672
0,2
2015-02-22
Полет на Ил-76 МДК
Под оглушающий вой четырех турбореактивных двигателей в компании нескольких блюющих людей я несусь навстречу мечте всех мальчишек СССР — космической (ну, почти) невесомости. Перед тобой репортаж с борта уникального ИЛ-76 МДК.
13 фото © Антон Иванов
Меня ждет неизвестность. Конечно, мое незнание нельзя сравнить с невежеством моих предков: еще лет семьдесят назад думали, что без гравитации сердце не сможет качать кровь, глаза фокусироваться, слюна и еда проглатываться, а моча вытекать. Но все же я понятия не имею, как отреагирует мой организм, лишившись привычной G. Может, я, как Антей из древнегреческих мифов, черпаю силы от Земли, и стоит меня оторвать от нее, как я кончусь? Примерно такие мысли крутились у меня в голове, пока я в компании еще десятка искателей приключений ехал на небольшом автобусе на аэродром Чкаловский.
Огороженное бетонным забором огромное поле в двух километрах от Звездного городка, где среди ангаров и самолетов гуляет ветер, — главный аэродром ВВС России. Снимать нельзя, да, в общем-то, и нечего: самолетов мало и большинство из тех, что попадаются на глаза, могли бы порадовать какой-нибудь музей авиации. Например, ИЛ-18, которому не меньше полувека, тут стоит вполне себе готовый к вылету. На этом фоне наш ИЛ-76 — чуть ли не гость из будущего.
Изнутри самолет выглядит каким-то выпотрошенным — сидений нет, иллюминаторов тоже, пол покрыт толстыми матами цвета хаки, в которых вязнут ноги. Я стою с тяжеленным парашютом и слушаю инструктаж. Если что-то пойдет не так, мы должны быстро покинуть борт «на все четыре стороны», четырьмя потоками: два через двери сбоку и еще два через грузовой люк в хвосте.
«Пока будете лететь на парашюте, проследите, куда упадет самолет, — говорит инструктор так, будто катастрофа уже точно запланирована. — Как приземлитесь, идите к месту его падения, там вас быстрее найдут».
Даже больше того, что я никогда не прыгал из гибнущего самолета, меня волнует такая нестыковка: у меня на животе висит 20-килограммовый парашют, отстегнуть который сам я не смогу (по крайней мере, надевая его, я не смог разжать тугие карабины без посторонней помощи), лететь же нам предстоит над водой — ради безопасности полеты по дуге Кеплера проходят над Плещеевым озером. Что получается? А то, что если и приводнюсь целым, из озера уже с этим балластом точно не выберусь.
Меня уверяют, что за десятилетия таких полетов парашютом для эвакуации еще пользоваться не приходилось, и мы вообще их снимем, когда самолет наберет нужную высоту. Я рад.
С ПАКЕТАМИ ЗА НЕВЕСОМОСТЬЮ
Если парашют в полетах такого уровня сложности положен по уставу, то о необходимости бумажных пакетиков говорит опыт. Даже космонавты не всегда обходятся без них: некоторым становилось плохо от одного вида коллеги, идущего по стене.
Все дело в небольшом участке мозга — так называемом рвотном центре. Который по какой-то злой иронии вызывает у нас одинаковую реакцию и при отравлениях, когда нужно избавить организм от вредной еды, и при качке.
Изменения положения тела улавливают маленькие кристаллы карбоната натрия, расположенные на волосковых рецепторных клетках внутреннего уха (это и есть знаменитый вестибулярный аппарат). Сейчас самолет взлетает и волоски идут вниз, когда же для создания невесомости он нырнет носом к земле — их потянет вверх.
Проблема в том, что когда информация от этих «датчиков» начинает расходиться с данными, получаемыми от глаз (которые видят перед собой не скачущий горизонт, а внешне недвижимый салон самолета), в организме начинается паника. Именно поэтому тем, кого укачивает, в корабле легче на палубе, где видно, что творится, а не в каюте, где вроде бы тишь да гладь.
У самолета палубы нет, поэтому сидим, ждем и смотрим по сторонам. Мои размышления прерывает заметно усилившийся рев двигателей и перегрузка.
