Не чужие

…- Многое я себе многу простить из того, что, вольно или невольно, сделал порой поперек своей совести. Но только не это. Только не тоскующий и все еще на что-то надеющийся взгляд своей шестилетней дочери, когда я уходил из семьи.
Много лет назад со мной случилось то, что иногда с нами, мужиками, случается. Я безоглядно влюбился в чужую женщину, чужую жену, ставшую мне роднее, ближе и желаннее своей. И пошел за ней, как зачарованный.
Рано или поздно все тайное становится явным. Город наш небольшой, и вскоре добрые люди известили мою жену, что у меня есть другая женщина. Я поначалу малодушно отпирался, как мог, но к тому времени к жене охладел, и она это чувствовала, а потому не верила мне. И однажды случайно увидела нас вдвоем.
Нет, ничего такого, мы просто вместе ехали в автобусе, но жена потом сказала, что я так на нее смотрел, так нежно и бережно ее касался, что она все поняла. Ну и все, поперла меня из дома. А я как будто только и ждал этого. Моя возлюбленная тоже ушла из семьи, мы втайне от всех сняли однокомнатную квартирку и наслаждались друг другом и нашей относительной свободой.
Но там у меня оставалась совсем еще маленькая дочь. И она все никак не могла взять в толк, почему ее любимый папка, который в ней души не чаял, перестал приходить домой. А объявлялся лишь раз в неделю, в воскресенье, чтобы сводить ее в парк, в кино, угостить мороженым, поцеловать и опять исчезнуть на неделю.
И каждый раз, когда я приводил ее к условленному времени обратно во двор и отправлял к вышедшей встречать из подъезда матери, дочь начинала плакать и звать меня домой. А я… А я уходил. Уходил, унося с собой ее укоризненный и непонимающий взгляд: почему я ухожу, почему не возвращаюсь вместе с ней домой. Она и спрашивала меня об этом. А я бормотал что-то о том, что мы с мамой поссорились, что когда-нибудь помиримся, и тогда я снова буду жить дома. Хотя и сам ни одному своему слову не верил.
Вся моя беда была в том, что даже находясь рядом с дочерью, я не переставал думать о той, что стояла между нами.
Конечно же, я был не железный, и сердце мое каждый раз больно сжималось при виде страданий любимого существа. Да и сам я с трудом дожидался очередного воскресенья, чтобы пообщаться с дочуркой, кстати, очень похожей на меня. И конечно же, я всегда думал о том, а как же она будет расти без меня? А вдруг жена выйдет замуж, и дочь будет воспитывать чужой мужик, равнодушный к ней, а то и с трудом терпящий ее?
И я уже начал колебаться: а может вернуться домой? Наступить на горло собственной песне, то есть отказаться от своей любви во имя дочери? Но тут случилось непоправимое, из-за чего я уже не мог дать обратного хода.
Во время моего очередного свидания с дочерью она, как обычно, невинно лепеча о разных разностях, вдруг сказала такую вещь, что я споткнулся и чуть не упал.
— Кто у нас ночевал? – стараясь быть спокойным, переспросил я.
— Дядя Валера, — повторила дочь. – А пошли, папа, мороженое купим…
— Идем уже, идем. А где он спал, дядя Валера?
— С мамой, — наивно сказала доча. — На маминой кровати…
У меня сжались кулаки. Может ребенок фантазирует? Хотя зачем это ей. Дядю Валеру, нашего соседа, доча знала хорошо. Он жил в соседнем подъезде. Мы дружили семьями, вместе отмечали, то у них, то у нас, праздники, какие-то семейные торжества.
Потом Валерина жена Люба тяжело заболела, у нее оказалась опухоль мозга. Ее готовили к операции в областной больнице, но не успели. Так Валера остался один, с восьмилетним сыном. Но тосковал он недолго. Мужик симпатичный, компанейский, он и при Любе не упускал возможности сходить налево.
