Жить после мести

Когда я была совсем маленькой, мне хотелось убить сестру.
Она жила интересно и непонятно, ходила в школу, вслух читала по вечерам красивые стихи, шепталась по телефону с подругами и не давала мне даже краешком локтя залезть на ее письменный стол.
Мама строго говорила: «Дашка, не мешай Марии учиться», — и придвигала мне игрушки.
Разница в 7 лет была неодолимой пропастью. Ее жизнь мне казалось сверкающей в солнечных лучах вершиной горы — снежной и недостижимой, оттого особенно привлекательной.
Машка холодно взирала на меня с высоты возраста, изредка обрубая мои любопытные попытки полазать в ее записях или книгах категоричным «брысь».
Я же была жуткой шкодой, запреты меня манили магнитом. Я постоянно падала: то коленками на битое стекло, то просто с заборов. Мою конопатую морду видеть не могли пенсионеры-автолюбители — я мазала стекла машин кошачьим дерьмом, а одному особенно противному старикашке, который обзывал Машку драной козой, выцарапала на свежеотлакированной машине красивое слово ГАНДОН, не зная даже, что оно означает.
Школа оказалась не так великолепна, как рисовалось в мечтах: мне сложно было слушать несколько часов подряд учителя, соблюдая полную неподвижность. К тому же соседом по парте оказался такой же неуемный непоседа-мальчишка, с которым пришлось делить сферы влияния, а также срочно урегулировать вопрос – «ху из ху».
После того, как я сломала ему локоть, прищемив руку дверью раздевалки в азартной игре «охотник-добыча», вопрос про «ху» был решен положительно в мою сторону, и Иван стал моим лучшим другом и помощником в моих проделках. Завуч тихо ненавидела нас обоих, а вызываемая строго два раза в месяц в школу мама вздыхала и обещала «повлиять».
После того, как мы с Ванькой в четвертом классе сорвали годовую контрольную (а также уроки на неделю вперед), разлив в классе бытовую ртуть — в школу пригласили отца.
Он вернулся сумрачный, бросив мне жестко: «Пойдешь жить и учиться в интернат, раз не желаешь быть как все». За закрытой дверью кухни мама что-то быстро и горячо ему говорила, потом послышался треск и звон, словно в раковину грохнуло кучей ложек, мама вскрикнула. Потом еще и ещё.
Я вздрагивала при каждом звуке, потом отец выскочил из кухни, хлопнув дверью. Мама сидела на полу, поджав под себя колени, и прижимала к лицу кухонное полотенце, расцвеченное красными пятнами.
— Мама, прости меня, — тихо сказала я.
— Ничего, зайка… иди к себе, — она отворачивалась и говорила в пол.
Я прошла в родительскую спальню, отец переодевался, вытягивая ремень из костюмных брюк.
— Я тебя ненавижу, — тихо сказала я отцовской спине.
Отец ударил меня по лицу с разворота, так, что мое легкое тело впечаталось спиной в шкаф. Он никогда раньше не бил меня, и этот удар взорвал мою вселенную.
Лежа на полу, я упрямо повторяла: «Ненавижу, ненавижу...», — потом вскочила и убежала в свою комнату, меня трясло и колотило от злости. Машка все поняла без слов, она присела на мою кровать, обняла меня и прижала к себе. Она была моей родной душой, островом в океане обиды. Я больше не чувствовала неприязни и отчуждения, а скорее растерянность… Что у меня больше нет желания избавиться от моей сестры. Детская ненависть переплавилась в любовь.

Через три года отцовская машина, потеряв управление в тумане, врезалась в опору рекламного щита, перекрутившись возле железного столба и превратившись в кучу металлического хлама с искорёженными останками внутри.
В машине, кроме отца, ехала мама, которая должна была в этот день улететь к заболевшей бабушке, но рейс отменили ввиду погодных условий.
Бабушка пережила свою дочь ровно на три минуты, как мне сказала потом Машка. И мы остались одни. Машка заменила мне мать. И прежние мысли о её убийстве, изредко услужливо подкидываемые памятью, заставляли меня идти нервно-алыми пятнами стыда.

