Философ Джон Серль о том, как язык конструирует реальность

Джон Серль получил известность в 1960–70-е годы благодаря своей теории речевых актов, философии сознания и искусственного интеллекта. Как возможна наука о сознании? Какова связь цивилизации и языка? Почему происходят социальные перемены и революции? Чем властные отношения животных отличаются от властных отношений людей? В лекции «Язык и социальная онтология» Джон Серль дает краткое описание своей теории речевых актов — что такое интенциональность, онтологическая субъективность и статусные функции.





© Urs Fischer

Философия часто начинается с парадокса. Так я и начну. Парадокс следующий: есть целый класс фактов в мире, которые являются истинными, честными, объективными, но они являются фактами только посредством человеческой субъективности, они становится собой только тогда, когда мы их таковыми считаем. Бумажки, которые я ношу в кошельке, являются деньгами постольку, поскольку мы думаем, что это деньги. Но в то же время это факт — ведь, когда я расплачиваюсь ими в магазине, продавец не думает: «Может, это ты считаешь их деньгами, но кому ты нужен». Как это работает? Об этом будет данная лекция, но я хочу начать с разделения, которое мне кажется ключевым, разница между двумя значениями оппозиции субъективное-объективное.

Вы не представляете, сколько плохой философии строится на неумении видеть эту разницу — между эпистемологическим и онтологическим пониманием этого различения. К примеру, если я скажу, что Рембрандт родился в 1606 году — это то, что называют объективным фактом, эпистемологически объективным. Если я скажу, что Рембрандт лучший художник, чем Вермеер, то это будет эпистемологически субъективным оценочным утверждением. Но это разделение основано на более глубоком разделении форм бытия. Когда больно, щекотно или что-то чешется — эти ощущения существуют только при наличии субъекта, они онтологически субъективны. Горы, молекулы и тектонические плиты существуют вне зависимости от того, что люди о них думают — они онтологически объективны. Вот основной момент обсуждения: у вас может быть эпистемологически объективное суждение о такой области, которая является онтологически субъективной.

Деньги, частная собственность, национальность, университеты, коктейльные вечеринки и летние отпуска — все эти вещи являются тем, чем они являются, потому что мы так решили.

Когда я начал изучать мозг, я говорил нейробиологам: «Вам нужно скорее начать решать проблему сознания!» Стандартный ответ, который я получал: «Ну, в вашем понимании, сознание субъективно, в то время как наука объективна. Поэтому не может быть науки о сознании». Да, сознание онтологически субъективно, но нет причины, по которой у вас не может быть эпистемологически объективной науки об области, которая является онтологически субъективной. Очень долго пришлось доносить эту мысль, и теперь никто не говорит, что мы не можем изучать сознание, потому что оно субъективно, а наука объективна. Хороший пример — экономика. Экономисты часто забывают об этом, но область их исследований производится человеческой онтологической субъективностью — деньги, обмен, рынок.

Это была первая мысль, теперь нам нужно двигаться дальше. Что именно делает эти факты эпистемологически объективными? Деньги, частная собственность, национальность, университеты, коктейльные вечеринки и летние отпуска — все эти вещи являются тем, чем они являются, потому что мы так решили. Но каким образом можно иметь эпистемологически объективное знание об этих онтологически субъективных вещах, как это работает? Это происходит посредством применения определенных принципов. Первый принцип — различение относящегося к наблюдателю и независимого от наблюдателя. Все вышеназванные вещи относятся к наблюдателю. Они подразумевают соучастие наблюдателя, то, что я называю коллективной интенциональностью. Они существуют только потому, что мы как коллектив признаем эти вещи деньгами, частной собственностью и так далее.

