Работа на шахте

За день до показательного спуска в шахту нас обучали обращению с самоспасателем. Это такой металлический бочонок на ремне. В случае пожара или взрыва он вскрывается, оттуда выскакивает резиновая подушка и шланг, начинается химическая реакция и выделяется кислород, которого тебе хватит минут на 20… Ну и прибор — газомер. На электронном табло светятся цифры, показывающие концентрацию метана вокруг. Если слишком большая концентрация, газомер начинает пищать. Были и другие приборы… В него нужно качнуть воздух специальной резиновой грушей и смотреть на шкалу, самому различая на ней концентрацию…

Сидим мы, значит, — группа из пяти человек и инструктор приносит со склада спасатель — новенький, в промасленной бумаге. Показывает, как нужно обращаться в случае чего. Ложит на пол, прижимает ногой корпус, берётся за ручку-шнур на крышке, рывком срывает крышку и… Ничего. Не сработал спасатель… Не спас он тебя, хоть и новый, со склада… Выдали нам жетоны номерные — номер соответствует твоему табельному номеру. По жетонам получаем лампу, спасатель и прибор. Спасатели — ржавые, во вмятинах. Если уж новенький не сработал…

У прохода к клетям несколько кранов с мутной «питьевой» водой. Рядом окошки — раньше выдавали «тормозок»: два яйца, колбаса, хлеб, сыр. Всё упаковано аккуратно. Мне отец рассказывал. В кране набирали газировку во фляги. Окошки теперь заколочены, а про воду я уже говорил. На двух пассажирских клетях древние таблички: «Норма посадки в клеть 25 человек». Мы опускаемся в 10 утра — первая смена уже на работе, вторая ещё не выехала. Так что с комфортом — 5 студентов и инструктор. Заходим в клеть — железный ящик с дверцами с обоих сторон. Два сигнала. Пауза. Ещё один. Клеть плавно начинает спуск. Инструктор:
-Будет закладывать уши, — сглатывайте.
Успеваю подумать — мы так долго будем опускаться — и клеть уходит вниз, кажется, в свободном падении. Желудок протискивается к горлу, уши, действительно, закладывает. Инструктор:
-Три-пять метров в секунду.
Лестницы аварийного подъёма сливаются в полосу напротив клети. И вот мы в подземелье… Надо сказать, что свозили нас на первый из трёх горизонтов — 640 метров.Второй — 840 метров, третий — 1200 метров.
По началу, конечно, продирала дрожь, представляя всю эту толщу земли над головой… А потом отпустило, не задумывался. Примерно тогда-же я начал худеть и даже как-то съёживаться. Самому с трудом верится, но был я ростом 196 см при весе 130 кг, а стал 186 см и 89 кг соответственно… Странно? Не то слово. Я всё-же думаю, что все изменения были связаны с этой аномалией в голове. Есть-же у меня детские фотографии — я там худющий шкет такой, а потом — раз — и кругленький такой пионер…
За те три года в шахте случалось мне насмотреться всякого — и пожары, и аварии, и сам попадал в неприятные ситуации… Помнится, ремонтировал я экстренный стоп на ленте. Залез на неё и провода
соединяю. И пошёл сигнал, и лента поехала, а до бункера — метров десять. Я упал на ленту и схватился за направляющие опоры — это металлические тросы такие вдоль ленты. Старые уже, рваные, проволока торчит из них… Метров семь протащило меня, пока спрыгнул на землю. А руки до костей разорвал. Обмотал кое-как пакетами целлофановыми да по дороге кровь из них сливал в канаву…

