Пешком до Берлина

Возможно и баян, но готов понести в этом случае заслуженное наказание…
ГЕННАДИЙ КОВАЛЕВСКИЙ,
ветеран Великой Отечественной войны.
Воспоминания.

Я родился 10 февраля 1926 года в деревне Журавлевка Тевризского района Омской области. Отец мой, Игнатий Иванович, родился в Могилевской губернии в 1897 году. Мать, Соболева Александра Семеновна, родилась в Екатеринославле в 1903 году. В Сибирь переселились в 1907 году. Мать говорила, что вышла замуж в 17 лет «из-за богатства». Семья наша была многодетной: сестер и братьев, кроме меня, было еще десять душ. Правда, старшая сестра Соня умерла в 1927 году, когда ей было три годика.
Моя мать имела звание «Мать-Героиня», и получала пособие, которое начали выплачивать с 1938 года.

В деревне было 150 домов. По воспоминаниям старших, до коллективизации большинство жило зажиточно. В деревне была своя водяная мельница на реке Имсыса, маслобойня и шерстобитная мастерская. Когда организовали колхоз, все это порушили. И нужно было ездить в Тевриз – для помола муки и отжима масла. И там скапливалась такая очередь, что приходилось ждать по 10-15 дней. И еще одна беда: по рассказам очевидцев, обобществили весь скот, и он начал дохнуть. В 1931 году начался голод. Я уже не говорю о раскулачивании и высылке всех зажиточных за Васюганские болота.

Но это все я узнал значительно позже. А в то время я жил как большинство пацанов – сверстников. Ходили в деревне босиком и не только малые, но и старые. Обувались только когда шли в лес или на сенокос. Обувкой служили лапти или чирки, сшитые из кожи, которую сами тайком выделывали, ведь все шкуры нужно было сдавать государству. Одевались тоже во все свое, домотканое. Изо льна ткали холст, из него шили одежку. Из конопли вили веревки, а также вязали чувяки.

Журавлевка расположена в живописном месте: с юга течет Иртыш, с востока – река Имсыса, с запада, метрах в пятистах, расположено озеро летнее. В озере много рыбы: карась, линь, щука, окунь. В зимнее время рыба задыхалась, мы делали проруби и черпали ее сачками из воды. Вывозили рыбу целыми коробами. На озере я частенько ловил рыбу удочкой. Вставал, когда только начинало светать, брал удочку, заготовленных червей и шел на озеро. Всегда возвращался с богатым уловом.

У нас в деревне каждое место имело свое название. «Первый буерак» находился от деревни в полукилометре. Туда мы ходили собирать чернику и голубику. «Второй буерак» находился примерно в полутора километрах. Там мы собирали бруснику и грибы. Грибы мы брали только белые, подосиновики, подберезовики и грузди. А поздно осенью – опята. Здесь был смешанный старый лес, деревья – в обхват рук взрослого человека.

На «Берендеев остров» мы ходили за кедровыми шишками. А шишковали мы двумя способами. Залезаем на дерево и собираем шишки в сумку, которая висит на тебе, или сбрасываем вниз. Или делаем колот: к шесту прибиваем поперечный чурбан, ставим у кедра и ударяем по стволу, спелые шишки от сотрясения падают.

И вот однажды мы компанией пацанов собрались пойти с ночевкой на Берендеев остров, а он находился в 6 км от деревни посреди большого болота. Он очень большой, и мы много раз на нем блуждали. Там рос сплошной кедрач, много клюквы и морошки. И вот, когда мы переходили болото, а это примерно метров триста шириной, один из нас увидел медведя и закричал: «Медведь!» – мы оглянулись и обомлели: метрах в ста от нас медведь шел по болоту, но в противоположную сторону. Медведь повернул голову в нашу сторону и пошел своею дорогой, а мы рванули назад домой. В наших краях водятся две породы медведей: черный и бурый. Черный обходит человека стороной, бурый – более агрессивный, может напасть на человека. Нам повезло – повстречался черный медведь.

Дома возле нас жил охотник Пантелей. Мы ему рассказали о встрече, и через 3 дня он его убил и угостил нас медвежатиной. Это был единственный раз, когда я ее попробовал. Мать отказалась её есть, она вообще была брезгливой в еде, никогда не ела мясо зайцев, лошадей и диких уток. Да и мне медвежатина не понравилась: она имеет неприятный запах и её нужно приправлять разными специями, чтобы его отбить.

По берегу Иртыша росло много ежевики и костянки, но мы её не брали. На острове, что на Иртыше, мы собирали смородину.

Однажды мать мне говорит: «Давай за зиму свяжем бредень. Я буду коноплю прясть, а ты будешь вязать». Мать научила меня вязать, и дело у нас пошло. Это было в 1940 году, когда посадили отца, дали один год за то, что он без разрешения взял лошадь (хотя был конюхом), чтобы привезти дров. К весне я связал бредень длиной метров 6-8, и все лето мы ловили им рыбу.

Жили мы в небольшом доме из двух комнат. В первой находилась большая русская печь, на которой так хорошо спалось, особенно зимой. А так мы спали в горнице на полу, а мать – на деревянной кровати. Топливом служили корни сосны – «смолье», которое летом заготавливали и сушили. Зимой у нас часто устраивались посиделки: собирались бабы и занимались рукоделием (кто прял лен, кто вязал, кто вышивал) и пели песни. Моя мать была заводилой и очень любила петь. С работы возвращались всегда с песнями.

Я с восьми лет работал в колхозе: возил навоз на поле. Отец запрягал лошадь, садил меня на воз, и я управлял лошадью. А так же с отцом заготавливали дрова, пилили, кололи, складывали в поленницу, зимой возили домой.

В мае 1941 года я окончил семь классов. И мне уже исполнилось 15 лет. И в том же мае была большая вода. Вечером, когда мы ложились спать, вода подходила к дому деда Ивана, а мы жили у него на задах, а утром вода была уже у нас в ограде. Была затоплена вся деревня, поля и пастбища.

И в это же время начался падеж лошадей (сибирская язва). Лошадей отводили на скотское кладбище, привязывали и они там подыхали.

А здесь еще одна беда навалилась: в воскресенье деревня узнала, что на нас напала гитлеровская Германия. Мужики собрались у конторы и начали: «Кто такая эта Германия, да мы ее шапками закидаем!». Сразу же всех забрали в армию вместе с моим старшим братом Анатолием (1922 г.р.). А на третий день и отца вызвали в военкомат, а дня через два его забрали в армию, и мы опять остались одни.

В деревне мы – подростки стали главной силой. Надо было думать: как жить дальше. Поля затоплены, надо сеять, надо косить, а где? Вот и собрали нас, старых и малых, и отправили заготавливать сено за 150 км, в Большеуковский район. И там мы косили, гребли, копнили, метали в стога, а зимой возили для колхозного скота. Мне пришлось несколько раз за зиму ездить за сеном. Нагрузишь воз, а пока доедешь, половину воза скормишь лошади. К осени вода сошла и стала расти трава, но высокой не успела вырасти. И косили её в октябре и смерзлась она в кучи пополам со снегом. Зимой её привозили, смешивали с соломой и кормили коров.

Той же осенью меня призвали на «приписку» в военкомат, а зимой на военные сборы в деревню Доронино. Здесь в воскресенье занимались военной подготовкой, а остальные шесть дней в лесу заготавливали дрова. С нами был один цыган. Он не хотел работать и пошел на членовредительство: положил руку на пенек и ударил по ней обухом топора. И вот, когда после войны я приехал в 1947 году в отпуск, он меня нашел, хотя жил в другой деревне. И показал мне эту руку: она высохла, осталась кость, обтянутая кожей.

Зимой 1942 года меня опять призвали на курсы снайперов. Обучались в деревне Белый Яр, изучали устройство трехлинейки, прицел и маскировку. Три раза стреляли по мишеням на 300 и 500 м. Обучал нас хромой лейтенант. Он меня назначил своим помощником. И вот, поведу подразделение в столовую и командую «Правое плечо вперед!», а надо – левое, но ребята и без командира знали, куда идти.

источник senat.org

закрывайте если баян, а я пока продолжу ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ КУРСЫ

2 ноября 1943 года, когда мне было 17 лет, я был призван в Красную Армию.

