Протоиерей Максим Козлов : Очень средненькое образование

Протоиерей Максим Козлов об общедоступности ВУЗов и ее последствиях

Можно ли общедоступность вузов считать однозначным благом? Как обстоят дела с образованием в духовных учебных заведениях? Что делать родителям, которые переживают, чему научат или, наоборот, не научат их детей в школах и университетах? Об этом говорим с протоиереем Максимом Козловым, профессором Московской духовной академии, секретарем комиссии Межсоборного присутствия по вопросам духовного образования и религиозного воспитания.

Парадокс кассирши

Протоиерей Максим Козлов

— Отец Максим, как преподаватель с очень большим стажем, какие Вы видите общемировые тенденции в современном образовании?

— Не очень просто говорить про общемировые тенденции: с трудом представляю, что происходит в китайском образовании или, предположим, в Чили, но до какой-то степени тенденции образования в более близких для нас регионах, в Европе или в Северной Америке, можно увидеть. И видно вот что: высшее образование становится частью образования как такового. То есть большинство молодых людей в развитых странах стремятся высшее образование получить во что бы то ни стало.

— Это отрицательная или положительная тенденция?

— Я думаю, что отрицательная, и вот почему. Высшее образование по определению элитарно, не предназначено для всех. Среднее — может быть всеобщим, хотя и сомневаюсь, что в форме одиннадцатилетки. Но когда всеобщим становится высшее образование, оно утрачивает свою суть, перестает быть тем, чем должно быть — некой ступенью для тех, кто может соответствовать таковому уров­ню знаний и профессионализма. С чего вдруг мы решили, что в начале ХХI века все молодые люди способны одолеть высшее образование? Это возможно только при одном условии: при понижении критериев. И они снижаются постоянно, то есть мы требуем от учащихся в вузах все меньше и меньше! Другими словами, делая высшее образование всеобщим, мы неизбежно запускаем механизм его деградации — до немного улучшенного среднего. Особенно это заметно не в центральных вузах страны, а в, условно говоря, областных пединститутах, что теперь носят гордое название университетов. Зайти, послушать, почитать студенческие работы этих университетов — грустно становится. Люди получают диплом, потому что как-то неудобно в нашем обществе существовать без него: если ты хотя бы не бакалавр, ты какой-то недочеловек! А на самом деле этот диплом ничего не значит. И, как мне написал один знакомый из провинциального города N, «у нас теперь все кассирши в магазине — с высшим образованием».

— Как-то неловко кассиршей работать, если у тебя диплом на руках…

— А если больше некем? Про гуманитариев могу сказать достаточно отчетливо: нам не нужно столько учителей, филологов, журналистов, юрис­тов. Нет такого количества рабочих мест для этих специалистов, поэтому тысячи молодых людей после вуза идут менеджерами в офисы сидеть. Но чтобы их туда взяли, нужен филологический, или исторический, или философский диплом…

— Почему диплом стал так важен?

— Если говорить о нашей стране, то причина в том, что упал престиж реального труда. Появилась совершеннейшая диспропорция между затратами на труд и его оплатой, возникла неадекватность оплаты труда, когда человек за бессмысленное ничегонеделание в офисе получает больше, чем тот, кто реально трудится. Я не говорю об ответственных людях, занимающихся бизнесом или государственной работой, но их, опять же, не так много, и они действительно имеют право зарабатывать большие деньги. Речь об огромной массе людей, которые наполняют тысячи офисов или, допустим, охраняют всех нас. Число российских мужчин, которые охраняют одних российских граж­дан от других, патологично. А водителем автобуса идти работать как-то неудобно.
Получается, люди идут получать образование не ради образования, а для псевдосоциализации. Люди не хотят чему-то научиться, они хотят получить диплом. А это и тех, кто хочет учиться, сдерживает. Ситуация несколько лучше в центральных наших вузах, где кроме пресловутого ЕГЭ сохранен дополнительный экзамен, который дает возможность какого-то отсева.
Надо признать, что вообще люди не все умные. У них другие добрые качества есть, их и нужно развивать, а не мучить человека высшим образованием.

— В советское время, скажем так, существовал престиж рабочих профессий, и это было встроено в идеологию государства. Сейчас идеологии, по сути, никакой нет, а кто-то должен поднимать престиж честного труда как такового, обычных профессий? Или не должен?

— В Советском Союзе была видимость престижа рабочих профессий, а на самом деле мечтой родителей было дать ребенку такую работу, где он молотом махать не будет. И пусть он будет мало денег получать, но зато — в конторе сидеть. «Служебный роман» Рязанова — прекрасная иллюст­рация того, чем занималось огромное количество советских людей: статистическая контора, всевозможные НИИ. Люди предпочитали зарабатывать меньше денег, но не заниматься физическим трудом.