Обещали 2G, значит, сейчас я вешу где-то 160 кг — да-а-а, если люди с таким весом действительно так себя ощущают, то я им не завидую: сидя у стены, я с трудом могу поднять потяжелевшую ногу. Даже странно, что мое сердце (которое теперь, видимо, вместо положенных трехсот грамм весит шестьсот), продолжает так же сильно колотиться. Но тут я будто проваливаюсь на качелях вниз и инстинктивно еще сильнее вцепляюсь в деревянный брус у стены и напрягаю руку, вжимая свое тело в мат на полу.
Я вижу, как мои соседи летят ногами вверх. А я? На меня что, не действует невесомость? «Руку расслабь», — слышу я совет инструктора и тут же вижу, как мои кроссовки (с ногами внутри, конечно) тоже поднимаются к потолку.
ПЕРВЫЙ РАЗ
Отличие невесомости «самолетной» от космической в том, что ты не просто повисаешь в воздухе, как жители МКС, а стремишься вверх — самолет-то фактически падает. Но это последняя мысль, которая меня занимает, — куда важнее, что я переживаю свои первые мгновения в невесомости, счет которым по громкой связи ведет один из инструкторов. Каждые пять секунд нам сообщают, сколько времени уже продолжается «режим» (не кровавый, а «невесомый») — на 20-й секунде надо снова добраться до мата, если ты, конечно, не хочешь, чтобы невесомость прекратилась, когда ты вниз головой висишь под потолком. «Двадцать», — сообщает голос, и я снова вжимаю себя в пол.
Впечатления от первого раза смешанные — это, конечно, прикольно, но настолько непривычно, что я не понял, что делать со своим телом. Кажется, разожмешь руку, держащую брус, и, как воздушный шарик, взлетишь к потолку. Управлять своим телом не получается вообще. К счастью, для этого в салоне есть инструкторы (по одному на двух новичков). Они цепляют ноги за стропы в щелях между матами для устойчивости и крутят туристов в воздухе, играют ими в «баскетбол» (кидают друг другу через салон) и дают советы.
Мой, например, советует на второй раз попробовать встать и попрыгать. После команды «режим» я честно выполняю задание, но результат все тот же: я оказываюсь вверх тормашками.
Эта беспомощность сбивает меня с толку. Единственная возможность хоть как-то контролировать свое положение в пространстве — это держаться за что-то. Стоит же отпустить руку, как я лечу куда придется и нервничаю, что к концу невесомости окажусь где-нибудь над предательски твердыми столами ученых. Но инструктор хватает меня и сажает на мат как раз к концу второго режима.
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПОТЕРИ
После третьего захода на параболу Кеплера в салоне становится все меньше радостных лиц. К девушке, которая после первой же «горки» ушла в нос самолета наполнять пакеты, присоединяются другие укаченные.
Мой сосед просит поменяться местами, чтобы сесть ближе к инструктору. Наверное, он хочет узнать, как лучше летать в невесомости? Я собираюсь присоединиться к разговору, но вижу только, что уже и он расстается со своим завтраком. Н-да, не случайно самолеты, выполняющие такие полеты, в Америке прозвали Vomit Comet («Блевальная комета»).
Вообще-то считается (и это даже доказано экспериментами), что при укачивании можно справиться с тошнотой, зафиксировав сознание на посторонней мысли или действии (например, делать что-то однообразное или пытаться решить какую-то задачку). Но это вряд ли возможно в самолете, который каждые 5-10 минут прыгает вверх-вниз. Тут скорее помогла бы тренировка вестибулярного аппарата. Регулярно раздражая аппарат, ты снижаешь чувствительность его клеток, но мне это надо было делать раньше — лучше до 15 лет, когда окончательно заканчивается его развитие. Теперь же для тех, чей аппарат уже не выдержал проверки параболой Кеплера, полет из приключения превратился в пытку. Представляю, каково в таком состоянии осознавать, что тебя ждет еще 6 «горок».