Из нашей деревни призвали меня и Головнева Михаила. Вечером, перед отъездом, девчонки пригласили меня на сход и стали просить спеть меня на прощание (я пел в то время, по-моему, неплохо). И вот я спел им в тот вечер «Отец мой был природный пахарь…», «Бывали дни веселые…», «Вы не вейтесь, русые кудри…», «Хасбулат удалой…» и др.

От колхоза мне выделили пуд муки, мать настряпала булочек и блинов. На проводы пришли дядя Коля и дядя Агей. Мать где-то достала бутылку самогона, и они выпили. У меня была одноствольная «переломка» 32-го калибра. И я на прощание отсалютовал из неё, и Петр Михневич повез нас в Тевриз. В Тевризе к нам присоединились Ефимович Саша, Моисеенко Гена, Миселев Сережа и Фомин Саша. С ними я прошел обучение и попал в одну батарею на фронте. Потом на лошадях мы дней пять добирались до Ишима. В Ишим мы приехали уже затемно и нас разместили в коридоре военкомата. А утром пассажирским поездом отправили в Омск.

В Омске нас поселили в клубе им. Лобкова. Он находился у железнодорожного вокзала и был огорожен двухметровым деревянным забором. Здесь мы прожили 3 дня, спали на сцене. После чего нас погрузили в вагоны и повезли в Калачинск, в школу снайперов. А так как школа была полностью укомплектована, нас отправили в Куйбышев Новосибирской области. В Куйбышеве нас определили в артиллерийскую школу. Мы расположились в кирпичном доме на берегу Оми. Первое время при тридцатиградусном морозе мы бегали утром умываться на реку. Перед подъемом дневальный шел расчищать от снега прорубь. Она была длиной метров пять, шириной сантиметров 20-30. Так продолжалось около недели, пока не оборудовали умывальник в помещении. Туалет находился на улице, метрах в 150 от казармы. В казарме была кирпичная печь, топили её дровами. Кровати были металлические, двух ярусные. Постель – матрас, набитый соломой, подушка, две простыни и одеяло.

Занятия длились 12 часов по расписанию: подъем в 6 часов утра, час самоподготовки, полчаса – чистка лошадей каждый день, один час («мертвый час») отдыха и отбой в 23.00. Столовая находилась в центре города. И каждый день три раза мы ходили туда под строевую песню.

С нами проводили занятия по строевой, огневой, тактической и физической подготовке. Изучались уставы. Обучались езде на лошадях. Изучалась материальная часть 45-мм орудия, ПТР (противотанкового ружья) и стрелкового оружия.

Первое занятие с нами проводил командир батареи, младший лейтенант Беклемешев, который объяснял нам, что собой представляет артиллерия. Он сказал, что артиллерия – бог войны, играет главнейшую роль в наступлении. Артиллерия расчищает путь пехоте, и каждый артиллерист выше на голову пехотинца. Привёл такую поговорку: «Дурак идёт в кавалерию, а умный в артиллерию». Ещё он привёл высказывание бывшего наркома обороны Ворошилова: «Артиллеристом быть, особенно артиллерийским командиром, это значит быть всесторонне образованным человеком».

На нас возлагались обязанности по уходу за лошадьми. Ходили дежурить на конюшню, а также ездили в колхоз за сеном. Ещё нас учили, как заседлать лошадь и езде верхом. При движении подаются команды: «Аллюр!» – это шагом, «Аллюр два креста!» – рысью, «Аллюр три креста!» – галопом. На корм лошадям выдавали хлопковый жмых, который крошили, и кормили лошадей, а также ели сами, или меняли на кусок хлеба у пехотинцев. Возле нас находился склад мёрзлой картошки, которую брали для столовой. А мы брали эту картошку, когда шли на полигон. Там у нас была землянка с печкой, на ней мы и пекли эту картошку. С дровами дело было хуже, негде было их взять. Питались мы по курсантской норме: белый хлеб – 200 г, чёрный – 500 г, масла – 30 г, которое, говорят, клали в кашу – гречневую или рисовую.

Одеты мы были в старое (штопаное) обмундирование. На ногах ботинки с обмотками, также поношенные. Нас учили, как надо обуваться и наматывать обмотки, длина которых была около полутора метров. И чтобы на четыре пальца ниже колена.

Дома я был не избалован, поэтому быстро привык к новым условиям, не ходил, как некоторые, по помойкам и даже немного поправился.

Помкомвзвода у нас был сержант Кискеев, он и поиздевался над нами. Все ложатся спать, а он нас построит и начинает говорить в час по чайной ложке. Слово скажет, помолчит, опять слово, и длинная пауза. Или все спят, а он нам командует: «Отбой! Подъем!». И так беспрерывно минут 30. Но зато так нас натренировал, что за 45 секунд мы успевали одеться, намотать портянки и встать в строй. А еще приводить орудие в положение «к бою» и «отбой» за минуту. Нами также отрабатывались взаимозаменяемость номеров орудийной прислуги: вместо наводчика становился заряжающий, вместо командира – наводчик и т. д.

Стреляли мы из орудия боевыми снарядами по мишеням, а также из противотанкового ружья (ПТР). Приклад ПТР оснащен мягкой подушечкой для смягчения отдачи, но если плотно не прижмешь приклад, то сильно ударяет, что со мной и случилось по-первости. Плечо потом долго болело.

Многим другим премудростям приходилось учиться. Обо всем и не расскажешь. Но, так или иначе, в марте 1944 года мы приняли присягу. Нам выдали новое обмундирование (форму, шинель и вместо ботинок кирзовые сапоги), присвоили звание «ефрейтор» и отправили на фронт.

Начальником эшелона был назначен Беклемешев, наш командир взвода. Первая остановка была в Омске, где нас накормили горячей пищей в ресторане. Потом нас еще раза три кормили горячей пищей, а так всю дорогу держали на сухом пайке до конечной остановки – Старая Русса.





В ОБОРОНЕ

Города нет, одни развалины, торчат только трубы. Нам говорят: недавно здесь шли сильные бои, и не все погибшие еще захоронены.

Двигались мы целый день и только ночью пришли на огневые позиции противотанковой артиллерии. Мы с тевризскими ребятами попали в одну батарею. Командир Бабушкин ходил с костылем. Командир взвода сначала проверил наши знания и назначил меня наводчиком.

С рассветом мы начали осматриваться. Слева от нас стояла разрушенная деревья Оленино, впереди, в метрах полутораста, находилась траншея нашей обороны.

Наша огневая позиция (ОП), как и всякая, состояла из углубленной площадки для орудия, ровика для укрытия людей, ровика для укрытия боеприпасов, капонира для укрытия орудия и небольшой землянки для взвода, в которую нужно вползать на четвереньках. Все это укрыто маскировочной сеткой под вид местности. Огневая позиция находится как бы в мешке между городами Островом и Псковом глубиной двенадцать километров и шириной три километра, так что нас обстреливали со всех сторон, и доступ на нашу ОП был возможен только в ночное время. Впереди, в километрах в пяти-семи находилась река Великая. Мы часто наблюдали, как через нашу позицию летели наши самолеты бомбить переправу, как их сбивали, и они, объятые пламенем, падают недалеко от нас.

Первое время мне все было интересно; в воздухе – бои, рвутся снаряды, но когда, увидел разорванные тела, стало не до любопытства.

На второй день убило земляка из Горьковского района, который с нами учился. Раздели его до нательного белья и закопали в низине, недалеко от огневой позиции. Убитых хоронили в белье и без ботинок.

Кормили нас, когда стемнеет, и утром до рассвета. Местность просматривалась со всех сторон. Утром и вечером давали по два сухарика и по половине котелка баланды. Бывало, откусишь сухарик и долго сосешь, как конфету, боясь проглотить. Недалеко от нашей позиции находилось озеро, заросшее камышом. Вот туда мы ползали каждый день, рвали камыш и ели его белый немного сладковатый корень. С нами из одного котелка ел и командир взвода. Хотя как офицер он получал дополнительный паек (немного масла, галеты и папиросы), но он всегда делился с нами.