Для чего существует коллективная интенциональность? Люди и некоторые животные обладают способностью приписывать вещам определенные функции. Функция всегда относится к наблюдателю. Например, мы приписываем функцию предметам, которые имеют определенное физическое строение, как кусок мела, который я держу. Но человек, в отличие от любого другого животного, насколько мне известно, способен приписывать функцию какому-либо предмету не только на основании его физического строения, но и на основании статуса этого предмета, обладающего свойством его коллективного признания. Я называю это статусными функциями. Здесь мы возвращаемся к бумажкам, которые лежат у меня в кармане. Их свойством является не физическое или виртуальное строение, но их коллективно признаваемый статус.

Статусные функции вездесущи. Со всех сторон вы окружены невидимой системой статусных функций. Деньги у вас в кармане или на банковском счете, ваше право собственности на что-либо, водительское удостоверение, семейное положение — все это статусные функции. Таким образом, наша первая теоретическая задача состоит в том, чтобы понять, как работает онтология статусных функций. Как возможно существование класса онтологически субъективных, но эпистемологически объективных статусных функций, обладающих коллективным признанием. Я думал, что у меня есть ответ. Я вам его скажу, потому что считаю его хорошим, но он, к сожалению, не работает, и вы увидите почему.

Все статусные функции являются результатом применения простого принципа. Когда я работал над языком, мне казалось, что существуют два вида правил. Есть регулирующие правила, вроде правостороннего движения. Но есть правила, которые не просто регулируют поведение, но создают саму возможность существования этого поведения. Самый очевидный пример — правила игры. То есть правила правостороннего движения регулируют деятельность, которая существует независимо от этих правил, а правила шахматной игры не существуют отдельно от самой деятельности.

Другими словами, существуют не только регулятивные правила, но еще и конституциональные. Эти правила всегда обладали одинаковой структурой: X считается Y в контексте C. Например, такая-то позиция считается шахом, такая-то форма шах понимается, как шах и мат. Вы удовлетворяете определенным условиям X и присваиваете себе статусную функцию Y. Мне казалось, что это отличная форма для описания структуры всей человеческой цивилизации. Мы постепенно выстраиваем сложное общество, с деньгами, правительствами, коктейльными вечеринками, летними отпусками, — с помощью повторения этой формулы.

Одна из вещей, которые феминистки открыли достаточно рано, — это функционирование лексики. Они не хотели, чтобы к ним обращались «леди», так как подобные выражения маркировали определенные статусные функции, которые они пытались преодолеть. То же самое наблюдалось в России, когда большевики пришли к власти.

Вы скажете, что это слишком слабый инструментарий, невозможно построить целую цивилизацию при помощи этого. Но у нее есть неплохие формальные свойства. Я создаю звуки при помощи рта. Звуки, которые я произвожу, считаются высказываниями англоязычных предложений. Но высказывания определенных англоязычных предложений в определенных контекстах считаются обещаниями. В свою очередь обещание в определенном контексте считается официальным бракосочетанием. Вы видите, что первоначальная формула бесконечно воспроизводится, теперь уже Y1 = X2 считается Y2 — и так до бесконечности. Звук считается предложением, предложение считается речью, речь считается речевым актом, речевой акт считается обещанием, обещание считается бракосочетанием и так далее. Тот факт, что я являюсь гражданином, факт, что у меня есть деньги в кармане, — любой факт находится внутри сложной структуры. У меня не просто есть деньги, а деньги находятся на счету в Bank of America, в городе Беркли, на Телеграф-авеню, они кладутся туда моими университетскими работодателями, и я использую их для оплаты счетов, подоходного налога и прочих скучных вещей. Вы заметили, каждый раз, за исключением только Телеграф-авеню, я называю институциональный факт. Таким образом, у нас есть невероятно расширенная система статусных функций. Удивительно, насколько могущественно общество и насколько эта система невидима. Но если вы начнете смотреть по сторонам, вы поймете, что статусные функции повсюду.