Из сна меня выдернул звонок телефона.
«Останься пеплом на губах, в моих глазах дыханьем ветра...» — эта мелодия была настроена на Машкин Билайн.
Я глянула на светящийся циферблат часов, которые не снимала с руки даже ночью, — четыре утра. Это серьезно, сестра была основательным человеком, не набирающим мой номер сонным утром, в приступе похмелья или желания непременно поговорить о целлюлите.
— Да, — хрипло ответила я.
— Дашка, — голос сестры был тусклым и далеким, — ты мне нужна. Потом щелчок разрыва связи и сообщение оператора: «абонент вне зоны обслуживания».
11 цифр, ломая ногти. Сестра не отвечала. Еще раз, еще… Тухло. Я рывком вскочила с постели, стряхивая остатки сна. Джинсы, футболка, куртка, кожаный мягкий рюкзак, в который я привычно швыряла необходимое: белье, коммуникатор, вода, любимая книга (в самолете надо бы поспать, а почитаю потом). Ах да, мне нужны будут деньги.
Служба заказов билетов ответила бодро: ближайший рейс через два часа. Нормально.
Аэропорт был заполнен людским гулом и суетой. В воздухе витали, казалось, осязаемые надежды на счастливое будущее. Оправданные? Вряд ли.
Мне оставалось еще полчаса до вылета. Звонок на работу совершен, получено разрешение на отсутствие, с последующей объяснительной по возвращению. В голове крутились варианты: что могло произойти?
Машка была замужем. Кажется, вполне счастливо, вот уже 7 лет. Муж был удачливым бизнесменом, мы пересеклись с ним лишь на свадьбе, на которую я приехала сразу после сдачи первой сессии.
В это время я была уже студенткой первого курса МАИ, и мою жизнь сотрясали первые впечатления от огромного города и заполошных любовей. Сейчас я уже даже толком не помнила, как он выглядел — Машкин муж, шатен или брюнет, знала лишь ту малость, которую можно было выудить из скупых телефонных переговоров с сестрой.
Звонки на день рожденья и Рождество, стандартные поздравления и банальные фразы. После ее замужества наша связь не оборвалась, но стала тонкой струной, по которой несколько раз в год пересылались поцелуи и штампованные монетки слов: «Как дела, котенок», «Хоть бы приехала, скучаю». И вот – пока необъяснимый предутренний звонок.

Родной город встретил моросью и туманом, обычным для ранней осени.
Я не чувствовала ностальгии и всего этого прочего голубого дерьма, именуемого грустью по своему детству. Здесь оставалась только сестра. И Иван, которого я бросила молча и жестоко, после выпускного вечера.
Оператор ласково, почти эротически, просил перезвонить позже, надеясь на мое понимание. Сотовый Машки был отключен, домашний телефон молчал. Дверь ее квартиры не порадовала — горел красный глазок сигнализации. Квартиру наших родителей мы продали, когда сестра вышла замуж — мне требовалось жилье в Москве; сейчас они жили в роскошном кирпичном доме с лифтерами, охранниками etc…
В гостиницу идти не хотелось, не люблю все эти манипуляции с регистрацией и предъявлением документов.
Я помнила домашний телефон Ивана. Он был плотно врезан в мою память, хотя я старалась забыть. И его, и этот город, и этот телефон, и его губы на моем теле в тот выпускной вечер…
Если он переехал, то — хана. Светит гостиница, безликая комната, жалкий стол с ожогами от окурков, и пятна любовных утех на выцветших покрывалах.
Трубку взяла сестра Ваньки. Дина моментально узнала мой голос. Без лишних «ой, какими судьбами» она деловито продиктовала мне его мобильный и велела звонить в любое время.
На мой недосказанный вопрос (удобно ли) прозорливо хихикнула — неженат.
Иван ответил сразу, резко и отрывисто — Жеглов.
Да, вот такая забавная и говорящая фамилия была у моего школьного приятеля. Он спал и видел себя работником уголовки. Я почему-то разом онемела, хотя заставить меня замолчать мог бы только мой шеф, за глаза называемый сотрудниками БТР.
— Диван, — робко произнесла я Ванькино школьное прозвище. Он и напоминал диван — здоровый и угловатый.
— Дашка. — В голосе никаких эмоций, на которые (что греха таить) я рассчитывала.
— Мне негде остановиться.
— Где ты? Жди, буду.
Его девятка — я сразу поняла, что это Ванька — подлетела через 22 минуты. Дверца открылась, и я плюхнулась на переднее сиденье, в теплый салон.