Однажды ребята нашли в деревне Оленино погреб с картошкой, и тогда мы зажили. Ночью варили картошку, и целый день ее ели. Правда она была без соли, и первое время подташнивало, но потом организм привык.

Первое время, пока мы стояли в обороне, воду мы брали из воронки от пятисоткилограммовой бомбы. Воду брали ночью. Однажды днем закончилась вода. Пришлось ползти к воронке. И тут мы увидели, что там плавает убитый солдат. Доложили командиру. После этого сказали не брать воду из озера, а нам начали выдавать обеззараживающие таблетки.

Во время обороны один раз в месяц моют личный состав и проглаживают все обмундирование. Баня находится в закрытой палатке, где горячая вода, а под ногами накиданы ветки. В наступлении помывку личного состава проводят во время переформирования, когда в части остается мало солдат, и её отводят для пополнения. Если переформирование производят на месте, тогда солдаты остаются без бани. Перед наступлением так же выдают сухой паек (НЗ), который молодые солдаты тут же съедают, чтобы если убьют, он не пропал даром. Бывалые солдаты, наоборот, перед наступлением ничего не едят. И нас предупреждали: если ранит в полный живот, считай, верная смерть.

Мы находились на позициях, которые раньше занимали немцы. В овраге была большая немецкая землянка «в семь накатов», и наша пехота выводилась в дневное время с переднего края туда на отдых (отсыпаться), а ночью занимала оборону. И вот однажды днем, когда пехота отсыпалась, а там помещалось не менее 50 человек, в землянку попал снаряд. Потолок обвалился, и все солдаты были погребены там.

Мы, как и все артиллеристы в обороне, очень много перелопатили земли. И все это делается в ночное время и замаскировывается перед рассветом так, чтобы противник не догадался, что здесь находится ОП. Надо оборудовать основную ОП, запасную и ложную. Ложную располагают недалеко от запасной и оборудуют по всем правилам, чтобы противник не смог догадаться, что она ложная.

На запасную позицию ночью выкатывается оружие, и с неё ведется уничтожение целей противника (днем выявляют цели и готовят по ним данные).

Противник, как и мы, тщательно изучает лежащую перед ним местность. На основании полученных данных изображается панорама местности, где наносится каждый бугорок, все, что есть на ней. Каждый день панораму сверяют с местностью, и если появляются малейшие изменения, за ними устанавливается усиленное наблюдение.

Работа на ОП ведется только в ночное время. Днем все замирает. Работы производятся вне видимости противника: чистка орудий, снарядов, стрелкового оружия. Часть солдат отдыхает, где придется, но появляться в зоне видимости противника строго запрещено.

В обороне мы стояли довольно долго. Однажды нам приказали ночью перекатить орудия на запасную ОП и уничтожить цель. Как только начало темнеть, мы перекатили орудие, перенесли два ящика снарядов, то есть 10 штук, навели орудие в направлении цели, по вешке (фонарю), установили прицел и открыли беглый огонь. Все снаряды мы выпустили за 10 секунд. И тут комвзвода схватился за лицо. Пуля попала ему в щеку, выбила зубы и вылетела из другой щеки. Он еще смог отдать приказ убрать орудие с запасной ОП. Только мы успели это сделать, как запасную позицию накрыли снаряды.

А вот еще был такой случай. Однажды, ведя поставленное наблюдение за позицией противника, мы увидели движущуюся машину. Сразу же была подана команда «к орудию» и следующее: «прицел, уровень один, снаряд, огонь!». Я как наводчик устанавливал данные на прицел и наводил цель. Машина подъехала к орудию, подцепила его и начала движение. Расстояние до нее было километра полтора. Первый выстрел – недолет. Увеличили прицел, вторым снарядом остановили машину и беглым огнем уничтожили её, орудие и расчет противника. Тут на нас обрушился град снарядов, одного из расчета убило, двоих ранило, остальные успели в укрытие.

Орудие в капонир мы не спускали, так как это нам было уже не под силу, а прицел я постоянно снимал, чтобы его не повредило при обстреле.

За то, что мы уничтожили расчет с орудием и машиной, командир батареи подал рапорт на награждение: командира орудия и меня орденом «Славы III степени», остальному расчету – медалью «За отвагу». Но только командиру дали «Славу», мне медаль «За отвагу», а остальным – медали «За боевые заслуги».

И так почти всегда было. За боевые успехи награды получал, в основном, командный состав, а солдатам, кроме медали «За боевые заслуги» вроде бы ничего больше не положено, хотя на фронте все делалось руками солдат. Но мы тогда о наградах не думали, как бы поесть, поспать да уцелеть.

В НАСТУПЛЕНИИ

И вот в конце июля 1944 года после тридцатиминутной артподготовки пехота перешла в наступление. Мы перенесли огонь на вторую линию обороны противника. Как только пехота форсировала реку Великую, мы вызвали на ОП лошадей и начали переплавляться через реку. Орудия переплавляли на понтоне перетягой, а лошадей вправь.

Только расположились на новом месте, пришел приказ комбата направить пять человек в пехоту. И мои товарищи из Тевриза попали в пехоту. При наступлении пехота несет большие потери и комбат постоянно пополняет её из своих резервов. Иногда доходило до того, что на передовую отправляли даже поваров. И батальон оставался без горячей пищи.

День подходил к концу, когда мы начали рыть укрытие. С рассветом на другой день мы опять открыли огонь, и пехота снова пошла в атаку. И так каждый день: днем – воюем, ночью – окапываемся, спим, как придется: прикорнешь час или полтора, иногда и вовсе поспать не удается.

Так, продвигаясь по три, пять, иногда даже десять километров, мы дошли до города Цесис (80 км от Риги). Здесь при сильном обстреле нашей позиции меня ранило в левый бок. Я потерял сознание, потом очнулся и думаю: вот я и попался. Ребята забинтовали меня и отправили своим ходом в полевой передвижной медсанбат. По пути встретил Миселева Сергея из Тевриза. Он шел с перевязанной рукой и был в паническом настроении. Очевидно, он совершил самострел. В медсанбате я лег на нары и проспал три дня. Разбудят, поем, схожу в туалет – и опять спать.

31 июля подъехали грузовые машины, нас погрузили и привезли в город Лугу, в эвакогоспиталь.

Там меня раздели догола молодые девчата и я себя очень неловко чувствовал. Стали обтирать всего мокрой тряпкой, потом насухо и повезли в перевязочную к доктору. Рана моя начала гнить, гнилостный запах я почувствовал еще в медсанбате, где меня никто не перевязывал. Врач меня спрашивает: «Ты сознание терял в момент ранения?». Я отвечаю: «Да». Он говорит: «Значит, осколок где-то в районе позвонка». Рентгена тогда не было. Стали искать осколок иглами, нашли его, разрезали, вытащили, отдали мне на память и сказали: «Счастливый ты, еще бы немного, и осколок повредил бы позвонок». Осколок длиной 4-5 сантиметра, зазубренный, ржавый, шириной около 1см, я его долго носил с собой, но в конце концов потерял.

Примерно через месяц меня перевели к выздоравливающим и зачислили в похоронную команду копать могилы. В ней было пять человек, за день мы выкапывали две могилы. Грунт был песчаный, копалось легко. Кладбище находилось на берегу реки Луга. Госпиталь находился в лесу, метрах в пятидесяти от берега. Город был весь разрушен, торчали одни трубы и кругом – горы кирпича.

Дня через четыре рана снова открылась, меня уложили в постель. Недели через две рана снова затянулась, и опять я попал в команду выздоравливающих. Но определили меня в прачечную – девушки стирали вручную на стиральных досках постельное, нательное белье и бинты. Потом бинты проглаживали и скручивали. Наша работа была – топить печи и обеспечивать водой. С утра колем дрова, растапливаем печи. Их две. В одной кипятится белье, в другой греется вода.

Однажды в палату зашел старшина и спросил: «Кто тут Ковалевский?». Я отзываюсь. Оказывается, он тоже Ковалевский из Могилева, откуда родом мои родители. Он в госпитале работал завскладом ПФС (продовольственно-фуражная служба). И он позвал меня на склад и все выспрашивал меня отчество моего деда и когда переехали предки в Сибирь, и сказал, что очевидно, мы родственники. Угостил меня американской сгущенкой: я впервые попробовал такую вкуснятину. И потом частенько приглашал к себе и угощал то тушенкой, то сгущенкой. Сам-то я ходить к нему стеснялся.