Когда я опубликовал это, сразу появилось несколько интересных возражений, я хочу их упомянуть. Первое мне пришло самому. Вам не всегда нужно конституциональное правило. Есть просто решение, скажем, что Салли будет главой правления или капитаном бейсбольной команды. Нам необязательно нужно первоначальное конституциональное правило, что такие люди, как Салли, непременно обладают определенными статусными функциями. Другое возражение заключается в том, что существуют конституциональные правила без условия X. Мой любимый пример — это деньги. На самом деле большая часть денег в мире не имеет вообще никакого физического существования. Есть электронные данные в компьютерах банков, представляющие деньги. Но электронные данные — это не деньги, они их только представляют. То есть деньги существуют постольку, поскольку они представлены в данных, но само это представление не указывает на что-то существующее независимо, а само по себе производит это существование. В философии приходится удивляться тому, что другие считают чем-то само собой разумеющимся. На свете много вещей, которые не имеют никакого физического воплощения. Корпорации относятся к самым оригинальным изобретениям человечества. У корпорации нет никакого физического существования. Да есть здания, офисы, но опять — это все само по себе не является корпорацией.

Таким образом, могут существовать независимые институциональные факты. Это заставило меня переосмыслить весь мой предыдущий анализ. Теперь мне нужно немного больше рассказать о языке. Интуитивно мы чувствуем, что эти институциональные факты не могут существовать без языка, в то время как язык может существовать без институциональных фактов. Мы можем представить себе общество, в котором есть язык, но нет государства или частной собственности. Но невозможно представить противоположное — общество с разветвленной системой государства, частной собственности и брака, в котором люди не могут говорить друг с другом. Почему? Что такое есть в языке?

Сначала я расскажу, как работает язык вообще. С эволюционной точки зрения, язык — это вершина, построенная на предъязыковых, биологически более примитивных формах интенциональности. Убеждения, желания, надежды, страхи — все они интенциональны. Англоязычных людей это понятие может привести в замешательство, потому что «интенциональный» звучит как intending — намеревающийся. Но намерения — это только одно из выражений интенциональности.

Итенциональность имеет типичную структуру — состояние и препозиция — вы верите, что идет дождь, боитесь, что идет дождь, надеетесь, что идет дождь и так далее. Вы создаете значение, навязывая состояние удовлетворенности, истины, согласно вашему высказыванию. Существует конвенция, согласно которой вы являетесь выразителем положения вещей, просто производя звуки — высказывания. Интенциональные состояния — убеждения, страхи, желания, любовь, ненависть, отвращение — выражают то, каким является мир или каким мы хотели бы его видеть. Тем не менее они являются предъязыковыми.



Что происходит, когда у вас появляется язык? Вы берете эти предъязыковые формы презентации и делаете их явными. Вышеназванные типы высказываний, обладающие структурой, имеют определенные условия, при которых они истинны или ложны, я называю их условиями удовлетворения. Мнение будет удовлетворительным, если оно правдиво, желание будет удовлетворительным, если оно удовлетворено, намерение — если оно имеет продолжение. Секрет понимания смысла высказывания заключается в том, что существует определенная конвенция, согласно которой мы производим звуки, которые обладают условиями удовлетворения. То есть высказывание «я думаю, что идет дождь» — будет удовлетворено, если идет дождь. Но когда я произвожу звук «идет дождь» — я перекладываю условия удовлетворения на сами звуки. Это великое изобретение человечества, потому что это изобретение значения. Когда вы делаете утверждение, вы представляете звук, который должен выражать то, как обстоят дела. Группа утверждений, объяснений, описаний — все, что может быть истинным или ложным, имеет направленное действие «слово-в-мир». Эти высказывания называются ассертивами, в них мы утверждаем факт. Но есть множество высказываний, не имеющих этой направленности, такие вещи, как приказы, обещания — их цель состоит не в том, чтобы показать истинное положение вещей в мире, но в том, чтобы показать, как бы мы хотели его видеть, в том, чтобы изменить мир. Это можно назвать направленным действием «мир-в-слово». Мы не говорим про эти высказывания, что они истинны или ложны, мы говорим про них, что они выполняются или не выполняются. Я называю этот тип высказываний директивами в случае приказов и указаний, и коммиссивами — в случае обещаний. Здесь опять появляется оригинальное изобретение человечества.