Я всегда верховодила в наших пакостях, и всегда Иван прикрывал меня, мой рыцарь и щит. И сейчас в его машине я чувствовала себя так же, как 20 лет назад, в кабинете директора, который требовал объяснений, каким образом на двери в учительский туалет появилась надпись КАНАЛИЗАЦИЯ.
Заслоняя меня спиной, Ванька уныло бухтел, что не виноватые мы, хотели стереть, но краска попалась стойкая, а растворителя не нашли… Ну да, это был Машкин лак для ногтей.

— Какими ветрами? — его вопрос звучал сухо и по-деловому. В волчьем взгляде, в суженных зрачках, сонно ворочался мент. Я сталкиваюсь с МВД постоянно по роду профессиональной деятельности, этот взгляд я узнаю из тысячи.
— Звонила ночью Машка. Просила приехать. А сейчас не отвечают телефоны, дверь на сигнализации.
— Может быть, уехали в отпуск, — предположил Иван.
— Она любит весенний Кипр и предпочитает только одну определенную гостиницу. Машка консерватор — не то, что я, перекати-поле.
— Ушли в гости на всю ночь?
— Не смеши меня, сестра не пьет ничего кроме боржоми и терпеть не может пустых пьянок.
— Понял. Ладно, едем.
Он привез меня в невзрачный коттедж на окраине города, с пыльной мебелью и окнами с плотно задернутыми шторами.
— А в твоём ведомстве неплохо платят… Или гнездышко любви входило в приданное? — не удержалась я от шпильки.
— Я не женат, — равнодушно ответил Иван, — а дом не мой, приятель в командировке оставил ключи для присмотра. Ты давай с дороги отдохни, а я тут позвоню кое-кому.
Рюкзак полетел в тяжелое кресло, сверху упали мои футболка и джинсы. В чем мать родила, я продефилировала мимо Ваньки в ванную, он даже бровью не повел, глядя сквозь меня.
Контрастный душ прогнал наваливавшуюся сонливость, в голове прояснилось. Иван, походу, обзванивал отделения милиции и больницы.
В комнате его уже не оказалось, зато с кухни тянуло запахом свежесваренного кофе, на который я шла послушно, как крыса на звук свирели.
— Она в первой городской, — сообщил Иван, отхлебывая черную жидкость, которую он сварил вместо кофе, и глядя без видимого интереса на полотенце, туго обернутое вокруг моих бедер и едва прикрывающее лобок.
— Сотрясение мозга, переломы ребер, разрыв селезенки. По-видимому, упала с высоты… Едем?
— Кстати, ты работаешь там, где и хотел? — уже в машине спросила я одноклассника.
— Да.

Не переношу больниц. Запах смерти и боли, стерильные или не очень стены, медсестры, шныряющие с деловым видом по коридорам. Бррр.
Дежурный врач, отловленный нами в ординаторской, сухо сообщил:
— Больная оперирована. Вы, собственно, кто?
— Сестра, вообще-то. Это достаточный повод для посещения?
— Пять минут, — закруглил врач.