Я считаю, что уменьшение количества вузов за счет сохранения лучших — это правильная тенденция в российском образовании. Другое дело, всегда ли это осуществляется по правильным критериям…

И вместе с тем необходима связь высшего образования с рынком труда, с будущей занятостью людей — по крайне мере в отношении бюджетных мест. Нужно оставлять бюджетные места по тем профессиям, которые будут востребованы, а на тех факультетах, чьи выпускники будут не очень востребованы, — оставлять такое количество мест, чтобы там учились лучшие, наиболее способные, те, кто готов преодолевать высокий конкурс. Что это такое, если у нас в МГУ на филологический или философский факультет конкурс в 3-4 человека на место? Да их 10-15 должно быть на бюджетное место — для того, чтобы там реально создавалось творческая, интеллектуальная среда, как в Оксфорде или в Гарварде.

И в то же время могу привести такой пример. В Московском государственном университете в недавние годы был создан факультет искусств, где вообще нет бюджетных мест. Там девушкам из богатых семей дают хорошее светское образование: их учат немножко литературе, немножко рисовать, музицировать, танцевать, петь, пользоваться компьютером и т. д. Прекрасное образование для определенного рода сословий! Пусть оно будет более вариативным, но платным. А бюджетное будет там, где оно реально нужно обществу.

— Как я понимаю, все равно все в итоге сводится к конкретному человеку и его мотивациям (или к мотивации его родителей). А христианину на что нацеливать своих детей в образовательном плане?

— Христианину, мне кажется, детей своих надо ограничить только в тех видах деятельности, которые напрямую греховны или где вероятность попадания в греховные сообщества или ситуации весьма велика. А в остальном принцип универсален, что для хрис­тианина, что для просто ответственного родителя: не задави собственного ребенка своим авторитетом, не решай за него, что для него хорошо. Постарайтесь увидеть, к чему он имеет склонность. А не просто: если папа юрист, то и сыну нужно быть юристом.

Студенты нулевого курса

— Вы упомянули информационную перенасыщенность нашего времени. Она как-то влияет на усваивание информации в процессе обучения?

— Да, несомненно. К сожалению, это заметно. Уже на протяжении 30 лет я работаю в духовных школах и регулярно встречаюсь со студентами светских вузов, поэтому могу судить по ним. Пространные смысловые отрезки усваиваются с трудом — это и есть «клиповое» восприятие дейст­вительности.

— Легче прочесть статью, чем книгу?

— Да. Современный молодой человек действительно лучше всего воспринимает объем информации в размерах экрана монитора. Когда нужно подвинуть экран мышкой вниз или, не дай Бог, перейти на другую страницу — это сложнее. А ежели нужно читать произведения классической литературы или философский трактат, то люди обращаются к разного рода синопсисам, кратким изложениям. Я знаю филологов, которые не прочли и десятой части тех произведений, по которым успешно сдали экзамены.

Почему так получается? Потому что, повторюсь, среди будущих филологов, историков и философов много людей, которым это либо на самом деле не нужно, либо не под силу.

— Если высшее образование сделать более качест­венным, это и на среднее повлияет положительно?

— Не знаю… В средней школе, мне кажется, будет полезно старшие классы делить на потоки, как в некоторых странах сделано. У нас, по крайней мере, в Москве, ближе к старшим классам выделяется так называемый гимназический класс, допустим, «А», там где существуют дополнительные предметы и занятия, обычный класс «Б», где учатся обычные дети, ни на что грандиозное не претендующие, и класс «В», где учатся либо те, для кого русский язык не родной, либо те, кто письменно им не очень хорошо овладели. На мой взгляд, класс «В» вообще нужно отделять. Необходимо создавать отдельные учебные заведения для детей, для которых русский — иностранный, потому что, по моему мнению, это увеличит скорость и качество их обучения (и тому же языку, и литературе, и истории культуры нашей страны) и подготовит почву для более быстрой ассимиляции. А первые два потока необходимо делить на тех, кто может идти в вузы, тех, кто готов получить среднеспециальное образование, и тех, для кого девяти или одиннадцати классов вполне достаточно, и они готовы осваивать рабочие профессии.

— А как быть с духовными семинариями, академиями. В отличие от многих вузов, туда как раз идут люди, которые знают, чего хотят. Неужели на них негативные тенденции, вроде клипового мышления или нацеленности на диплом, не влияют?