Так я перекантовался в госпитале до 9 ноября 1944 года. Ох, как мне нравилось здесь после фронта. Кормят вовремя, спишь на мягкой постели, в тепле. Но солдат есть солдат. Вызвали на комиссию, осмотрели мою рану и определили, что пора выписывать.

И я оказался в запасном полку возле города Луга (в 130 км от Ленинграда). Мы обитали в лесной землянке, длиной около ста метров. На земляные нары настелена солома и укрыта брезентом. Посреди буржуйка – бочка, которая постоянно топилась, раскалялась до красна, но подальше от нее все равно было холодно спать. Ложились не раздеваясь, только снимали обувь. Кормежка была скудная, зато гоняли с утра до вечера. Ох, как после госпиталя здесь не понравилось!

Где-то в середине ноября с фронта приехал офицер набирать солдат, всех построили, спрашивают: «Кто минометчик – выходи из строя». Миномет на фронте называют «еврейским ружьем». Он может стрелять из-за дома, из оврага, то есть обладает очень большой навесной траекторией. Я вышел из строя. Так я попал в минометчики. По прибытию в часть меня назначили носить плиту, её вес 19 кг. Миномет вьючный, его таскают на себе, на нем есть лямки, которые надевают на плечи. Наводчик несет ствол и прицел, второй номер – двуногу, третий – я – плиту, остальные – мины. Однажды нас послали за минами. Когда вернулись, узнали в роте – ЧП. Во время беглого огня разорвало наш миномет. Погиб командир расчета сержант Коломиец Саша, его перерубило стволом почти пополам, и еще два солдата, которых я еще плохо знал. Заряжающий при стрельбе должен ставить ногу на плиту, чтобы чувствовать толчок, когда вылетает мина. Видимо, поторопился – и еще не вылетела мина, как начал посылать вторую в ствол.

Так я остался без миномета и был отправлен в пехоту. Тут же меня послали устранять порыв телефонной линии. Командир батальона капитан Романюк велел, если не найду порыв, дойти до роты, чтобы оттуда послали солдат искать порыв.

Я взял провод в руки и побежал. Но вот провод оборвался. Долго искал второй конец провода ползком, так как уже светало, но никак не мог найти. Тогда я пошел в направлении высоты – в роту. Иду и боюсь, как бы не попасть в плен: когда идет наступление, сплошного фронта нет, не то что, когда в обороне. Всматриваюсь и прислушиваюсь. Стрельба идет впереди. Вдруг вижу – навстречу движутся какие-то фигуры, тоже по опушке леса. Я притаился за деревом: вроде на наших солдат не похожи. И тут я услышал немецкую речь. У меня был автомат ППС (пистолет-пулемет Судаева). Я изготовился и выпустил длинную очередь по ним: двое упали, а один шарахнулся в лес. Я осторожно двинулся за ним, но тот исчез. Тогда я вернулся к лежащим, не доходя, еще ударил по ним очередь, подошел. Забрал у них автоматы «Шмайсер», у одного «парабеллум», у другого – часы, рюкзаки, в которых были съестные припасы: галеты и сало-шпик. Мне очень хотелось есть. Зашел в лес, присел на пенек и наелся «от пуза» – досыта.

Принес остальное в батальон и доложил, что там немцы. На что комбат удивился, сказал что этого не должно быть, очевидно, эти заблудились. Он дал мне напарника и отправил снова на высотку, в рощу.

Мы пошли, быстро нашли порыв, так как совсем рассвело, и пришли на высотку. Тут противник начал обстреливать её да такой стрельбой, какую мы еще не видали. Позже в училище узнал, что эта стрельба велась на рикошет. Снаряд проходит под землей где-то полметра, вырывается наверх метра на три и разрывается. Вся земля ходит как живая, даже солдат на земле переворачивает. После возвращения комбат определил меня в батальонную разведку.

Однажды после нашего артналета, появляется в батальоне замполит командира полка, пьяный и набрасывается на комбата с бранью:

– Почему не поднял батальон в атаку, твою мать?!

Тот отвечает:

– Не было приказа!

Замполит:

– Я приказываю!..

Романюк выхватывает из кобуры пистолет и командует:

– Батальон, за мной, в атаку!

Батальон поднялся, но противник открыл по нам ураганный огонь, и атака захлебнулась. Очень много тогда полегло нашего брата. Самого Романюка сильно контузило от упавшего рядом снаряда. Его вынесли с поля боя, но в госпиталь он не пошел. И за ним ухаживала его жена – Сизова Наташа, ее называли у нас ППЖ (полевая передвижная жена).

Наступление наше остановилось от ожесточенного сопротивления противника на Курляндском полуострове (Латвия). Здесь находились 32 дивизии, немецкие и из солдат-прибалтов. И так мы простояли около месяца. И только 27 декабря после 45-минутной артподготовки снова перешли в наступление. На исходное положение для атаки мы выходили по противотанковому рву, в котором была замерзшая вода. Но в одном месте была пробоина от снаряда, которую засыпало снегом. И меня угораздило угодить в эту пробоину. Я как шел, так и провалился в эту воронку, чуть не по горло. А был обут в валенки, одет в ватные брюки и фуфайку. И мокрым пришлось идти в атаку. За этот день мы продвинулись около километра. Но уже начало темнеть, и наступление прекратилось. Один старший сержант говорит: «Я приметил на нейтралке убитую лошадь, схожу, принесу мяса». Мы ждать – пождать, а его все нет. Послали солдата узнать в чем дело. Через какое-то время тот тащит сержанта – убитого. Ребята сняли с него валенки, и я их одел, а свои мокрые оставил в немецкой траншее. На фронте как наденешь зимнюю форму, так и не снимаешь до весны или пока тебя не убьют.

Зимой при наступлении старались оставаться в траншее противника, а если в чистом поле – искали большую воронку, углубляли ее и сверху прикрывали плащ-палатками. Если находились в разрушенном населенном пункте – искали подвал, который уцелел, солому или сено.

И так мы наступали три дня, а продвинулись от силы километра на четыре. В батальоне осталось не больше 70 солдат, это из 750, которые начали наступление! Больше продвинуться никак не могли и перешли к обороне.

Дня через четыре пришла нам смена. А нас сняли, отвели в тыл, погрузили в поезд и повезли в неизвестном направлении. Вагоны-теплушки с нарами и соломой. Вот здесь-то мы отогрелись и отоспались. Ехали мы долго, потому что приехали во Львов уже по теплу. В Львове мы простояли три дня. Младший лейтенант Василий Крылов из Магадана позвал в город, мы с ним зашли в ресторан, и он угостил меня кружкой пива и научил есть раков.

Из Львова целый день шли пешком и остановились в лесу на переформирование. Мы вошли в состав 1-го Украинского фронта под командованием Конева. Здесь нас помыли в бане и переодели в летнюю форму. Пополнение было «западниками». Их пару недель обучали стрелять и наступать. Учили ползать по-пластунски, потому что, когда идешь в наступление и падаешь, надо переползти в другое место, чтобы противник не знал, где ты поднимешься. Батальон был сформирован в полном составе.

Нас построили и повели на передовую за Одер. В трех километрах от реки ночью мы заняли оборону. Утром противник открыл по нам огонь и перешел в наступление, и потеснил на вторую позицию к Одеру. Он хотел нас сбросить с плацдарма, но к нам подошли танки, и мы снова заняли свои позиции.

Первый город за Одером, который мы брали – это Обер-Глагау (15 марта 1945-го). При подходе к городу немцы хотели прорваться на нашем участке. Было до батальона немецкой пехоты. Но по ним был открыт такой огонь из всех видов оружия, что они полностью были уничтожены. А город мы брали 2 дня. Очень сильное оказали сопротивление при поддержке снайперов. Только на второй день заняли окраину города и продвижение остановилось. Комбат приказал поджигать все, что можно поджечь (ветер дул в сторону противника). После этого дело пошло успешнее. Но улицы были забиты повозками с ранеными немцами, техникой, танками и продвигалась только пехота.