Машка лежала в дорогой одноместной палате, с коврами и телевизором. Вот только в телевизор ей смотреть было нечем. Пол-лица слилось в огромную синюю опухоль, горло пряталось в бинте, все, что ниже — в гипсовом корсете. Огоньки медицинских приборов на железной стойке рядом с кроватью успокаивающе подмигивали — все будет хорошо.
— Машка, — тихо сказала я, — Машка… Как же так произошло?
Эта душная палата угнетала, здесь могло думаться только о старости и смерти, ночных суднах, болезни Альцгеймера и выкидышах в результате падения с лестницы.
Такие мысли вызывают обычно предательские слезы, но мои глаза были сухи. Ненавижу плакать.
— Крыска, — голос сестры был бесплотным и умирающим, — я испугалась. Думала, что умру, не попрощавшись с тобой.

— Дура. Машка, ты набитая старая дура, — мой голос предательски дрожал. — Вздумала меня бросить.
— Не звони Олегу и ничего не выясняй, — прошелестела Машка. — Тебе есть, где остановиться? Наверно, позвонила Жеглову?
Моя сестра знала меня. Даже после пятнадцати лет жизни врозь, она знала меня до костей.
— Ты не волнуйся, — спокойно отвечала я. — Мне есть, где жить и спать. Не поняла — что с Олегом? Что случилось? Вы попали в автокатастрофу?
— Он сошел с ума.
Я ошалело смотрела на распухшие губы сестры, пытаясь найти другой смысл в ее словах.
— Сеанс родственнных объятий закончен, — меня теснила к выходу медсестра, пожилая сухая тетка с взглядом акулы и зубами лошади.

В холле Иван посмотрел на меня вопросительно.
— Она жутко избита. Именно избита.
— Странно, — возразил Жеглов, — дежурный врач утверждает, с ее же слов, что она упала со стремянки. Якобы полезла на антресоли за старыми вещами, хотела выбросить лишнее.
— Машка боится высоты. Она даже окна не моет, это всегда делала я. А сейчас наверно специальная служба. Ей вторая ступенька лестницы — Джомолунгма.
Я вдруг почувствовала вкус крови на зубах: прикусила язык?
Удар отца и дверца шкафа, гостеприимно приласкавшая мне позвоночник.
— Сука, — процедила я. — Он бьет Машку.
— Муж?
— Нет, блин, сосед.
Меня несло и крутило в потоке бешеной алой ярости, от которой щипало кожу на затылке и ломило зубы.
— Спокойно, — приказал Жеглов. — Без истерик. Ошибаться не можешь?
— Нет.
— Проясним, не дергайся. Сейчас вернемся в коттедж. Я уеду на работу, вернусь вечером. Мужа найдем, все нужные вопросы зададим.
В коттедже ничего не изменилось: те же пыльные шторы, тарелка, поросшая мхом в нержавеющей раковине, тишина в углах.
Чтобы не бегать из угла в угол, подобно тигру, я взялась за уборку. Драила, пылесосила, бросила в стирку постельное белье. Иногда смотрела с надеждой на телефон — он молчал.
Иван приехал почти в девять. Молча бросил ключи на кухонный стол и сказал:
— Тухляк.
— ?
— Он на Кипре. Улетел пять дней назад, регистрацию в аэропорту прошел, в самолет сел. В гостинице ответили, что клиент в номере, но в данный момент отсутствует. Мобильные телефоны отключены. Его секретарь ответила, что заказывала билеты на двоих, но билет на Котельникову Марию Анатольевну оказался невостребованным.
— Не может быть!
— Факты остаются фактами, малыш.
Он называл меня когда-то адской деткой, гильотиной, паршивкой, засранкой — и никогда малышом.
— Останься, — жалобно попросила я. И видела, что он колеблется.
— Нет.
Щелкнул замок двери, и я осталась одна, в городе своего детства. Наедине с воспоминаниями.

Утром я доехала до первой городской одна. Дежурный врач был уже другой, немолодой суетливый пузанчик.
— Кризис миновал, деточка. Ваша сестра еще будет танцевать на вашей свадьбе.
Впрочем, в палату он меня всё с той же любезностью не пустил: «Приходите завтра».