— Конечно, влияют. Определенно могу сказать, что ситуация с современным студенчеством значительно тяжелее, чем в 1990-е годы. Она стала ухудшаться в нулевые, а сейчас, в десятые, регресс стал очевиден. Это проявляется, во-первых, в том, что студенты приходят в семинарию значительно хуже подготовленными, потому что средний уровень знаний выпускника средней школы падает постоянно. Это скорее общероссийская тенденция, чем общемировая. Неслучайно Министерство образования в прошлом году вынуждено было понизить минимальный проходной балл по русскому языку, иначе слишком много выпускников школ получили бы двойки — то есть вышли бы из школ со справкой вместо аттестата. Так получилось, потому что ужес­точились критерии — списывать стало сложнее.

Во-вторых, назовем вещи своими именами: увы, в семинарии (может быть, оставим за скобками Московскую, Петербургскую академии и еще 2-3 учебных заведения) сегодня приходят не лучшие по знаниям выпускники современной средней школы. Средний абитуриент духовного учебного заведения — это не отличник, не медалист, а скорее, троечник-четверочник, если переводить на нашу устаревшую систему баллов. Получается, что почти во всех семинариях необходим вводный нулевой курс. И новый учебный план, который сейчас утвержден Высшим церковным советом и Синодом, предполагает, что для абсолютного большинства абитуриентов необходим пятый год обучения, он же нулевой, который формально не входит в схему вуза, но реально является частью единого учебного плана системы бакалавриата. И вот на этом нулевом курсе мы вынуждены ликвидировать огрехи и недоработки средней школы.

Да, семинаристы идут, понимая, куда и зачем идут, в отличие, предположим, от теологических кафедр и факультетов, куда часто попадают люди, погнавшиеся за минимальным проходным баллом по ЕГЭ и за сравнительной легкостью учебы. И, кстати, для молодого человека поступление в вуз — это еще и возможность в армию не идти — это законная защита от исполнения воинского долга. Поступление в семинарию более осознанное, но тем не менее везде есть отсев по дисцип­линарным и иным моментам в первые два года… Потому что человек может думать, что он понимает, куда и зачем пришел, но потом убеждается, что втиснуться в рамки общежития, оказаться в вузе исключительном, который не только образовывает, но еще и воспитывает, очень непросто.

— Вообще вуз должен воспитывать? Давать какую-то нравственную или мировоззрен­ческую составляющую?

— Духовный — да, безусловно. Мы предполагаем, что учащиеся духовных учебных заведений, духовных семинарий призваны к тому, чтобы быть священнослужителями или церковными тружениками. И это, конечно, не работа, а служение по определению. Для служения нужно воспитывать. Я так предполагаю, что это относится и к военным вузам, где важно не только дать некоторые навыки, но и сформировать готовность к самоограничению и самопожертвованию, без которых от этого образования нет никакого толка. Наверное, есть еще ряд профессий, где не помешала бы нравственная составляющая, например, медицина — это тоже служение. Плохо, что медицинские вузы этим фактически не занимаются в настоящее время. А говорить о том, что нравственная составляющая должна быть во всех вузах, я боюсь, потому что, как только у нас начнут заниматься воспитанием, это тут же превратится в идеологию и приведет к профанации самой идеи воспитания. И результат будет прямо противоположный: такую аллергию можно вызвать у студентов! У одних — конформизм и лицемерие, а у других — абсолютную аллергию. И чем выше будут предполагаемые воспитательные, нравственно-патриотические идеалы, тем сильнее окажется их профанация.

Куда деть телевизор?

— Отец Максим, складывается впечатление, что все плохо. Все плохо, и прецедентов в истории подобных не было: образование держалось на каком-то высоком уровне, а последние лет 10-20 просто рушится…?

— Нет, я не хочу сказать, что все плохо. И, более того, я не хочу сказать, что было все хорошо в советской школе: не забудем и фантастическую ее заорганизованность — и средней, и высшей школы, — не забудем все эти идеологические дисциплины, принудительно вводимые, отнимавшие огромное количество учебного времени у школьников и у студентов. Принудительный коллективизм, который выкашивал колоски, поднимавшиеся выше среднего уровня, потому что, мол, чего ты тут, дурак, высовываешься? В особенности если это был не просто «дурак», который способен на 5 ответить, а человек с какими-то мыслями — не обязательно даже в области политики, просто с мыслями, не совпадающими с учебником. Чего я сейчас опасаюсь, так это тенденций к введению единого для всей страны учебника по истории, единого для всей страны учебника по литературе, единого всего. Да, конечно, должны быть единые критерии того, что должны знать школьники или студенты на выходе, но уж, конечно, не один учебник, которому все обязаны следовать, в рамках которого только и можно было бы отвечать.





