Майкл Стронг о свободе от учебных программ и субкультурах знаний

То, что привычные для нас системы образования переживают глубокий кризис, уже ни у кого не вызывает сомнений — но пока не очень понятно, что придет на смену традиционным вузам. Писатель и педагог Майкл Стронг, идеолог образовательного проекта FLOW, недавно выступил в DI Telegraph в рамках совместного лектория Esquire и InLiberty. «Теории и практики» поговорили с ним о том, как научить студентов нон-конформизму, нужно ли нам вообще базовое образование и почему обучение в будущем станет не только высокотехнологичным, но и гораздо более человечным.





— Вы считаете, что образование сегодня превращается в своеобразный карго-культ — повторение чужих идей без понимания?

— Да, абсолютно так. Я считаю очень важным аутентичное обучение, обучение для себя — мне нравится идея аутодидактизма. Существует тесная связь между независимым мышлением, креативностью и инновацией. Для меня все главные изменения в этом мире совершают люди, которые умеют думать самостоятельно, — и в том числе не зависят от форм внешнего обучения.

— Вы часто упоминаете эксперимент Аша: люди склонны соглашаться с тем, что одна линия длиннее другой, если большинство окружающих это утверждает. Конформизм, на ваш взгляд, и есть основной продукт традиционной системы образования?

— Я думаю, что человек по своей природе склонен к конформизму. Что меня интересует больше всего — это история нон-конформизма. Сократа приговорили к смерти за то, что он не почитал богов и государство — на самом же деле он просто задавал вопросы, которые заставляли молодых людей мыслить независимо. Мне кажется, что конформизм изначально был нормой для человечества, и самое интересное, что произошло в западной цивилизации, — постепенное развитие сократического мышления.

— Мне нравится ваша идея о том, что главное, чему нужно учить студентов, — разнообразие идей. Наверное, только так сегодня и возможно строить образование в гуманитарных науках, но как быть с технологиями? Как применять этот метод, например, в биохимии? Если допустить множество равноправных точек зрения в этой сфере, экспериментальная смесь может просто взорваться.

— Конечно, есть определенные области знания, которые сильно зависят от набора утвержденных фактов. Тем не менее, люди всегда должны думать самостоятельно, независимо от специализации. Профессиональные математики, например, мыслят очень нестандартно. Главная проблема здесь состоит в том, что нужно постоянно решать, в каких случаях принимать внешнее знание как данность, а в каких — осмыслять его и интерпретировать на свой лад. Когда я говорю о разнообразии идей, я имею в виду именно личную ответственность за взвешивание фактов, умение отнестись к ним критически.

  — Получается, что система знаний современного мира представляет собой абсолютную демократию — но в то же время и торжество неопределенности. Как изменится наше общество, если мы признаем этот факт? В этом можно увидеть определенную опасность для сложившейся политики и государственности.

— Самое интересное, что происходит в этом направлении, — мир биткоинов и блокчейнов (блокчейн — база данных, в которой хранятся все когда-либо происходившие транзакции — прим. T&P). Независимые мыслители — в том числе Сатоси Накамото — создали новые возможности для многих людей, и теперь многие люди используют блокчейн-технологии, чтобы создать параллельный мир с альтернативными законами и правлением. Возникают новые уровни финансовых систем, законодательства, власти, контрактов, регистрации — целые системы, которые больше не зависят от государства. Мы застали очень интересный исторический момент, когда виртуальная реальность может стать независимой от настоящей. Свобода творческого самовыражения проявляется по всему миру, интересные люди из разных стран начинают использовать эти новые правила игры — вне зависимости от того, находятся ли они в Гонконге или Сингапуре, в США или в совершенно новых местах. И процветание этих регионов будет зависеть от талантливых активистов, а контроль «сверху вниз» постепенно потеряет свою важность. Это вселяет оптимизм.

«Меня абсолютно не интересует общее знание — нужно позволить людям выбирать. Пикассо едва ли мог решить задачку по математике, но это совсем не помешало его карьере»

— А как быть с этикой? Вы согласны с платоновской теорией о том, что в разуме каждого человека заложены истинные идеи о добре и зле и их не требуется навязывать извне?

— Я, конечно же, абсолютный платонист — но хотел бы добавить к теории философа данные эволюционной биологии и психологии. В первобытные времена из племени выгоняли тех, кто действовал не по правилам или слишком эгоистично. Я думаю, что всегда существовали те, кого мы сегодня назвали бы социопатами, но их меньшинство. Как же нам структурировать общество, в котором этичное большинство сможет контролировать социопатов, и сделать так, чтобы они не сильно навредили всем остальным? За всю историю человечества у нас накопилось множество механизмов для этого, хотя современное общество и ставит перед нами новые задачи. Никто не хочет атомного взрыва и гибели миллионов человек — и, возможно, с развитием технологий мы сможем все точнее идентифицировать людей и организации, которые представляют собой опасность.

— Каким базовым знаниям все–таки нужно учить всех людей? И какая институция должна решать эту задачу?