Я поехала к Машкиному дому, непонятно зачем.
Странно, глазок сигнализации не горел. Поколебавшись, я опустила руку, уже протянувшуюся к звонку.
Вечером я снова отправилась к Машке. Мне было нечего делать в этом городе, кроме как сидеть возле кровати сестры и слушать, как попискивает какой-то забавный прибор, рисующий на мониторе кривые линии.
Просыпалась Машка редко, непонимающе глядела на меня и снова засыпала.
Через два дня я чуть не столкнулась в дверях с ее мужем. Как ни странно – узнала его сразу. От Олега удушающее несло дорогим парфюмом, и, сквозь «Хьюго Босс», перегаром. Словно он пытался одеколоном задушить запах пойла, влитого в организм в большом количестве.
Олег прямиком прошел сначала в кабинет главного врача, я тихонько шла следом. Потом направился в палату к Марии.
В нерешительности я застыла у стеклянной двери. Потом повернулась и вышла, чтобы не столкнуться нос к носу. Не факт, что он меня узнает, но все же…
За углом здания пришлось простоять сорок пять минут, прежде чем я увидела высокую фигуру Олега. Он вышел на крыльцо, рассеянно посмотрел на окна палаты на втором этаже, где лежала Машка, достал из кармана ключи от машины. Черный джип ласково бибикнул, откликаясь на призыв хозяина. Интересненько. Откуда же он нарисовался, любящий муж? Котельников резко рванул с места и исчез за воротами.
Иван не звонил, я маялась бездельем и походами в больницу. Через два дня Машке стало значительно лучше, и мне захотелось услышать ответы на кое-какие вопросы. Например, как она жила все эти семь лет со времени моего отъезда?
Она молчала и отводила глаза, но моё молчание её дожало.
— Не слишком ли поздно для правды?
— Лучше поздно, чем после жизни.

У Олега начались неприятности с партнерами по бизнесу четыре года назад. И все полетело в тартарары. Он стал частенько поддавать, приходить домой под утро, поднимать голос. А потом — и не только голос. Впервые муж ударил Машку, когда она была в положении. Ребенок был долгожданным, но забеременеть не получалось, сестра очень переживала, лечилась, тратила бешеные деньги на врачей и лекарства.
Олег пришел домой под утро, не предупредив о том, что не будет ночевать дома. Когда Машка спросила, где он был, Олег взял грубо ладонью жену за лицо и ударил затылком об стену. Она потеряла сознание — а когда очнулась, поняла, что лежит в луже крови. Совершенно одна.
После возвращения жены из больницы Олег взялся за ум. Долго вымаливал на коленях прощение, бросил пить. Но хватило его не так уж и надолго – через какие-то год-полтора объявились и девицы, звонящие внаглую на домашний телефон и требующие Олега, стали нормой запах чужих духов на подушке, помада на рубашках.
В начале года сестра заговорила о разводе — и тут он окончательно озверел. Побои стали обычным сопровождением его недолгих и нетрезвых визитов.
Машка уже собрала вещи и собиралась переехать временно к подруге, подав документы на развод и раздел имущества, но не успела. Про билеты на Кипр она слышала впервые. Судя по всему, туда он улетел с другой. Или отправил кого-то вместо себя.
Я шла к месту своего обитания пешком: многое нужно обдумать. По дороге позвонил Иван — не ответила. Пусть живет себе спокойно. Мне нужно не так много времени.