В наступлении часто находишься на подножном корму, то есть ешь, что найдешь. На территории Германии с пищей не было затруднений, так как жители бросали свои дома и бежали куда глаза глядят. Им пропаганда внушала: русские расстреливают, насилуют и тому подобное. А нам, как только подошли к границе, зачитали приказ, что за грабеж и насилие будут привлекать к строгой ответственности.

Во время войны и позже солдаты и сержанты могли посылать домой посылки весом в 5 кг, офицеры – 10 кг. Мне удалось послать одну посылку домой во время войны, и еще одну – после. Мать мне написала в письме после получения первой посылки, что она спасла семью от голодной смерти. Все что я выслал, мать поменяла на картошку, и семья питалась только этой картошкой.

После боев за Обер-Глагау, нас посадили на танки, и мы рванули на город Россельвице (Верхняя Силезия). Несмотря на ураганный огонь противника, с ходу захватили его. После небольшого передыха и пополнения личного состава снова вперед – на город Констиненталь.

При зачистке одного населенного пункта на улице разорвался снаряд, двоих солдат рядом убило, одного ранило, а меня сильной взрывной волной отбросило в сторону. В голове появился сильный шум, из носа пошла кровь. Я на это не обратил особое внимание, но при входе в одно здание захотел перезарядить свой «Парабеллум» и заметил, что в нем сидит осколок, и он пришел в негодность. Пришлось его выбросить, хотя он спас меня. Ведь если бы не пистолет на боку, меня бы прошило насквозь этим осколком. И у меня появилось уверенное чувство, что меня бережет высшая сила.

После захвата населенного пункта остановились в оборону. У меня самочувствие ухудшилось: тошнило, жилы на руках вздулись, началась рвота, плохо слышал. Командир взвода Крылов отослал меня в полковую медсанчасть. Когда я прибыл туда, уже стемнело. Врач – майор Шульга – осмотрел меня и отправил в медсанбат. В нем я опять отсыпался не менее пяти дней, а когда я отоспался, врач осмотрел меня, отметил значительное улучшение и направил обратно в часть. Я этому очень обрадовался, потому что боялся, что могут направить в другой полк. Я привык к своим ребятам и командирам – мы прошли вместе длинный путь и хорошо знали друг друга.

Когда меня выписывали из медсанбата, меня полностью обмундировали на складе ОВС (отдел вещевого снабжения), моя амуниция пришла в полную негодность и была страшно грязна. Мне выдали английскую шинель зеленого цвета и красные ботинки, а также белье и верхнюю одежду. Красивые мои ботинки через неделю по грязи развалились, так как были сделаны из прессованной бумаги. Пришлось обувь позаимствовать у немцев. И у меня оказались хорошие офицерские сапоги. По прибытию в часть меня направили в родной взвод Крылова, который находился в обороне недалеко от австрийской границы. На следующий день мы перешли в наступление, каждый населенный пункт брали с боями, так что были жертвы. Дней через десять мы подошли к городу Грац и хотели с ходу его взять, но встретили сильное сопротивление. Много наших ребят полегло. Комбат Романюк передал по цепи: «Ребята, если возьмем город, до утра будем отдыхать». И под команду: «Вперед, в атаку, ура!» город был взят. Часа в два ночи приходит к нам в батальон замкомполка по политчасти и говорит: «Настройте в 3-30 утра радиостанцию на… волну, будут передавать важное сообщение». Мы все собрались у радиоприемника.

И вот мужской голос сказал, что германские войска капитулировали. И здесь же на этой волне отчаянный женский голосок сообщил, что в Праге восстание, и немцы их истребляют: «Помогите, братики родные», – взывал женский голос.

Что начало твориться в части – огонь был открыт такой силы, что разговаривать было невозможно. Все ликовали. Но поступил приказ: «Двигаться на Прагу!». Немец оказывал сильнейшее сопротивление. В одном из боев осколком прямо в сердце убило моего лучшего друга – разведчика Котова Геннадия. Написал я его родителям в Тульскую область о гибели их сына и где он погиб. Он был всего на год меня старше. Получил от них письмо. Его сестра просила после демобилизации заехать к ним, но на письмо я не ответил, и связь с ними оборвалась.



ПОСЛЕ КАПИТУЛЯЦИИ

После объявления о капитуляции немцы и власовцы рвались в плен к американцам. Наш полк начал преграждать им путь. И у нас еще были большие жертвы. Особенно часто они обстреливали наши колонны. Заберутся на гору и открывают по нам огонь из минометов, а нам достать их невозможно. Они находились на противоположном скате, и особого успеха мы не достигали. У нас из личного состава батальона осталось человек семьдесят.

Но скоро немцы стали массово сдаваться. Колонны сдавались строем, впереди шли офицеры. Оружие складывали в кучи по обе стороны дороги. Образовывались кучи оружия в рост человека.

Нам приказали остановиться и ждать указаний. За время наступления потерялся хозяйственный взвод. И мы опять перешли на подножный корм. Но это был совсем иной корм, чем во время войны. А возле нашего расположения бродило много бесхозного скота. Комбат Романюк приказал пригнать его в расположение части. Коров мы начали доить, и у нас появилось молоко. Тех, что не доились, мы отправили на колбасу. Через некоторое время привезли целую машину колбасы. Ребята где-то раздобыли масло, мед и сахар. И, например, утром мы завтракали так: на хлеб намазывали толстый слой масла, сверху поливали медом и пили чай. Сахару в чай сыпали кто сколько хотел. И также каждый ел колбасу и шпик, который находили в брошенных домах. Занятий никаких в эту пору не проводилось.

В общем расслабились. И тут напали разные болячки. У меня тело обметали чирьи. И на губе под носом выскочил большой фурункул. И сильно заболел зуб. Пришлось идти в медсанбат. Там зубным врачом была женщина преклонного возраста. Я попросил удалить мне зуб. Она ответила, что нет обезболивающего. Я согласился – без обезболивающего. Тогда она: «Садись и не вздумай кричать – напугаешь нас, молодых девушек». Не успел я и вскрикнуть – как чирк – и нету зуба. И только голимый гной. И мне стало намного легче.

Начали набирать фронтовиков – сержантов на курсы младших лейтенантов. А мне после Курляндского наступления присвоили звание младшего сержанта. Комбат вызывает меня и говорит: «Поедешь на курсы?». Я дал согласие. Но когда пришел в дивизию, там уже набрали полную группу и мне пришлось вернуться в часть.

И так мы отдыхали от войны месяца два. В конце июля поступил приказ: расформировать наш полк, а офицеров вывести в резерв. Наш батальон в составе не более 70 человек отправить своим ходом в город Кремс на Дунае (на севере Австрии). У нас в батальоне были лошади, и комбат мне подарил лошадь с седлом. И еще в колонне было 3 человека на лошадях. Колонну повел старший лейтенант Степанов. Он приказал нам ехать впереди и подыскивать удобные места для ночлега. Шли мы долго, прошли за все время не менее пятисот километров. Вокруг дорог росли фруктовые деревья, так что во фруктах мы не нуждались. Больше всего было яблонь, груш, реже абрикосовых деревьев. Места стоянок мы выбирали где-нибудь у озера или реки, чтобы можно было купаться. Главный в моей команде был старшина Наталишвили (грузин), хороший парень, простой, подчинения не требовал, и вообще, фронтовые были ребята дружные, помогали друг другу.

Когда пришли в Кремс, перешли Дунай по большому железнодорожному мосту, построенному нашими войсками, и раскинули палатки напротив города, недалеко от реки. Утром умываться и купаться мы бегали к Дунаю. На железнодорожной станции Маутерн нас кормили по три раза в день одной чечевицей. Как же она нам надоела!

Недалеко от нас были конюшни, куда помещали лошадей отобранных у бауэров (местных крестьян). Этих лошадей мы откармливали, грузили в вагоны, и их везли в СССР. Возили сено километров за тридцать. Главнокомандующим у нас был Степанов, а я – старшиной роты.