Люба об этом знала и называла мужнину «Ниву», на которой тот рассекал по нашему городу после суток на вахтовом автобусе, блядовозкой. Знала, очень переживала, но терпела – любила, наверное, Валерку, да и семью рушить не хотела. А теперь он, козел, и до моей жены добрался.
Валера давно на Зинку мою косился, а тут такая возможность – я ушел от нее. Заявился, как обычно, в гости, распили, наверное, бутылочку на двоих, жалуясь друг дружке на одинокую жизнь, да так, жалеючи друг дружку, и оказались в постели. У, сволочи!
«Сдавая» дочь после нашей воскресной прогулки жене, я не сдержался, и едко сказал ей:
-Ну что, нашла уже себе утешителя?
Зинаида покосилась на дочу, поняла, что та ее каким-то образом выдала, и с вызовом ответила:
— Нашла! Не тебе же одному кувыркаться с бабами…
И все. Она мне тут же опротивела. Это была не ревность. Это было чувство оскорбленного собственника. Никто не был вправе притрагиваться к моей жене, моей собственности. А раз уж Зинка позволила это — неважно, из мести ли ко мне или у них там с Валерой какие-то чувства зародились, мне на это было плевать, — теперь она уже никто иная, как сука и проститутка
Я был вне себя. Но всего лишь молча развернулся и пошел к остановке. И услышал за спиной отчаянный крик:
-Папа!
Только этот родной голос мог меня сейчас остановить. Но я был настолько уязвлен и оскорблен признанием жены в измене, что лишь мельком оглянулся и досадливо махнул рукой – «Да идите вы все!». И снова меня по сердцу царапнул этот взгляд дочери, такой, знаете, исподлобья, преисполненный и обиды и надежды.
…Мой попутчик поперхнулся, закашлялся, провел рукой по лицу – мне даже показалось, что он смахнул слезинку, — потянулся за пивной бутылкой, отпил из нее и снова поставил ее на стол. Мы познакомились в купе СВ скорого поезда «Красноярск-Хабаровск», мчавшегося сейчас, черной осенней ночью сквозь бескрайнюю сибирскую тайгу на запад.
Я в последнее время избегал полетов на самолетах, особенно после того, как в катастрофах, один за другим, погибли двое близких мне людей, и у меня, по сути, возникла самая настоящая аэрофобия. Почему быстрому перемещению на самолете также предпочел этот считающийся скорым поезд мой сосед – не знаю. Может, по тем же причинам. За двое суток мы почти сдружились, хотя разговоры наши дальше обсуждения растущих цен на бензин и ситуации вокруг Сирии не продвигались.
Сегодня вроде ничего и не пили, кроме холодного пива, любезно предложенного нам хлопотливой проводницей. Но этого хватило, чтобы Вадима Сергеевича, достаточно интеллигентного на вид мужчину лет пятидесяти, вдруг «пробило» на откровенность.
Сказался, видимо, синдром «попутчика», перед которым можно вывернуть свою душу, зная, что больше его, вероятнее всего, уже не встретишь. Правда, говорил Вадим Сергеевич не так гладко, как я сейчас излагаю его рассказ – волновался все же, мысли перескакивали с одной на другую, иногда он сжимал кулаки, пару раз даже скрипнул зубами.
Я же деликатно помалкивал, лишь изредка кивая головой да отделываясь неопределенным хмыканьем, как бы поощряя собеседника на дальнейшие откровения.
Но тут Вадим Сергеевич и сам надолго замолчал, отрешенно уставившись в оконное стекло, за которым проплывали темные зубчатые силуэты подступающей к железной дороге тайги.
Я не выдержал первым и, тоже отпив большой глоток уже начавшего теплеть светлого чешского, спросил:
— И что же было дальше, Вадим Сергеевич?