=====================================================================
Маленькая дамская сумочка способна так много вместить. Пачка презервативов, зубная нить, мобильник, косметика, сигаретная пачка, упаковка таблеток, денежные купюры, раскиданные по кармашкам.
Кажется, на мне тряпок меньше, чем деталей обстановки моей сумочки.
Не очень привычно в подобной амуниции, но я легко адаптируюсь к любой одежде. Сложнее всего было нанести макияж так, чтобы выглядеть на грани — между сексапильностью и непристойностью. Быть блондинкой, оказывается, не так-то просто. Глаза, брови, губы — все нужно подавать иначе.
Мужчина, которого я жду, падок на блондинок. Я многое теперь знаю о нем.
Это его любимый ресторан, обычная точка для ужинов. Если он себе найдет уже птичку на эту ночь — мои усилия снова впустую. Третий вечер коту под хвост. В первый день он был тут с женщиной, по виду напоминавшую блядь низшего звена, во второй день не приходил вовсе, на третий — ужинал с двумя мужиками.
Он пришел один. Наконец-то. Я сижу у барной стойки, завернув ноги в этакую сексапильную спираль вокруг высокого шаткого табурета. Думаю, должно выглядеть вполне привлекательно. На меня косятся сидящие рядом мужики, протягивают зажигалки, когда я достаю из сумочки сигареты. Я не курю, но сигарета дополняет образ.
Он ждет горячее и лениво оглядывает зал в поисках достойной дичи. Ну, давай, козлик, давай…
Я потягиваюсь на насесте, рискуя свалиться, ловлю одобрительные взгляды. Что ж, надо форсировать события. С сумочкой под мышкой лениво дефилирую через весь зал к ватерклозету, стараясь подать бюст и прочие окрестности в лучшем виде.
Он провожает меня задумчивым взглядом. Неплохо.
На обратном пути окликает:
— Девушка, можно вас?
— Можно нас — что? — я поворачиваюсь с лучезарной улыбкой. Процесс пошел.
Обмен скользкими шуточками и банальными двусмысленностями.
— А как вы относитесь к женатым мужчинам? Кстати, я Олег.
— Никак, я незамужняя девушка, поэтому к мужчинам вообще не отношусь. Очень приятно, я Дуся. (тут могло быть любое другое имя)
— Неужели мужчины не видят, как очаровательны эти глазки? (ушки, ротик, ножки, жопка — тьху)
— Видят, но боятся.
— Чего же?
— Тещи.
Ха-ха.
Изредка в глазах мужчины проскальзывает то, что мне категорически не нравится. Словно донный сом-людоед выглядывает из-под коряги. Выглядывает и тут же прячется.
Встреча будет на моей территории, что вполне устраивает обоих. Я встаю из-за стола, облизываю призывно губы и мурлычу:
— Жду тебя на улице.
В машине мужчина пытается меня сразу завалить на сиденье, но я шлепаю по рукам и обещаю: — Потом. Терпеть не могу перепихон в нестерильной машине.
Он неохотно отваливается и заводит двигатель. По темному и мокрому шоссе джип выжимает скорость под 160, но мне приходилось ездить еще и не с такими лихачами, я безмятежно смотрю в зеркальце, изредка встречая мужской взгляд и коротко подсказывая дорогу.
Ты, ссука, еще не знаешь, как закончится этот вечер.
В коттедже темно и прохладно, я отключила отопление перед отъездом.
Достаю початую бутылку скотча из холодильника и отпиваю из горла. Напиваться не след, но и выполнять задуманное на трезвую голову я не в состоянии. Мужчина уже стоит сзади меня, лапая мой зад и поднимая без того короткую юбку.
— Не так скоро, зайчик.
— Не играй со мной, детка, — холодно предупреждает он и запускает руку глубже.
Я стискиваю зубы и терплю. Ничего, еще не вечер. Поглядим, кто будет наверху.
— Выпьешь? — я встряхиваю бутылкой.
— Давай, — мощным глотком он ополовинивает ее и снова притягивает меня к себе.
— Может, ванна? — скорый секс не входит в мои планы. Как и вообще не входит. Мне нужно тянуть время.
Вместо ответа мужчина берет меня за волосы и кусает в шею. Черт возьми, больно! Я вскрикиваю, его словно подстегивает моя боль.
— Где спальня?
— На втором этаже. Подожди, я приму душ.
— Потом.
Перекинув меня через плечо, мужчина поднимается по лестнице и пинком открывает дверь спальни. Черт, расторопный. Кажется, меня будут трахать без особого на то моего согласия.
Дальнейшее происходит по обычному сценарию. Кроме одной детали. Секс грубый и жесткий, без всякого предохранения. Меня лупят по заднице, кусают, мнут — но, к моему ужасу, мне нравится то, что он делает.
Я кончаю с рычанием и хрипом, через минуту рядом падает обессиленный любовник.
— Детка, ты великолепна
В моем ответе мужчина не нуждается. Впрочем, как и во мне.
Я поднимаюсь с кровати, чувствуя боль везде. Но завтра будет еще хуже.
— Куда ты? — он обеспокоено поднимает голову.
— Принять, наконец, душ.
В ванную я прихватила сумочку. Скорая противозачаточная таблетка (не хватало еще залететь от ублюдка), пакет с порошком (одну дозу он уже принял в ресторане, вместе с аперитивом, но, судя по всему, её было недостаточно), черные кольца наручников. Все рассовываю в карманы махрового банного халата.
Мужчина в спальне курит сидя, пуская кольца в потолок.
Я сбрасываю халат в кресло и опускаюсь перед ним на колени, поглаживая и лаская. Вторая волна много короче… и как-то нежнее.
Защелкнуть наручники, приковывая его в металлическому кольцу в изголовье кровати – делов фигня. Он дернулся и заорал: — Какого черта, сука?!
— Поскучай, мальчик, — хладнокровно ответила я и пошла одеваться. За моей спиной бешено дергали кольцо, так, что содрогалась тяжеленная двухспальная кровать. Если вдруг наручники не выдержат и лопнут — мне хана, все таки не хромированный металл для профессионалов, а игрушка из секс-шопа.
Когда я застегивала на себе рубашку, толчки и лязг прекратили, сменившись стоном.
— Отпусти, блядь. Мне плохо.
— Конечно, плохо, — ответила я, подходя ближе и вглядываясь в лицо мужчины. Он побледнел до синевы, из носа капала кровь.
— Мне нужен врач. Сердце. Я перестаю чувствовать его. Ты слышишь, сука?
— Ты забыл волшебное слово «пожалуйста»,
— Пожалуйста, — он задыхался.
— А жена говорила тебе это слово, когда ты вышибал из нее нерожденного ребенка? — я пыталась говорить спокойно.
Он замолчал, трудно, со свистом втягивая в себя воздух. Потом снова начал дергать кольца, теряя остатки сил. Я не могла смотреть на это и отвернулась, хотя паника где-то в животе крутилась и выла, требуя — отпусти его, дура!
Его можно было бы спасти, введя внутривенно лидокаин или атропин. Далее АТФ, глюкоза, преднизолон… Антидот и шприцы были в аптечке, подготовка была тщательной, на все возможные варианты.
Но я вспомнила изломанную, погасшую сестру и заставила себя стоять.
Сердце остановилось через три минуты. Алкоголь, секс и лошадиная доза дигитоксина. У Олега было отличное здоровье, с одним крошечным минусом — артериальная гипотензия, что и определило мой выбор. Машка мне как-то жаловалась по телефону, что не может найти для мужа редкое лекарство от низкого давления.
Бутылку скотча, недопитую Олегом, я аккуратно завернула в пакет, вместе с наручниками. Выбросить.
Из холодильника достала коньяк. «Мартель», мой любимый сорт, мягкий и нежный – не зря покупала, пытаясь хоть как-то оживить скудость холостяцкого холодильника. Я пила из горлышка и не чувствовала жидкого огня, который лился по пищеводу.
Нужно было удалить все отпечатки пальцев Олега с мебели, ликвидировать следы сексуального сражения, одеть тело и увезти подальше.
Я уже почти закончила с уборкой и стиркой, и возилась с одеждой, натягивая ее на мертвого Олега, когда хлопнула входная дверь.
Я обмерла, повернувшись и встретив взгляд Ивана. Полагаю, он надеялся увидеть в моей постели живого мужчину, автомобиль которого стоял под окном. Но никак не труп, непослушной тяжелой куклой болтающейся в моих руках.
— Дура, блядь! — Иван подошел ко мне, бесцеремонно выхватил кисть Олега, щупая пульс.
— Он не дышит уже полтора часа, — злобно огрызнулась я.
— Что ты ему дала, идиотка? Надеюсь не цианид из ближайшей аптеки?
— Ты меня за блондинку держишь?
— А ты она и есть. Сними хоть парик, осспидя. Слава богу, что я на тебе не женился. Ты ненормальная. Мы бы его все равно прижали. Народная, блядь, мстительница…