— Меня абсолютно не интересует общее знание — я считаю, что нужно позволить людям выбирать, какое знание они хотят получать. Пикассо едва ли мог решить задачку по математике, но это совсем не помешало его карьере. Я хотел бы позволить людям заниматься тем, к чему они имеют склонность — конечно, результатом этого будут плохие результаты по общим предметам, но многие люди плохо справляются с ними уже сейчас. Знание должно быть прежде всего полезным — и множество людей по всему миру учит английский язык сейчас. Я не знаю, знакомы ли вы с серией экспериментов Hole in the wallв Индии. Необразованные дети научились пользоваться интернетом и компьютером просто потому, что хотели этого. Я думаю, что когда какое-то знание имеет ценность, люди хотят его получить.

— Но при этом вы часто упоминаете футурологию как одну из дисциплин, которая никому не помешает в образовании.

— Я не хочу, чтобы кто-то посторонний решал, что и кому нужно учить. Умение разговаривать — это полезный навык, и все мы учимся говорить без внешних указаний. Я думаю, что когда мы сможем снизить важность этого навязанного извне общего знания, мы сможем увидеть его более аутентичные версии — например, такие как способность писать и думать. Я думаю, что это самые важные товары на рынке образования, и они имеют ценность в реальном мире. Мы увидим больше институций, которые будут развивать высокие уровни чтения, письма и мышления у своих студентов, способность создавать и воплощать в жизнь инновации, в то время как внешние авторитеты будут постепенно умирать.

​

— Какое место вы отводите новым технологиям в образовании будущего? Это будет своего рода открытый архив для самообучения?

— Я думаю, что все задачи, которые можно будет решать при помощи быстрых и дешевых технологий, будут сняты с людей и возложены на эти технологии. Другой вопрос — и намного более важный — какое место в новой системе преподавания будет отведено человеку? Очень немногие могут учиться только с помощью технологий, большинство людей любит взаимодействие лицом к лицу. Я думаю, что тем, кто останется работать в системе образования, нужно будет специализироваться именно на «человеческих» способах преподавания — сократическом диалоге, социальном взаимодействии, обеспечении эмоциональной поддержки, связи с другими людьми и общности. А когнитивный компонент можно оставить технологиям.

— Вы думаете, именно поэтому технологии в образовании пока не произвели той революции, которой мы так ожидали?

— Для меня в современном образовании главное — это культура. Если у вас есть определенный культурный уровень, вы можете учиться с помощью технологий, если у вас его нет — то не можете. Как у преподавателя, у меня есть первичная цель — создавать культуру обучения. В некоторых субкультурах это естественно: учиться новейшим идеям, обсуждать их. Я был в средней школе города Палуато в Колумбии, и подростки в этой школе учились программировать в возрасте 14 лет. Это витало в воздухе. Но в городах вроде Нью-Йорка подростки не учатся программировать. Я знаю об одной женщине, которая делает все возможное для того, чтобы это случилось — она создает культуру, делает дискуссию о программировании интересной, показывает его ценность. Для меня образование — это создание субкультур, в которых можно активно строить позитивные отношения между студентами и поддерживать их развитие.

— Какими компетенциями должен обладать преподаватель в современном мире? Вы критикуете научных работников и исследователей за то, что они не способны побудить студентов заниматься активным самостоятельным поиском знаний.

— Роль преподавателя в основном сведется к тому, чтобы быть коучем, ментором и создавать определенную культуру. Сегодня в США многие CEO имеют персональных коучей. Как преподаватель я чувствую, что моя задача — это быть коучем для молодых. Мне не нужно передавать им никакой информации — интернет и другие люди предоставляют все, что им нужно. Я думаю, что каждый из нас станет намного лучше, если получит личного тренера — и будет получать поддержку от группы единомышленников. Как только мы сможем систематически использовать этот подход, мы будем в состоянии обеспечить качественное и недорогое образование для каждого.

«В Беркли был чувак, который катался на одноколесном велосипеде, раскрасив собственную кожу под розового леопарда. Конформизм настолько естественен, что только увидев других странных людей, мы понимаем, что можно совершенно свободно быть самим собой»

— Вы вели занятия по всему миру — какие культуры, как вам кажется, обладают более самостоятельным мышлением, а какие сильнее испытывают влияние и давление общественных идей?

— Я думаю, что одна из сильных сторон США — это то, что люди там способны думать самостоятельно. Не везде, конечно, но, например, в Остине (я знаю это, потому что открыл там школу) — слоган такой: «Позвольте Остину быть странным». Здесь есть свобода, здесь можно быть индивидуальностью. Я жил когда-то на окраинах Сан-Франциско, и там дело обстоит так: неважно насколько ты странный, всегда есть кто-то намного более странный, чем ты. В Беркли был чувак, который катался на одноколесном велосипеде, раскрасив собственную кожу под розового леопарда. Еще там был парень, который приходил в класс голым. Почему я говорю о странности? Потому что конформизм настолько естественен, что только увидев других странных людей, мы понимаем, что можно совершенно свободно быть самим собой.

