают нашу волю и организованность — зачем соблюдать договоренности, если в любой момент можно скорректировать свое решение смс-кой? Тирания технологии делает из нас эмоционально неустойчивых детей многими, многими способами.
Я не говорю, что после прощания со смартфоном моя жизнь стала лучше во всем. Иногда я стою посреди этого связанного коммуникациями мира, как мокрый купальщик под пронизывающими порывами ветра. На днях моя девушка, напившись, прихватила мой кошелек и уехала спать, а мне потом пришлось три часа идти домой из бара пешком. Но все эти эпизодические неудобства перевешивает тот факт, что меня оставили в покое не нужные мне люди, что я снова способен думать и продуктивно работать в тишине, не прерываясь на глупости. И я снова чувствую царем своей собственной головы.