Точно, я забыла снять свой камуфляж и до сих пор нахожусь в парадном облачении платиновой блонд. То-то за ушами у меня течет пот. Я вдруг опустилась на пол и захохотала, наружу поперла истерика.
Иван с недоумением смотрел на меня пару минут, потом отвесил мне тяжелую оплеуху, так что у меня загудело в позвоночнике.
— Меня любят бить мужчины, — с кривой пьяной улыбкой сообщила я. Особенно, когда трахают.
— Ты что, еще и …? – он мотнул головой в сторону кровати.
— Именно. Ты же благородно оставил меня на пороге своего дома, одинокую, с разбитым сердцем. Мне нужно было лечиться от надежд и иллюзий… Секс — оптимальный вариант.
— Ты бы не кривлялась, все-таки человека убила, — бросил мне Иван через плечо, продолжая начатое мной дело камуфлирования трупа одеждой. — К тому же ты запамятовала. Это ты 8 лет назад бросила меня с расстегнутой ширинкой у теплой постели.
Алкоголь, с начала вечера аккумулирующийся в организме, наконец, дал отдачу. Словно в животе кто-то внезапно развязал шнурок, удерживающий спиртное от всасывания в слизистую. У меня разом отказали ноги, уши и глаза. Меня несло куда-то в теплой черной воде, в которой отражались звезды…