Другая моя любимая история — про одного китайского виолончелиста, который сказал своим родителям: «Можно быть хорошим сыном и хорошим виолончелистом — но не одновременно». Конфуцианская культура очень конформистская, но многие не понимают обратной связи авторитета с креативностью и свободой. Если ты все время уважаешь авторитеты, ты никогда не будешь полностью свободен. Это сложный вопрос: уважение родителей и авторитетов представляет собой бесспорную ценность, но креативность — всегда про нарушение правил. Мне нравится бывать в субкультурах, где все нарушают правила, где есть ощущение свободы, освобождение ума и духа. Это невероятно важно для творчества.

— Все ли должны получать университетское образование?

— Совсем нет. Есть много разных альтернатив университетам. Людям, которые любят школьное образование, университеты кажутся важными, но при этом все больше и больше молодежи устраивает свою жизнь, не имея за плечами никакого университетского образования. Я думаю, что один из важных шагов — это создать институцию для них. Ведь главный плюс университета — это сообщество. Поэтому нам нужно дать людям возможность общаться в сообществах — и не производить при этом академическую работу.

Я могу привести несколько примеров, в частности, бизнес-инкубатор в Сантьяго — там можно почувствовать дух сообщества, там проходит обучение, но прежде всего там собираются люди, которые работают над своими компаниями. Это не связано напрямую с образованием — эта организация напоминает прежде всего клуб, где люди едят, пьют кофе и чай, проводят свое время, но одновременно создают собственные компании и обмениваются опытом. Нужны места и пространства, похожие на это (DI Telegraph, в котором проходит беседа, — прим. T&P), куда могут прийти люди, провести время и получить чувство принадлежности к сообществу. Это, я думаю, был бы значительный прогресс в индустрии образования.

«Мне кажется, тысячи университетов разорятся в ближайшие десятилетия. Давно прошел бэби-бум, и будет намного меньше студентов, желающих учиться по-настоящему»

— Сколько университетов в Америке уже развернулось в сторону индивидуализированного учебного подхода? Слушая вас, кажется, что предстоит еще долгий путь.

— Я думаю, что их сейчас намного меньше, чем нам бы хотелось. Трудно говорить об этом в точных величинах — в большинстве университетов есть много отличных профессоров, но институции как таковые не производят впечатление здоровых. Мне кажется, тысячи университетов разорятся в ближайшие десятилетия. Давно прошел бэби-бум, и будет намного меньше студентов, желающих учиться по-настоящему. К тому же, во многих университетах нет здоровой культуры обучения: они часто становятся просто местом для вечеринок. Люди весело проводят там время и ничему за это время не учатся. А некоторые университеты очень дорогие, так что умные люди просто выбирают пространства-инкубаторы.

— Вы говорите, что, как и в случае больших корпораций, большие университеты существенно потеряют свою власть в будущем и их потеснят маленькие университеты — более прогрессивные и быстрые. У вас уже есть пример подобного университета, который вам нравится?

— Один из удачных примеров — инженерный колледж Оулин. Современное инженерное образование часто критикуют за то, что в нем очень много математики и науки, а когда человек становится инженером, ему нужно решать реальные проблемы, а не уравнения. В этом колледже студентов учат решать реальные инженерные проблемы. Есть также отличная программа MBA в Техасском Остене, где сто процентов преподавателей — это предприниматели, а не кандидаты наук. Обычно у преподавателей требуют наличие степени, но организаторы программы утверждают, что учить предпринимателей должны другие предприниматели, а не кандидаты наук. Это еще один интересный пример — люди, которые ставят своей задачей передать знание, а не транслировать эту старомодную академическую модель.

— Каким должно быть успешное образовательное учреждение будущего?

— Я думаю, оно будет радикально плюралистским. Как, например, индустрия еды в США — сегодня она максимально разнообразна. Есть магазины, которые продают сравнительно малое количество продуктов, но полностью натуральные, есть магазины, которые специализируются на каком-то одном продукте, есть супермаркеты с дешевой едой, есть фермерские рынки, куда можно принести то, что ты вырастил сам и так далее. В Америке нет правильного способа покупать и есть еду — существуют тысячи ресторанов и тысячи магазинов. Я думаю, что образование станет таким же. Может быть, появится больше университетов, посвященных небольшим специализациям, и это здорово. Например, университеты, которые бы фокусировались только на одном типе программирования, одном виде маркетинга, одном виде графического дизайна — что угодно, что помогло бы людям увеличить ценность своей профессиональной жизни. В то же время существуют ведь и колледжи по йоге. И пока мы не думаем о них как об университетах, но, может быть, появится новая программа, например «йога + математика». Это, конечно, очень смешной пример, но я использую его, чтобы сказать: забудьте о едином правильном ответе на этот вопрос и будьте готовы к тому, что появятся тысячи правильных ответов.

 

Источник: theoryandpractice.ru