Однажды солдат из моей роты приехал на велосипеде. Спустя некоторое время приходит австриец и говорит: «У меня один солдат отобрал велосипед». Я зная, где он стоит, отдал ему. Австриец пригласил меня в гости. Устроил мне экскурсию по подвалу, который был устроен в горе, и дегустацию вин из разных бочек. А я ему отдал свои шиллинги. Нам в Австрии стали платить деньги, до этого же никаких денег не получали.

Первый раз тогда я побрился в 19 лет. Дело было так. Пошли мы с ребятами в город, ребята зашли бриться в парикмахерскую, ну и я зашел. Дай, думаю, побреюсь – борода быстрей будет расти. Сел к парикмахеру. Он посмотрел, провел рукой по щеке и говорит: «У тебя нечего брить». Я ему: «Брей!». Тогда он нанес пену и начал брить.

Однажды я совсем потерял аппетит. Приведу роту в столовую, а сам выхожу на улицу, не могу выносить даже запаха пищи. Пошел в медсанбат, фельдшер смерил у меня температуру, а сам куда-то отлучился. Я выглянул в окно – в огороде растет лук. И так мне захотелось луку, что я вышел, наелся лука и потерял сознание. Очнулся уже в госпитале в Вене. Когда первый раз подошел к зеркалу – испугался: голова голая, глаза ввалились. Оказывается, переболел я тифом. Но до того, как научиться ходить, я учился сидеть на кровати. Слабость жуткая. Сяду, посижу, голова закружится – и я брык. Когда стал ходить, сначала держался за стенку, и постепенно сам стал ходить в столовую. Кормили в госпитале хорошо, в обед даже давали по 100 грамм рома. Когда совсем окреп, стал выходить на улицу. Госпиталь находился на окраине города, так что недалеко были виноградники. В это время шел сбор винограда. Его сваливают в бочки, а потом через верх идет сок. Хозяева угощали нас соком. А я был до того слаб, что пару кружек выпьешь – и совсем опьянею.

Спустя некоторое время меня выписали: выдали мне почти полный вещевой мешок сигарет, булку хлеба, консервы и объяснили, как доехать до Южного вокзала на метро. В то время Вена тоже была разделена на четыре сектора (американский, английский, французский и советский). Нам принадлежал Южный вокзал. На вокзале узнал, что поезд идет на Санкт-Пельтен вечером, где у меня пересадка до станции Маутерн (места нашей дислокации). Я поехал на метро в город побродить по Вене. В метро много военных. Французы к нам относились вежливо, всегда русскому солдату уступали место. Англичане вели себя высокомерно. А среди американцев было много негров, вели себя дружественно, хотя мест не уступали.

Где-то вышел из метро, вижу – толпа, когда подошёл, меня сразу окружили: что, мол, продаёшь? Один суёт мне золотые часы – давай меняться. Я отдал ему сигареты, а часы взял. Правда потом разобрался – часы не шли.

Прибыл на южный вокзал ждать своего поезда. В нашем зале расписание написано по-русски, а объявления говорят по-немецки. А военные дежурные по нашему залу их переводят. И вот «абфарен», то есть поехали. Спальных вагонов у них нет, потому что страна небольшая, и сутками ездить не приходится. До Санкт-Пельтена я доехал быстро, а оттуда мой поезд идет только утром. Когда я приехал, узнал в зале для военных, когда идет поезд, и улегся спать, а был сильно уставшим. Утром дежурный разбудил – через 20 минут отходит поезд. Я встал и смотрю на ногах нет сапог, под диваном тоже нет. Говорю дежурному: пропали сапоги, хорошие, новые, офицерские. Тот повел меня в комендатуру. Там все удивились: «Как же ты не слышал, что у тебя снимают сапоги?». Дали мне ботинки без обмоток. Я наскоро обулся и едва не опоздал.

А нам пришлось перезимовать на старом месте, на зиму нас перевели в какой-то необустроенный кирпичный сарай. Сделали там нары, поставили буржуйки, и так зимовали. Продолжали возить сено, кормить лошадей и отправлять их в Россию. Проводили только политзанятия и политинформацию. Военных было здесь мало, и мы сдружились с гражданским населением. Особенно хорошая дружба у меня была с австрийцем, которому я вернул велосипед. Магазинов было мало, и они были почти пустые. А если что и продавалось, стоило очень дорого, особенно дорогим был хлеб.

В Австрии виноград возделывается на склонах гор. На гору проведена подвесная дорога – фуникулер. Из винограда производят много вина. По обочинам дорог посажены фруктовые деревья. Когда фрукты осыпаются, их собирают и жмут из них сок, который сбраживают до небольшой крепости и пьют. Если попросить попить, то обязательно принесут муст (так они называют этот напиток). Я думаю, австрийцы доброжелательный народ. В марте нам пришлось покинуть этот гостеприимный и тихий край. Нас погрузили в товарняк и повезли в Россию через Венгрию, Румынию на Украину в город Гадяч, что в Полтавской области. На платформах спереди и сзади, были установлены пушки и пулеметы. Впереди шёл товарняк. Проезжая Венгрию и Румынию, мы везде видели разруху и нищету. При приезде через Западную Украину нас дважды в ночное время обстреливали из пулеметов и винтовок. Мы открывали ответный огонь.

После демобилизации, с женой — Ковалевской Еленой Михайловной и свояками — Медведевым Николаем Игнатьевичем и Медведевой Надеждой Михайловной. Краснодар, 1955 г. братья Ковалевские На Украине в 1946 году была сильнейшая засуха. Убирать хлеб и картошку даже не выезжали. Все погорело. И народ остался ни с чем. Полевые мыши и крысы заполнили все населенные пункты. У нас в казарме ночью мне чуть не отъели нос. И посейчас заметен этот укус. Я схватил ее и шмякнул об пол. Мы спали на нарах, но матрасы, подушки, простыни и одеяла были. Занятия проводились редко, больше приходилось работать.

Часть только формировалась. Орудия нам дали, а парка, куда ставить, не было. И мы начали своими силами возводить навес, чтобы орудия хотя бы не стояли под открытым небом.

Однажды меня вызывает особист и спрашивает: «Ты знаешь, что все трофейное оружие надо сдавать»? Я отвечаю: «Знаю». «А почему ты не сдал пистолет? Вот тебе 5 минут, чтобы ты принес и сдал». У меня был маленький никелированный дамский пистолет, пятизарядный. Пришлось сдать, а я хотел привезти его домой. Думаю: маленький, его легко спрятать. Он у меня лежал в вещмешке, завернутый, или в брюках. И как он мог узнать?

Весной, в апреле, в часть приехал генерал для проверки. Командир подполковник Филиппов выделил для стрельбы мое орудие. И мы так отстрелялись, что генерал наградил командира орудия Симонцева и меня десятисуточным отпуском (без дороги) и объявил благодарность. Впервые я поехал домой в отпуск. От Омска до Тары я долетел самолетом. А в Тевризе распутица, и самолеты туда не летают. И мне пришлось из Тары до дома топать пешком 150 км. Из Тары до Знаменки (50 км) я шел 2 дня. В Знаменке зашел в военкомат продлить отпуск. Военкоматы имели право продлять отпуска на 5 дней. И мне его продлили. Дома фельдшер дала мне бюллетень на 5 дней, и в Тевризе военкомат еще продлил на 5 дней, так что я проездил целых полтора месяца, правда немного опоздал, но никто об этом даже не спросил. Приехал и ладно.

Тут у меня разболелась спина, наши медики болезнь не могли определить и послали меня в Полтаву на рентген. В то время ходил один поезд, его называли «пятьсот веселый». Он набивался до отказа мешочниками, что ездили в Западную Украину за продуктами. Я кое-как залез и четыре часа до Полтавы стоял почти что на одной ноге. Когда вышел, обнаружил, что вещмешок порезан и пустой. Все продукты, что выдали мне на дорогу, исчезли. И я 2 дня, пока проходил рентген и сдавал анализы и весь обратный путь, ничего не ел. Скоро нас перебросили в Миргород, а потом в Белую Церковь. Здесь я продал свои золотые часы за 1500 рублей, а 27 декабря была смена валюты и отмена продовольственных карточек. А я 1000 рублей уже израсходовал, так как они до обмена были очень дешевыми. И у меня осталось 500 рублей, на которые я купил часы «Победа», булку хлеба и сразу ее съел.