Есть еще один класс высказываний, которые делают что-то фактом, представляя вещь, которую мы хотим сделать фактом, как уже состоявшийся факт. Они создают реальность при помощи репрезентации этой реальности как уже существующей. Я называю этот тип высказываний декларативами. Теперь я сделаю важное утверждение. Вся институциональная реальность человечества — деньги, летние отпуска, водительские удостоверения — все это создается с помощью повторяющейся репрезентации, имеющей логическую форму декларативов, которые производят статусные функции. Будем называть их декларативами статусных функций. Таким образом, институциональная реальность одновременно создается и поддерживается с помощью многократного применения логической формы репрезентации реальности как уже существующей. Как это возможно? Разве это не похоже на какое-то заклинание — то, что мы можем создать реальность, просто произнеся набор слов?

То, что произошло в Тунисе и Египте, совершенно невероятно. Коллективная интенциональность работает до тех пор, пока в ней участвует весь коллектив. Один человек совершил самосожжение — и это разрушило целую систему статусных функций и распространилось, как пожар, по всей территории.

Одно из первых открытий этого явления принадлежит моему оксфордскому профессору Остину, который назвал это перформативными высказываниями — когда вы осуществляете действие посредством самого произнесения этого действия. Например, вы обещаете что-то сделать, произнося вслух это обещание. Или вы провозглашаете войну, говоря, что она провозглашена. Все эти высказывания декларативны. Во всех есть явный перформативный глагол. Однако не все декларативы имеют такой глагол, который указывает на тип речевого акта, который вы производите. Есть множество декларативов, которые выглядят вполне невинно. Мы берем американскую денежную купюру и видим на ней загадочное высказывание: «Данная банкнота является законным платежным средством по всем обязательствам, частным и государственным». Мы все эпистемологи и поэтому сразу думаем про себя: «Откуда они знают? Они произвели исследование? Есть доказательства?» Нет, они не открыли этого, они это утвердили, тем самым произведя факт. Так обстоит со всеми институциональными фактами. Барак Обама является президентом не из-за каких-то физических свойств, не потому что у него какое-то особое президентское ДНК. Он президент, потому что существует коллективно признанный декларатив статусной функции, который делает его президентом. При этом мы не только создаем эту реальность, мы еще и сохраняем ее при помощи многократно повторяемых декларативов статусных функций. Они не обязательно имеются в явной форме. Для того чтобы сделать Салли боссом, не обязательно провозглашать: «Салли — босс!» Можно просто сказать: «Мы не можем решать эту проблему до того, как появится Салли». Все это логические формы декларативов статусных функций, потому что они создают факт посредством репрезентации этого факта.

Все это можно увидеть, если внимательно понаблюдать за социальными переменами. Одна из самых интересных социальных перемен — это изменение социального положения женщин, произошедшее в Америке и Европе за последние пятьдесят лет. Одна из вещей, которые феминистки открыли достаточно рано, — это функционирование лексики. Они не хотели, чтобы к ним обращались «леди», так как подобные выражения маркировали определенные статусные функции, которые они пытались преодолеть. То же самое наблюдалось в России, когда большевики пришли к власти. Они отменили все традиционные формы обращений, в которых проглядывала прежняя иерархия, и хотели, чтобы с того момента все обращались друг к другу просто «товарищ». Это все не безобидные замены, они очень важны. Потому что перемена в лексике ведет к перемене статусной функции. Как только вы получаете контроль над лексикой, вы получаете контроль над статусными функциями.

Ранее я говорил, что вся институциональная реальность производится речевыми актами в форме «X считается Y в контексте C». Теперь я должен пойти дальше и спросить, к какому типу принадлежит данный речевой акт по направленности его действия. Ответ будет — «декларатив». Декларативы всегда немного загадочны, и я не думаю, что религии могли бы существовать без веры в декларативы. Бог сказал: «Да будет свет». Какой это тип речевого акта? Это не означало «эй, вы, там, включите свет!». Это не было приказом и не было обещанием вроде «как только смогу, я сделаю вам свет, ребята!» Нет, это был декларатив, который произвел факт — сверхъестественный декларатив. У нас нет способности производить свет при помощи декларатива, но у нас есть похожая способность создавать деньги, собственность, государство и так далее, утверждая их существование. В этом состоит сущность человеческой цивилизации.