Да! Совсем забыл рассказать про первый рабочий спуск! Это было нечто! Первый рабочий день — он дикий самый…
Получив лампу, прибор-газомер и спасатель, набрав воды, иду к клетям. А там — мамочки мои — толпа матёрых шахтёров, рёв, гогот, матюги!.. И тут клеть поднимается. Что это было! Толпа ринулась вперёд, вопли усилились, меня понесло людской массой примерно в стену. Отчаянно смещаясь и чувствуя, как жалобно трещит под натиском аккумулятор лампы, я тоже заорал. Помогло. Стена метнулась в сторону и меня влепили в спину какому-то шахтёру. Тот матюгнулся, но лишь расставил ноги, чтобы удержаться. Я-же решил немного развернуться, поудобнее, так сказать. Это было ошибкой. Я потерял опору и меня прижало к стенке клети. В живот упёрся чей-то спасатель, а сам я не мог даже пошевелиться. Какая там, к чертям, норма посадки двадцать пять человек! Позже я как-то сосчитал ради интереса — семдесят два!!! Клеть тронулась. Плавно… Быстрее… И тут я почувствовал, что мне, распластанному по железному листу стенки, игриво так за шиворот льётся весёлый ручеёк ледяной воды. Я было дёрнулся — какое там!.. Гомон утих, когда клеть набрала скорость, уши заложило, а ручей на спине крепчал. Я смирился уже, чувствуя, как вода проходит через исподнее в сапоги. И тут!!! Я не понял даже, что произошло — зубы мои клацнули, желудок прыгнул к глотке и попытался забиться за щёки.
-Бля, шо за херня?! — подал голос один из пассажиров.
-Тормоза проверяют, пидоры. — ответил другой.
Клеть стояла, легонько покачиваясь на тросах. Минут через 5, когда вода уже перелила через край моего правого сапога, плавно тронулись. Опорожнив сапоги, я тронулся в неближний путь — до рабочего места ещё пару километров по главному штреку да километр по «норам» высотой 1,5 — 2 метра… В сапогах противно хлюпало и вездесущий сквозняк заставлял ёжиться. У пятивагонеточного электротолкача случилась драка — два озверевших ГРОЗа не поделили место в железном ящике поезда. Их быстро разняли, но я слышал ещё глухие крики, удаляясь по шпалам и высматривая ориентиры на пути. Третий поворот направо, через шлюз до тупика, вдоль ленты и направо, и ещё раз направо. Я включил на лампе дальний свет и обшарил лучом гнилые грязные стены, обросшие грязью кишки высоковольтных кабелей с висящей водорослями отслоившейся оплёткой. Здесь всегда осень. Всегда грязь, лужи и капель…
Вспомнились рассказы отца: когда он работал здесь, вдоль штреков под сводами висели лампы дневного освещения, везде сухо, на всех кабелях бирки — каждые несколько метров, справа и слева от путей — дорожки из плит перекрытия…

Это я моргнул или лампа мигнула? Белое пятно света пожелтело. Нет, только не это. Круг освещения сжался, а свет лампы покраснел. Я зачем-то прибавил шагу и лампа, словно почувствовав это, погасла. Тьма затопила меня с головой — будто лопнул пузырь света в толще мрака. И я, что плыл в этом пузыре, захваченый врасплох, застыл на месте. Слух напрягся до предела — капли воды с потолка, глухой рокот непонятно чего — то-ли воздуха, то-ли механизмов… И далёкие голоса! Вот — впреди показались светлячки ламп. Осторжно ступая, я пошёл вперёд, на эти огоньки — это другая смена возвращалась из забоев… Меня довели до ближайшего телефона, я созвонился с горным мастером, который скоро пришёл и дал мне свою лампу, и мы пошли на рабочее место…