Когда отменили карточки, народ немного ожил. Особенно после той голодухи, когда ели траву, кошек, собак. Политработники нам говорили, что Сталин выделил для Украины 100 тысяч пудов хлеба. А что это для целой республики с пятидесятимиллионным населением?

Осенью 1948 года были проведены окружные учения. Было задействовано много техники и людского состава. Когда перед рассветом танки выходили на исходный рубеж для атаки, один танк наехал на оружейный расчет, и пять человек погибли. В живых остались только 2 человека. Нам тогда объяснили, что в таких учениях жертвы неизбежны.

В Белой Церкви было столько военных, что их количество наверняка превышало местное население. Были расквартированы авиадивизия, пехотная дивизия и артиллеристская бригада, в которой я и служил. Командиром батареи был еврей Вайсман. Очень чуткий был командир, солдаты его очень любили, и батарея была на хорошем счету. Здесь я окончил годичную школу вычислителей. Вычислитель был один человек в дивизионе, он помогает готовить данные командиру, и один в батарее – это я. Подчинялся я непосредственно командиру батареи. В мои обязанности входила подготовка всех данных для стрельбы.

А еще меня назначили неосвобожденным агитатором батареи. Я получал газеты, распространяя их среди личного состава, а также читал их солдатам. Однажды, это было в летних лагерях, приехал из окружной газеты корреспондент. Меня сфотографировали на фоне развернутого знамени. Вышла газета со статьей обо мне, как лучшем агитаторе полка с моей фотографией. Я послал газету домой. Мать её всем показывала в деревне. Агитаторов часто собирали на семинары, где замполит растолковывал решения партии и правительства и объяснял, как их освещать среди солдат. Я прослужил в этой части до 1950 года. В увольнение и самоволку мы бегали в деревню Тарасовку (3 км). Нам, артиллеристам, авиаторы не давали хода. Девушки больше увлекались ими: их одевали лучше и получали они больше нас. Наш сержант получал 150 рублей, у них – 500 рублей.

В пятидесятом году в Белой Церкви начал формироваться противотанковый отдельный 59-ый истребительный дивизион. И Вайсман предложил меня туда писарем артиллерийского снабжения. Начальником артснабжения был Аберман, тоже еврей, и меня направили к нему писарем. Там я почувствовал большое облегчение: в столовую ходил без всякого строя, получал полноценный обед. Писари имели большой авторитет, от него зависело, какое он выпишет обмундирование, обувь и др. Здесь я проработал месяцев шесть, пока не пришел приказ о наборе на годичные курсы лейтенантов из сержантов-фронтовиков.



В УЧИЛИЩЕ

Начальник артснабжения дал мне хорошую характеристику, и я написал в училище рапорт. Через некоторое время пришел вызов на меня и на Егорова. Мы собрались и поехали. И вот мы в Краснознаменном ордена Ленина Киевском артиллерийском училище имени С.М.Кирова. Нас поселили, набралось человек сорок, повели в столовую и хорошо покормили. Такого обслуживания, я отродясь не видел. Столы на четырех человек, у каждого лежит вилка, ложка и нож, салфетки. Бачок стоит посередине, и каждый наливает себе сам сколько хочет.

На следующий день проходили медкомиссию. Когда врач стал прослушивать, уловил в груди какой-то шум и спросил: «Куришь?» Я подтвердил. «Немедленно бросай курить». Ну, думаю, не примут. На собеседовании мне задали вопрос по математике, политике и еще какой-то. Я ответил на все и решил задачку. Меня приняли.

Меня назначили старостой группы. Мои обязанности: назначать дежурному по классу, обеспечивать курсантов учебной и секретной литературой. Все это я получал под расписку на складах и в «секретной комнате».

Училище находилось на улице Соломенка. Справа – милицейский дивизион, слева – авиационно-техническое училище. Мы в училище, как фронтовики, находились в привилегированном положении. В наряд никуда не посылали, даже орудие после стрельбы сами не чистили – эту работу выполняла батарея обслуживания. Мне учеба давалась очень легко, ведь я прошел годичную школу вычислителей, а там преподавали «офицерские» дисциплины.

Артстрелковый занятия проводились на полигоне в училище и в полевых условиях боевыми снарядами. Тактические занятия – в полевых условиях. Изучение материальной части – устройство полковой и дивизионной артиллерии. Проводились так же занятия по изучению материальной части нового стрелкового оружия и практическая стрельба в тире. В училище я был на хорошем счету: по артстрельбе и из пистолета я был лучшим. В соревнованиях по этим видам всегда выходил победителем. И был награжден двумя книгами с дарственной надписью начальника училища генерал-майора Глебова.

В летнее время выезжали мы в Ржищевские лагеря. Находились они в старой дубовой роще. Деревья были огромные. Однажды вечером мы сидели в кинозале и смотрели фильм. Слева от кинозала находилась столовая, метрах в десяти. И молния ударила в большой дуб у столовой и в кинобудку. В кинобудке в это время был командир дивизиона подполковник Молодцов. Он находился возле электролампочки. Она лопнула, и его убило током. А было ему 27 лет. Когда ударила молния, так тряхнуло, что все курсанты свалились с сидений. Молодцов не был еще женат, и была у него невеста. После лагерей они собирались сыграть свадьбу. На похоронах она горько плакала. Хоронили его всем училищем.

В училище мы занимались по восемь часов в день. В субботу было шесть часов занятий. В воскресенье – выходной. В воскресенье показывали кино или водили в драмтеатр имени Ивана Франко, или в оперный имени Тараса Шевченко (один раз в месяц).

Первым секретарем ЦК партии Украины был тогда Хрущев, начальником военного округа генерал-лейтенант Гречко. На торжественных церемониях нас – фронтовиков постоянно и выстраивали позади них.

В выходные дни устраивали танцы под духовой оркестр. В субботу вечером нас обучала танцам Жанна. Танцы проходили под патефон или гармонь. Учились танцевать чардаш, падеспань, испаньоль, краковяк, мазурку, гавот, фокстрот, танго, польку, «Ленинградку», вальсы, «На сопках Манчжурии», «Дунайские волны». После того как я научился танцевать, я постоянно ходил на танцы. Девушки, которые ходили к нам на танцы, узнали раньше, чем мы, что после отпуска нас отправят в Германию и срочно засобирались замуж. Из первого выпуска некоторые офицеры поженились и уехали служить в Германию. А жены остались здесь и также продолжали ходить к нам на танцы и даже, как до замужества, встречаться с курсантами. Мы их сразу узнавали по панбархатным платьям, которые высылали им мужья.

И так пролетел год учебы. Из Москвы прибыл представитель – майор. В приемной комиссии было пять человек: преподаватель, представители из Москвы, округа, нашей группы и училища. Очень волнуешься при такой внушительной комиссии, и когда возьмешь билет с вопросами, в голосе пусто, ничего не помнишь. Ну, думаешь, влип. Но начнешь обдумывать, все вспомнишь. И даже на какой странице это написано.

В общем, сдал я экзамены на «отлично». По артстрелковой подготовке попалась стрельба «на рикошет», которой однажды противник обстреливал нашу роту на высотке. Экзамен сдавался на полигоне боевыми снарядами из 76 мм пушки. После сдачи экзаменов у меня как гора свалилась с плеч, так легко я себя почувствовал.

Вскоре было пошито для нас и обмундирование. Одели мы новенькое офицерское обмундирование и стали ожидать приказа из Москвы. В начале апреля пришел приказ о присвоении нам звания лейтенантов. Нам выдали по 1200 рублей и отправили в отпуск. А платили в то время за звание 500 рублей, а за должность командира взвода – 700 рублей.

Я прибыл в отпуск офицером и чуть ли не богачом. На полученные деньги я накупил подарки, а их надо было много – семья ведь большая. И еще родственники.

Кое-что я купил в Киеве, а докупал в Омске. После возвращения из отпуска в мае получил за май 1200 рублей, и нас сняли с довольствия. Курсанты находились в лагерях, и мы были одни в училище. Питаться ходили в милицейскую столовую и уже за свои деньги. Мы знали, что деньги провозить за границу нельзя, поэтому шиковали, ходили каждый день на танцы. И ожидали пропуска через границу. А в Москве, как всегда, не торопились.