Впрочем, хорошо, что «живого» народа осталось меньше — больше пространства для полетов. Вот кто-то идет по стене, а мимо него пролетает новоявленный супермен (инструктор говорит, что ни один полет не обходится без того, чтобы кто-нибудь не попробовал лететь в позе супергероя — некоторые даже приходят на борт в маскарадных костюмах). А вот трое синхронно кувыркаются в воздухе — инструктор шутит, что если сейчас же раскрутить их в обратную сторону, все трое гарантированно пополнят ряды пополняющих бумажные пакеты.
Я слушаю, улыбаюсь, но чувствую, что и у меня к горлу подступает. Вообще-то укачивание — это нормальная реакция организма на ненормальную ситуацию, но сейчас я искренне завидую обезьянам, тюленям, овцам и кошкам, которых не укачивает вообще. Среди людей тоже есть те, кого никогда не укачивает, но в космонавты их не берут — это люди с поражениями внутреннего уха, глухие. Есть и их антиподы — им достаточно резко повернуть голову в машине, чтобы почувствовать тошноту.
Пока я сосредоточенно думал об этом, приступ отступил.
ОБРАТНО К G
Наконец я более-менее привык к тому, как проходит режим: спокойно вишу вниз головой и мечтаю о своей минуте славы в виде суперменского полета через весь салон во время следующей горки, но… По окончании пятого режима нам сообщают, что больше невесомости не будет — людям с пакетиками уже так плохо, что решение о маршруте полета теперь принимает врач.
Я испытываю смешанные чувства. С одной стороны, мне очень обидно, что именно когда я разошелся, все и кончилось. И нет никакой гарантии, что я еще хоть раз в жизни переживу это ощущение вновь. С другой — у меня ведь уже был приступ тошноты, возможно, через одну-две «горки» я сам бы начал мечтать о скорейшей посадке.
После приземления из ИЛ-76 МДК выходили люди в одинаковых синих комбинезонах, но с разноцветными лицами: раскрасневшимися у тех, кто прокатился в кайф, и зелеными у тех, кто давно так не блевал. Я вышел в какой-то средней стадии: бледный и счастливый. От того, что это было в моей жизни, и от того, что это закончилось.
06
07
08
09
10
11
12
13
Источник: www.yaplakal.com/
13 фото © Антон Иванов
Меня ждет неизвестность. Конечно, мое незнание нельзя сравнить с невежеством моих предков: еще лет семьдесят назад думали, что без гравитации сердце не сможет качать кровь, глаза фокусироваться, слюна и еда проглатываться, а моча вытекать. Но все же я понятия не имею, как отреагирует мой организм, лишившись привычной G. Может, я, как Антей из древнегреческих мифов, черпаю силы от Земли, и стоит меня оторвать от нее, как я кончусь? Примерно такие мысли крутились у меня в голове, пока я в компании еще десятка искателей приключений ехал на небольшом автобусе на аэродром Чкаловский.
Огороженное бетонным забором огромное поле в двух километрах от Звездного городка, где среди ангаров и самолетов гуляет ветер, — главный аэродром ВВС России. Снимать нельзя, да, в общем-то, и нечего: самолетов мало и большинство из тех, что попадаются на глаза, могли бы порадовать какой-нибудь музей авиации. Например, ИЛ-18, которому не меньше полувека, тут стоит вполне себе готовый к вылету. На этом фоне наш ИЛ-76 — чуть ли не гость из будущего.
Изнутри самолет выглядит каким-то выпотрошенным — сидений нет, иллюминаторов тоже, пол покрыт толстыми матами цвета хаки, в которых вязнут ноги. Я стою с тяжеленным парашютом и слушаю инструктаж. Если что-то пойдет не так, мы должны быстро покинуть борт «на все четыре стороны», четырьмя потоками: два через двери сбоку и еще два через грузовой люк в хвосте.
«Пока будете лететь на парашюте, проследите, куда упадет самолет, — говорит инструктор так, будто катастрофа уже точно запланирована. — Как приземлитесь, идите к месту его падения, там вас быстрее найдут».