Первое время работа электрослесаря, на мой взгляд, мало чем отличалась от работы ГРП -горно-рабочего подземного, — к технике меня не подпускали, слишком близко к забою тоже. Вручили лопату и в перерывах между зачисткой скребкового конвейера я изучал электросхемы оборудования забоя. В сущности, всё было предельно просто. В забое сверлят пневматическими бурами («баранами») с 2-2,5 метровыми свёрлами отверстия — порядка 70 штук. Затем вызывается мастер-взрывник и под его присмотром закладывается взрывчатка. Все уходят подальше, расставляются посты по штрекам и взрывник замыкает контакт. После взрыва — 20-30 минут проветривания. Затем породопогрузочной машиной порода подаётся на скребковый конвейер, с него — на ленточный, далее — в бункер и на другую ленту… Причём лента длиной 400 метров считается короткой. Ленты обслуживает куча народу — зачистка, замена роликов, ремонт стыков и т.п. Но бывает, что нагруженная, натянутая до предела лента шириной 1,5 метра лопается — и тогда лучше бы рядом не стоять…
Я как-то «сидел на бункере». Это значит по сигналу включать и выключать ленту. В руках -огрызок искро-взрыво-безопасной кнопки. Шорох ленты и поскрипывание роликов навевает дремоту… Тем ужаснее было пробуждение. Что-то где-то заклинило и натяжная головка ленты весом в несколько тонн вдруг ожила и, срывая крепления и ограждения, вырывая с мясом редуктор, поднялась на дыбы и врезалсь в свод потолка, ломая перекрытия, как сухие ветки. Под вой выгорающего от усилий двигателя размером с дебелую свиноматку, который уже заискрил и задымил, и под грохот падающих сверху обломков перекрытий и кусков породы я ухватил спасатель и ломанулся к забою, дико завывая, как та свиноматка при опоросе. Стуча зубами и вращая круглыми глазами, поведал о ЧП бригадиру. А тот, выпятив нижнюю губу, произнёс:
— Тю… А мы гадаемо, чого ты ленту выключив…
После чего отзвонился начальнику участка, чтобы тот усилил вторую смену для ремонта ленты. И через час мы пошли на выход, ибо смена как раз кончилась. Рабочая смена в шахте длится 6 часов. При спуске нужно вставить железную пластину с номером, которая закреплена на лампе, в специальный ящик и, дождавшись, когда загорится зелёная лампочка, идти дальше. При выезде процедура повторяется. Так создаются отметки: пришёл на работу — ушёл с работы.
Но однажды я прогулял три дня подряд…
Я приходил утром на разнарядку. Меня посылали в какой-то полузаброшеный угол чего-то там чистить. Я выходил на улицу, курил, шёл на остановку и ехал домой. На второй день — в ночь. Всё повторяется. Третий день — во вторую. Та-же история. Про прогулы — ни слова. Вот только мастер засёк, что я не в раздевалку пошёл, а на остановку.
Причина? Почему я на работу не пошёл? Офигел уже от такой жизни — уходишь на работу и не знаешь, вернёшься-ли… Каждую неделю на шахте смертельный случай или тяжёлая травма. Это как рулетка — чей там номер сегодня выпал? Не говоря уже про массовые случаи… Взрывы там, или пожары… И вот в очередной раз выезжаешь всё-таки наверх, к солнцу и всё — тормоза слетают. Срочно нужно выгнать всё это — этот каждодневный страх, эту вечную злобу, что деньги не платят, задерживают и всё это рушится в голове, так много, что можно сдохнуть от напряжения — или высосать пол-литра самогона и уйти прочь от этой тупой беспощадной реальности. И снова в шахту, почти на полтора километра вглубь, и снова наверх…
Из шахты меня не выгнали, нет. Заставили дежурить в забое 31 декабря, две смены — с 6 вечера до 6 утра. Причём должно было быть по два человека на забой. Но я был один на два…
Помню, как ехал в автобусе на шахту, посматривая в окно. В центре, за кинотеатром, у ёлки уже вовсю тусовались весёлые нетрезвые люди. Отвернулся и всю дорогу смотрел в спинку переднего сиденья.
… В забое было непривычно тихо, только глухо гудел вентилятор, выдувая просачивающийся метан. Я положил на пол пару досок, ближе к стене, под голову сунул газомер, выключил лампу и уснул. Около девяти нужно было звонить начальнику смены, докладывать обстановку. Докладываю:
— Восточный полевой конвейерный, восточный полевой откаточный — без происшествий, всё нормально.
— Молодец! Отлично! С наступающим!
— И вас… так-же…