На мои проводы на вокзал пришел только Иван. Мне было почему-то страшно лететь самолетом.
Я не знаю, что он сделал с трупом, и как смог спустить дело о смерти Олега на тормозах. Но я была на свободе, и ко мне никто не приходил с наводящими вопросами.
Вот только чувства облегчения – не было. Были досадные колючки в солнечном сплетении, горечь на языке и месячные, которые начались на 10 дней раньше положенного срока.
И сны, в которых меня снова и снова трахали на той кровати в коттедже, только теперь наручники были на моих руках, а Олег был нежен и ласков.
Проснувшись, я вспоминала булгаковскую Маргариту и Сатану, которого она просила не подавать ежеутренне платок женщине, удавившей им своего ребенка. За меня никто просить не будет.

Машку должны были выписать из больницы только через две недели, и она обещала приехать ко мне в Москву. Сначала в гости, а там будет видно.
Олега хоронили без нее, о смерти сообщив, как о внезапном инсульте. Алкоголь, проблемы с бизнесом, хаотичные связи с женщинами – логичный исход. Но мне кажется, она догадывалась…

— Диван, ты бы хоть поцеловал меня на прощанье, — грустно попросила я.
— Я не умею целовать женщин, — мрачно отшутился Ванька.
— Только мужчин?
— Мужской коллектив, мужские игрушки, мужская дружба… А любовь – нет уж, увольте…

Проводница досадливо ворчала — до отправления оставались секунды, а мы все не могли разжать руки.
Поезд тронулся, меня оттолкнули от двери и опустили лист металла, закрывающий ступеньки…
Из тамбура я отчаянно закричала в грязное двухслойное стекло:
— Иван, я не могу без тебя!
Он шёл по перрону, бесстрастно глядя на меня. Читая по губам? Не знаю…
А поезд набирал ход, отрезая каждым вращением колёс моё прошлое: город, моросящий дождь и мужчину, который до этого дня оставался моим.

© паласатое

Источник: www.yaplakal.com/