Даже больше того, что я никогда не прыгал из гибнущего самолета, меня волнует такая нестыковка: у меня на животе висит 20-килограммовый парашют, отстегнуть который сам я не смогу (по крайней мере, надевая его, я не смог разжать тугие карабины без посторонней помощи), лететь же нам предстоит над водой — ради безопасности полеты по дуге Кеплера проходят над Плещеевым озером. Что получается? А то, что если и приводнюсь целым, из озера уже с этим балластом точно не выберусь.
Меня уверяют, что за десятилетия таких полетов парашютом для эвакуации еще пользоваться не приходилось, и мы вообще их снимем, когда самолет наберет нужную высоту. Я рад.
С ПАКЕТАМИ ЗА НЕВЕСОМОСТЬЮ
Если парашют в полетах такого уровня сложности положен по уставу, то о необходимости бумажных пакетиков говорит опыт. Даже космонавты не всегда обходятся без них: некоторым становилось плохо от одного вида коллеги, идущего по стене.
Все дело в небольшом участке мозга — так называемом рвотном центре. Который по какой-то злой иронии вызывает у нас одинаковую реакцию и при отравлениях, когда нужно избавить организм от вредной еды, и при качке.
Изменения положения тела улавливают маленькие кристаллы карбоната натрия, расположенные на волосковых рецепторных клетках внутреннего уха (это и есть знаменитый вестибулярный аппарат). Сейчас самолет взлетает и волоски идут вниз, когда же для создания невесомости он нырнет носом к земле — их потянет вверх.
Проблема в том, что когда информация от этих «датчиков» начинает расходиться с данными, получаемыми от глаз (которые видят перед собой не скачущий горизонт, а внешне недвижимый салон самолета), в организме начинается паника. Именно поэтому тем, кого укачивает, в корабле легче на палубе, где видно, что творится, а не в каюте, где вроде бы тишь да гладь.
У самолета палубы нет, поэтому сидим, ждем и смотрим по сторонам. Мои размышления прерывает заметно усилившийся рев двигателей и перегрузка.
Обещали 2G, значит, сейчас я вешу где-то 160 кг — да-а-а, если люди с таким весом действительно так себя ощущают, то я им не завидую: сидя у стены, я с трудом могу поднять потяжелевшую ногу. Даже странно, что мое сердце (которое теперь, видимо, вместо положенных трехсот грамм весит шестьсот), продолжает так же сильно колотиться. Но тут я будто проваливаюсь на качелях вниз и инстинктивно еще сильнее вцепляюсь в деревянный брус у стены и напрягаю руку, вжимая свое тело в мат на полу.
Я вижу, как мои соседи летят ногами вверх. А я? На меня что, не действует невесомость? «Руку расслабь», — слышу я совет инструктора и тут же вижу, как мои кроссовки (с ногами внутри, конечно) тоже поднимаются к потолку.
ПЕРВЫЙ РАЗ
Отличие невесомости «самолетной» от космической в том, что ты не просто повисаешь в воздухе, как жители МКС, а стремишься вверх — самолет-то фактически падает. Но это последняя мысль, которая меня занимает, — куда важнее, что я переживаю свои первые мгновения в невесомости, счет которым по громкой связи ведет один из инструкторов. Каждые пять секунд нам сообщают, сколько времени уже продолжается «режим» (не кровавый, а «невесомый») — на 20-й секунде надо снова добраться до мата, если ты, конечно, не хочешь, чтобы невесомость прекратилась, когда ты вниз головой висишь под потолком. «Двадцать», — сообщает голос, и я снова вжимаю себя в пол.
Впечатления от первого раза смешанные — это, конечно, прикольно, но настолько непривычно, что я не понял, что делать со своим телом. Кажется, разожмешь руку, держащую брус, и, как воздушный шарик, взлетишь к потолку. Управлять своим телом не получается вообще. К счастью, для этого в салоне есть инструкторы (по одному на двух новичков). Они цепляют ноги за стропы в щелях между матами для устойчивости и крутят туристов в воздухе, играют ими в «баскетбол» (кидают друг другу через салон) и дают советы.