 

— Это рождает некую узость мышления?

— Да, и, более того, не формируется способность к функционированию в мультикультурном мире. А это значит, что человеку труднее в принципе услышать и воспринять альтернативную точку зрения. Ведь коллективизм существует не только в политической сфере, чего так сейчас опасаются, но и в сфере науки, культуры, любой профессиональной деятельности. Условно говоря, академика Вернадского в свое время «травили» не потому, что были плохими людьми, а потому, что многие были убеждены, что, кроме точки зрения Лысенко, ничего правильного не может существовать.
В любом случае, мне представляется, что позиция, свойственная части преподавателей старшего поколения, что раньше было все хорошо и оставить бы как есть, — она абсолютно тупиковая. Опять начать учить каллиграфию, писать чернильной ручкой, «мы не рабы, рабы не мы», «мама мыла раму»… Ясно, что многое механически не переносимо. А новое?… Я не считаю, к примеру, что введение ЕГЭ само по себе — это плохо. Плохо, если остается коррупционный элемент и когда тесты по предметам, которые сдаются в режиме ЕГЭ, составлены, мягко говоря, не идеально. Но видно, что работа над этим ведется, само возвращение дополнительных экзаменов — сочинений — это достаточно важно. В норме письменный разноуровневый экзамен должен давать значительно более объективную картину, чем сдача устных экзаменов своим учителям в своей школе. Прекрасно помню — а я заканчивал школу в 1980 году, — как тянули своих отличников, как школе нужны были медалисты, которых сохраняли любой ценой, как нелюбимые преподавателями ученики получали оценки ниже тех, которые заслужили, — и это касалось и экзаменов. Поэтому сдавать итоговый экзамен не там, где ты учился, — правильно, на мой взгляд.

— Что нужно сделать родителям, чтобы компенсировать какие-то отрицательные тенденции, существующие в современной школе?

— Опять же не скажу ничего специально христианского. Во-первых, следить за ситуацией с самого начала: смотреть с первых классов школы, чему учат твоего ребенка, и не обольщаться оценками, потому что четверки и пятерки часто получаются очень легко, если с ребенком заниматься до школы.

— А как следить? Каждый день проверять уроки?

— Нет, просто разговаривать, и тогда становится понятно, чтó ребенок знает, а чтó нет. Способен он, например, изложить содержание рассказа или неспособен. Во-вторых, самим хоть сколько-нибудь заниматься с детьми. Еще одно правило, на мой взгляд, для борьбы с клиповым сознанием важное — это из собственного опыта: читайте. Читайте детям, потом читайте вместе. Если есть практика домашнего чтения вслух, вечером, перед сном, это очень поддерживает. Ну и еще, конечно же: если дети видят, что в семье существует навык чтения, если книга — это не редкий гость и родители сами не переместились к экранам гаджетов, то эта традиция будет так или иначе воспринята. Если говорить, что нужно читать, а при этом книга отсутствует, ничего ваш совет не даст. Я говорю банальные вещи, но я вижу, что они забываются.

— Родители, следите за собой!…

— Да. И… выключите телевизор. «Зомбоящик». Не смотрите ни отечественного, ни иностранного, оно вредно, оно отупляет — это очевидно, все это понимают, но продолжают сидеть у экранов. Это вредно, вредно потому, что любой фильм или передача каждые 15 минут перебивается рекламой. Есть масса возможностей посмотреть хороший фильм, минуя рекламу. Вредно слушать новости, поскольку они возбуждают ненависть по отношению к людям, народам, сословиям и так далее. Выкиньте телевизор из дома — это одно из прекрас­ных воспитательных средств. Конечно, бывают исключительные обстоятельства: я помню, когда шли бомбардировки Югославии, мы смотрели новости, следили за событиями. Но в повсе­дневной жизни телевизор совершенно не нужен.
А еще конечно, надо быть просто хорошим человеком. Каждый знает таких среди своих друзей. По себе вижу, быть хорошим человеком очень не просто. Доброта, приветливость, внимательность — не такие уж распространенные качества.

И, наконец, можно назвать уже то главное наше христианское, что связано с воспитанием и пусть косвенно, но очень решительно проецируется на образование. Если родители молятся — это главное воспитательное начало, которое можно явить своим детям.  опубликовано 

 P.S. И помните, всего лишь изменяя свое потребление — мы вместе изменяем мир! © Присоединяйтесь к нам в Facebook , ВКонтакте, Одноклассниках

 

 

Источник: foma.ru/ochen-srednenkoe-obrazovanie.html