— Дальше? – встрепенулся мой попутчик. – А что дальше? Уехали мы с моей новой любовью на Дальний Восток, у нее там родственники. А по сути, не просто уехали, а удрали. Жена моя, поняв, наконец, что я не собираюсь прощать ее и возвращаться домой стала таскаться по всем органам, чтобы нас там пропесочили и заставили таки разбежаться по своим семьям: в профком там, к руководству треста, где работала моя Светлана, ко мне на автобазу, я там начальником колонны был. А муж Светланы как-то подкараулил меня со своими дружками… Ох, и вломили они мне! Хорошо, наряд милицейский рядом проезжал, и они вовремя смылись. Напоследок муж Светланы еще разок пнул меня, уже лежащего, и прошипел, что в следующий раз меня убьют и чтобы я делал выводы. Но милиционерам я не сказал, кто это был – хулиганы, мол, обычные, закурить попросили, а я не курю.
В общем, потрепали нам наши бывшие супруги нервы, ну вот мы и решили уехать ото всех куда подальше. И оказались в Биробиджане. Вот уже двадцать с лишним лет там. Нормально живем. Я, правда, простым механиком работаю, Светка кадровичкой у нас же в базе. Квартиру успели там получить и приватизировать, дачей обзавелись – там же все растет, климат замечательный. Светка мне и сына родила, хороший парень вырос, сейчас в армии, по контракту остался…
— А там как у вас?.. – осторожно спросил я, когда в нашем разговоре опять возникла пауза.
— Да вроде ничего, — тут же отозвался Вадим Сергеевич. – Я о дочери никогда не забывал, да и как забудешь, когда вот этот ее последний взгляд преследовал меня всю жизнь. Чувство вины так и не оставляло меня за то, что я ее, так любившую меня, бросил на чужого дядю. Зинка-то моя потом вышла замуж за этого самого соседа моего, Валерку, представляете. И доча, как выяснилось потом, так и не стала его называть папой – только дядей Валерой. Мы переписывались, созванивались. Я ей честно выплачивал алименты, да сверх того, когда мог, деньги посылал. Учебу ей оплатил в колледже, потом на лечение денег посылал, когда она в аварию попала. На свадьбу денег дал…
Вадим Сергеевич как будто отчитывался передо мной об исполнении своих отцовских обязанностей по отношению к оставленной дочери, и я понимал, почему это он делает – его по-прежнему точила совесть, и он таким вот образом очищался перед незнакомым ему человеком. Хотя, что особенного было в том, что он сделал? Миллионы разводятся и оставляют своих детей. Этот-то хоть материально помогал дочери, а большинство-то, я вот читал недавно, находится в бегах, лишь бы не платить и копейки на содержание собственных детей. Так что по сравнению с другими отцами Вадим Сергеевич практически безгрешен. Эх, знал бы он!..
— Вот впервые еду туда, к ней, — вдруг неожиданно потеплевшим голосом прервал ход моих мыслей Вадим Сергеевич. – Жена отпустила – внук у меня родился! Доча позвала, чтобы увидел!..
И столько радости было в его голосе, что я ему невольно позавидовал.
— Ну, а вы-то что все отмалчиваетесь? – спросил неожиданно Вадим Сергеевич, отхлебнул пива и поморщился. – Совсем теплое стало.
И он вопрошающим взглядом уставился на меня. То ли предлагая и мне пооткровенничать, то ли сходить за пивом. Я выбрал второе. Хотя если принесу не пива, а чего-нибудь покрепче, может быть, тоже поделюсь с попутчиком, что и меня самого гложет. Я ведь тоже бросил своего ребенка. Сына. Ему было уже двенадцать, когда я вот также сорвался, очертя голову, за другой женщиной.
Мы, правда, никуда не уехали, а продолжали жить в одном городе. И сын меня не простил. Он требовал, чтобы жена, то есть мама его, не принимала от меня никаких денег, заявив, что они и сами прокормятся, не шел ни на какие контакты со мной. Жена воспитывала его одна, поскольку замуж так больше не выходила. И довоспитывалась – сын сел за ограбление. Через полгода я разузнал, где он сидит, и поехал к нему на свидание. И вот возвращаюсь, что называется, не солоно хлебавши. Не вышел сын ко мне. За что же он так меня? Ведь не чужие вроде…
Sibirskie

Источник: www.yaplakal.com/