Мой, например, советует на второй раз попробовать встать и попрыгать. После команды «режим» я честно выполняю задание, но результат все тот же: я оказываюсь вверх тормашками.
Эта беспомощность сбивает меня с толку. Единственная возможность хоть как-то контролировать свое положение в пространстве — это держаться за что-то. Стоит же отпустить руку, как я лечу куда придется и нервничаю, что к концу невесомости окажусь где-нибудь над предательски твердыми столами ученых. Но инструктор хватает меня и сажает на мат как раз к концу второго режима.
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПОТЕРИ
После третьего захода на параболу Кеплера в салоне становится все меньше радостных лиц. К девушке, которая после первой же «горки» ушла в нос самолета наполнять пакеты, присоединяются другие укаченные.
Мой сосед просит поменяться местами, чтобы сесть ближе к инструктору. Наверное, он хочет узнать, как лучше летать в невесомости? Я собираюсь присоединиться к разговору, но вижу только, что уже и он расстается со своим завтраком. Н-да, не случайно самолеты, выполняющие такие полеты, в Америке прозвали Vomit Comet («Блевальная комета»).
Вообще-то считается (и это даже доказано экспериментами), что при укачивании можно справиться с тошнотой, зафиксировав сознание на посторонней мысли или действии (например, делать что-то однообразное или пытаться решить какую-то задачку). Но это вряд ли возможно в самолете, который каждые 5-10 минут прыгает вверх-вниз. Тут скорее помогла бы тренировка вестибулярного аппарата. Регулярно раздражая аппарат, ты снижаешь чувствительность его клеток, но мне это надо было делать раньше — лучше до 15 лет, когда окончательно заканчивается его развитие. Теперь же для тех, чей аппарат уже не выдержал проверки параболой Кеплера, полет из приключения превратился в пытку. Представляю, каково в таком состоянии осознавать, что тебя ждет еще 6 «горок».
Впрочем, хорошо, что «живого» народа осталось меньше — больше пространства для полетов. Вот кто-то идет по стене, а мимо него пролетает новоявленный супермен (инструктор говорит, что ни один полет не обходится без того, чтобы кто-нибудь не попробовал лететь в позе супергероя — некоторые даже приходят на борт в маскарадных костюмах). А вот трое синхронно кувыркаются в воздухе — инструктор шутит, что если сейчас же раскрутить их в обратную сторону, все трое гарантированно пополнят ряды пополняющих бумажные пакеты.
Я слушаю, улыбаюсь, но чувствую, что и у меня к горлу подступает. Вообще-то укачивание — это нормальная реакция организма на ненормальную ситуацию, но сейчас я искренне завидую обезьянам, тюленям, овцам и кошкам, которых не укачивает вообще. Среди людей тоже есть те, кого никогда не укачивает, но в космонавты их не берут — это люди с поражениями внутреннего уха, глухие. Есть и их антиподы — им достаточно резко повернуть голову в машине, чтобы почувствовать тошноту.
Пока я сосредоточенно думал об этом, приступ отступил.
ОБРАТНО К G
Наконец я более-менее привык к тому, как проходит режим: спокойно вишу вниз головой и мечтаю о своей минуте славы в виде суперменского полета через весь салон во время следующей горки, но… По окончании пятого режима нам сообщают, что больше невесомости не будет — людям с пакетиками уже так плохо, что решение о маршруте полета теперь принимает врач.
Я испытываю смешанные чувства. С одной стороны, мне очень обидно, что именно когда я разошелся, все и кончилось. И нет никакой гарантии, что я еще хоть раз в жизни переживу это ощущение вновь. С другой — у меня ведь уже был приступ тошноты, возможно, через одну-две «горки» я сам бы начал мечтать о скорейшей посадке.
После приземления из ИЛ-76 МДК выходили люди в одинаковых синих комбинезонах, но с разноцветными лицами: раскрасневшимися у тех, кто прокатился в кайф, и зелеными у тех, кто давно так не блевал. Я вышел в какой-то средней стадии: бледный и счастливый. От того, что это было в моей жизни, и от того, что это закончилось.
06
07
08
09
10
11
12
13
Источник: www.yaplakal.com/