Второй раз открыл глаза от шороха. Включил лампу, пошарил по полу лучом — так и есть: с десяток крыс и крысят сидели полукругом и смотрели на меня красными бусинками глаз.
— Нате вот, бедолаги… — я достал из куртки припасённый хлеб с тонюсенькими колечками колбасы, завёрнутый в газету и бросил свёрток в метре от себя. Крысы зашевелились, подрагивая усами. Я взглянул на часы и усмехнулся, — на экранчике темнели квадратные цифры: 23:59. Выглядит уж слишком драматично, наверное, но — так и было. Я взглянул на сгрудившихся уже у свёртка зверьков, сказал:
— С Новым годом! — и выключил лампу.
Последний раз звонил с докладом в 3 часа ночи. В трубке какое-то время звенела музыка, растянутые голоса людей и вот, начальник смены:
— Пыуомиоу-о!
— Восточный полевой ко…
— Ибрреооуттссс…
Я повесил трубку. Начальник лыка уже не вязал. Крысы убрали всё подчистую, а самые культурные прихватили и газету…
Окончательно проснулся я к 6 утра, звонить никуда не стал и пошёл на выход. В 7 я уже был наверху. Семь человек со мной, такие-же штрафники-дежурные ждали, когда в бане дадут горячую воду. Через полчаса стало ясно, что никогда. По крайней мере, не сегодня. Кое-как помывшись холодной, переоделись и вышли на остановку. На улице стоял мороз и ни одного автобуса. Через 20 минут стали мёрзнуть руки и колени — и мы пошли пешком. А чего там, каких-то 5-6 километров… Трезвые, злые, хрустели мы снегом и льдом под ногами, выдыхая облака густого пара… Прийдя домой, первым делом сел за стол и хлопнул залпом стакан казёнки — ибо праздник. Не закусив даже, поздравил родителей и, постепенно оттаивая, пошёл поздравлять друзей… Так я встретил год двухтысячный.
Немножко расскажу о подземных крысах. Не о ВТБшниках, а о таких маленьких зверьках… Потому что это если и не уважаемый, то почитаемый весьма народец — смышлёный и благодарный. На глаза понапрасну стараются не попадаться. Любят кататься на лентах. Идёшь так вдоль крутящейся ленты, смотришь — одна проехала, вторая. А третьей надо сойти здесь, она с ленты тебе на плечо — прыг, с плеча на землю — скок, и нету её.
Был случай, очень такой жалостливый, я очень переживал. Ехала крыса, а сзади неё -крысёнок. Вот крыса спрыгнула на землю и сидит, а крысёнок тоже прыгнул, да неудачно так, со всего маху об ролик головешкой! И упал, лапки дёргаются. Я к нему — на голове здоровенная шишка такая и кровь из носа. Всё, хана бедному. А крыса та сидит всё и смотрит, не на меня, хоть я рядом совсем, а на крысёнка этого… У меня даже слёзы полились. Взял маленького, тёплый ещё — и отнёс за ленту, в тёмный угол. А крыса та за мной шла… Видать, маманька учила чадо своё на лентах путешествовать, а оно вон как получилось…
Из взятой с собой еды полагалось немного отдать крысам. Как-то пришёл я, поел, выключил лампу и задремал. Вдруг чувствую — что-то на сапог мне давит. Включаю свет и вижу: крыс на задних лапах сидит, а передними меня за сапог ухватил — где, мол, моя доля? Бессовесный, всё схамал! Стыдно даже. Отдал ему газету в жирных пятнах. Не побрезговал крыс, потащил под лавку… В случае скорого выброса или ещё какой жопы, крысы бегут толпой прочь и тут уж самое время бежать за ними — не обманут…
Много чего ещё было. Смешного и страшного, всякого-разного…
Знаете, как воняет человеческая кровь? Приторный, сладковато-кислый, одуряющий запах, он неминуемо вызывает тошноту…
Чёрные струйки по лицу, по рукам, а размажешь — ярко-алые. И эта вонь… И когда обескровленное тело вступает в диссонанс с мирозданием, от ног, от ступней поднимается волна сметающей всё вибрации — мощной, низкого тембра, она доходит до паха и мочевой пузырь моментально опорожняется, доходит до желудка — тот в ужасе сокращается, выталкивая содержимое через пищевод, доходит до лёгких и медсестра кричит в ухо, а кажется, шепчет: «Дыши! Дыши!!!» и суёт в нос обжигающий слизистую нашатырь, но тебе уже плевать, потому что вибрация уже у горла и мышцы челюсти опадают, рот открывается, чтобы испустить дух, ибо так идёт Смерть, ступает неторопливо и неотвратимо. И зрачки расширяются и всё заливает белый свет. И где-то далеко-далеко эхо голосов: «Клиника! Быстро, быстро!..» Эхо вязнет в вате и… всё.

… Смотрю в зеркало. Из безобразных, толстых, как гусеницы, шрамов у виска торчат чёрные жёсткие нитки. Волосы на голове застыли панкообразными шипами, схваченые запёкшейся кровью. Глаза, провалившиеся в глазницы и синие круги под ними. Левый глаз затёк кровью — белка не видно. Жив…

©mainkun

Источник: www.yaplakal.com/