СЛУЖБА В ГЕРМАНИИ

Наконец, дождались пропусков и проездных. Их вручили нам, поздравили, пожелали доброго пути. Наша команда состояла из пяти человек. Мы поехали сначала до Москвы, сделали там пересадку до Бреста. В Бресте нас пересадили на другой эшелон по другую сторону границы, и мы двинулись в город Магдебург. Там стоял штаб дивизии. По приезду доложили дежурному по штабу, и он выдал нам направление в город Перлеберг.

По прибытию в полк я пошел в штаб к командиру полка Барабашу, доложил. Он сказал, что требуют двух офицеров с двумя бронетранспортерами с полным расчетом и вооружением в штаб оккупационных войск. Я дал согласие. Тогда он сказал: «Завтра со старшим лейтенантом Крымовым с утра выезжайте, он все знает. Свяжись с ним, и все обговорите». Я нашел Крымова, обговорил с ним время выезда, и он познакомил меня с экипажем. Экипаж состоял из командира транспортера, водителя и двух пулеметчиков. Бронетранспортер американский, весом 5 тонн. Кузов закрыт броней, поверху проходит рейка, по которой может передвигаться в любом направлении крупнокалиберный пулемет.

Утром мы с Крымовым, он на первом, я на втором бронетранспортере, выехали из Перлеберга. У Крымова была карта, на которой проложен наш маршрут. Ехали мы довольно долго, стояла сильная жара. Один раз останавливались у озера, чтобы искупаться. По приезду в штаб доложили дежурному. Он дал указание своему помощнику, куда поселить нас и куда поставить технику. Меня с Крымовым поселили в гостинице в одну комнату, потом накормили. Питание у них было такое же, как у нас, только официантками работали девушки из СССР, а у нас – немки.

Штаб находился в одном из парков Бабельсберга. Потсдам и Бабельсберг находятся рядом. Кончается Потсдам – начинается Бабельсберг. В Потсдаме в центре города находится парк Сан-Суси. При входе – высоченный в 32 метра фонтан, а вокруг него в полный рост скульптуры – фигуры мужчин и женщин. В бассейне вокруг фонтана плавает много красных рыбок величиной 10-15 сантиметров. Вода прозрачная и просматривается дно. В парке недалеко от фонтана находится двухэтажный особняк, где жил во время конференции Сталин. На нижнем этаже находилась охрана, на втором – вождь. Далее на окраине Потсдама находится центральный парк, в котором расположено большое озеро, с другой стороны которого начинается уже окраина Берлина.

Так начала моя заграничная жизнь. Мы подчинялись дежурному по штабу. Он нас вызывал, направлял в штаб, где вручали бумаги, запакованные в чемоданчик, опечатанный металлической пломбой, рассказывал в какую армию доставить и указывал местонахождение. Мне выдали крупномасштабную карту ГДР и Польши, на которой был обозначен маршрут следования. При перевозке почты мы не должны были никуда сворачивать, а следовать строго по маршруту. При вручении карты нас предупредили, что она является секретным документом. Карта хранилась у меня в кожаном планшете. Я носил его на боку и никогда с ним не расставался. Также я имел пистолет, который даже не успел пристрелять. У меня было удостоверение о неприкосновенности, и комендатура должна была содействовать мне в выполнении задания, обозначенного в документе.

Это было лучшее время в моей жизни. Никаких забот, пришел в столовую – поел, месяц прошел – деньги получил. Возили почту через день в разные города: Магдебург, Лейпциг, Галле. Один раз пришлось ехать через Польшу в Брест. Если жарко, и на пути есть водоем, останавливались искупаться. Я часто вспоминаю это время. Не жизнь была, а малина.

Малина закончилась, когда истек срок командировки, и надо было возвращаться в часть. По возвращению доложил комполка. Он расспросил, чем занимались, и отправил меня в батальон. Утром следующего дня представил меня первому огневому взводу и сказал: «Первый взвод – лучший взвод батареи». Я заверил комбата, что первый взвод всегда будет первым.

Я ознакомился с людьми, принял оружие, матчасть: машины и орудия, и началась другая жизнь. Командир отвечает за солдат, оружие, матчасть и за подготовку взвода к боевым действиям. Я был командиром первого взвода, т.е. первым заместителем комбата. Вот тут на мои плечи легла такая ответственность, какую я в жизни не испытывал. А когда на смену прежнему комполка, пришел новый, очень требовательный к офицерам, ответственность еще более усилилась. Ежегодно офицеры стали сдавать экзамены по артподготовке, стрельбе из пистолета и физической подготовке. По новому уставу офицер должен учить солдат собственным примером: «делай как я». У меня по всем предметам было «отлично», и мне 3 декабря 1953 года было присвоено звание старшего лейтенанта. Я постоянно оставался за командира батареи, когда тот уходил в отпуск, а это 45 дней (без дороги).

Командиры рот и батарей назначались дежурными по полку. Дежурный несет ответственность за полк в отсутствие командира. Если объявлена боевая тревога, и полк выдвигается в район сосредоточения, дежурный с охраной остается в расположении части. И в его задачу входит усиление охраны имущества, складов и иных объектов. Мне приходилось быть дежурным и во время боевой тревоги.

У среднего командного состава, к которому я относился, в ГДР вещевое снабжение было на ранг выше, чем в обычных частях. Одевали нас как старший комсостав, зарплату в рублях переводили на лицевой счет, марки – наличными. Я получал в то время 700 марок и 2300 рублей. Если бутылка коньяка (700 грамм) стоила 12 марок, водка – 8-9 марок, бутылка пива – 0,7 марки, ясно, что расплачиваться было чем.

В Перлеберге были 2 больших ресторана: «Штатберлин» и «Штелимагдебуг». В «Штатберлине» в человеческий рост вокруг стен стояли аквариумы. В них плавали рыбки среди густой растительности. Немецкие девушки знали щедрость наших офицеров, приглашали их за свой стол. Наши ребята, видя, что на столе ничего нет, начинали заказывать и обильно угощать выпивкой и закуской. Немцы-мужчины на дармовщину никогда не отказывались выпить и пили до потери сознания. Свои же деньги очень экономили, брали бутылку пива и весь вечер сидели.

г. Киев, после зачисления в Краснознаменное ордена Ленина Киевское Артиллерийское училище (КОЛКАУ). Я на заднем плане в центре с другом Яценко Михаилом.

В марте, как всем известно, умер Сталин. Срочно построили полк. Замполит сказал: «Батько Сталин умер» и зарыдал. После смерти Сталина было большое послабление в армии. Офицеры могли не только свободно выходить в город, свободно посещать рестораны, дружить с немцами и даже жениться на немках.

Несмотря на все эти послабления, народ восстал против власти. И 17 мая, когда мы были в лагерях, объявили боевую тревогу. Мы быстро привели орудия в походное положение, подцепили к машинам и направились в расположение части. В расположении нам приказали получить комплект снарядов и быть готовыми к отправлению. А куда – никто не знает. Когда тронулись – все улицы в деревнях и городах были заполнены людьми. Впереди колонны шли танки – машина к машине – и расчищали путь. Кое-как доехали до Магдебурга. При въезде в город наша батарея перекрыла дорогу в город. Стали проверять все машины. Был приказ: все машины, в которых обнаружим оружие или листовки, задерживать и отправлять в штаб. Простояли сутки, задержали несколько машин с листовками и был дан отбой.

В августе 1954 года поступил приказ министерства обороны о сокращении среди офицеров лиц, не имеющих среднего образования, и я был уволен из армии.

Опять началась моя новая жизнь – уже гражданская. Но это уже, как говорят, другая история. Скажу только, что однажды я встретил Алексея Ланбина, который призывался вместе с нами из Тевриза. И мы вместе ехали до Куйбышева. Только там он попал в пехоту. И он мне сказал, что на всех тевризских ребят: Ефимовича Сашку, Миселева Сережку, Моисеенко Генку, Головнева Мишку – пришли похоронки. Сашка Фомин пропал без вести.

Добавлено в [mergetime]1325510634[/mergetime]
Источник — www.senat.org/
у меня все можно начинать пинать)



Источник: www.yaplakal.com/