Теперь остается ответить на вопрос, что должно произойти после того, как мы утвердили существование факта. Почему это работает? Ответ таков: как только мы создали декларатив статусной функции, мы создали институциональный факт. Институциональный факт равен статусной функции. Зачем это нужно делать? Ответ — власть. Создавая статусную функцию, вы создаете власть. Вся человеческая иституциональная реальность состоит из различных видов власти, по большей части невидимых. Будучи профессором Калифорнийского университета, я обладаю определенной долей власти, я уполномочен — это позитивный тип власти. Но у меня есть и негативный тип власти — обязательства.

Некоторые думают, что права — это как пальцы, с которыми люди рождаются. Это не так, права человека признаются коллективом. Это была остроумная выдумка эпохи Просвещения, что быть человеком — это уже само по себе означает обладать статусной функцией, обладать правами.

Все институциональные факты производят то, что я называю деонтической властью, к которой относятся права, обязанности, полномочия и так далее. Опять же все это свойственно только человеку. В животном мире существует структура власти, статусные иерархии, есть альфа-самцы, альфа-самки, бета-самцы, бета-самки. Но у животных нет деонтологии власти. Сравните Барака Обаму с альфа-самцом в группе приматов. Альфа-самец обладает властью, потому что все остальные его боятся. Но этот закон распространяется только до тех пор, пока альфа-самец сильнее других. Барак Обама же не встает каждый день с вопросом «смогу ли я сегодня опять побить всех остальных?» Потому что он обладает деонтической властью. Почему деонтическая власть создает цивилизацию?

Как только наша рациональность распознает статусные функции, в нас рождаются причины на них реагировать. Например, когда меня зовут прочитать лекцию в Осло, я отвечаю «да». Я создаю себе рациональную причину прочитать лекцию, которая не зависит от моих сиюминутных намерений, выражаясь простым языком, я даю обещание. В животном царстве все это невозможно, потому что права и обязанности могут существовать только тогда, когда они представлены в качестве существующей реальности. Они непременно относятся к наблюдателю, но точно так же они относятся к языку, потому что без концепта обязанности вы не можете осуществлять обязанность.

Первоначальная идея, что вы можете описать всю цивилизацию при помощи формулы «X считается Y в контексте C», невозможна, если вы не зададите себе вопрос: «Какого рода этот речевой акт?» Это декларатив, создающий факт, утверждая его. Цель этого всего заключается в создании деонтических властных отношений. В этих деонтических властных отношениях заключается секрет цивилизации, потому что они дают нам причины для действий, не продиктованных личными намерениями. Представления о человеческих правах — это опять же система статусных функций. Некоторые думают, что права — это как пальцы, с ними люди рождаются. Это не так, они признаются коллективом. Это была остроумная выдумка эпохи Просвещения, что быть человеком — это уже само по себе означает обладать статусной функцией, обладать правами.

Самое интересное для меня — это то, как можно применить всю эту теорию. То, что произошло в Тунисе и Египте, совершенно невероятно. Понимаете, коллективная интенциональность работает до тех пор, пока в ней участвует весь коллектив. Один человек совершил самосожжение — и это разрушило целую систему статусных функций и распространилось, как пожар, по всей территории. Мой любимый пример разрушения статусных функций — поразительная последовательность событий, после которой произошел крах Советской империи. Мы думали, что это перманентное разделение мира, что существует социалистический блок и капиталистический блок и так будет всегда. Никто не мог этого предугадать. Горбачев потерял уверенность в себе, это привело к потере уверенности элит, а когда элиты потеряли уверенность — вся система начала расшатываться, сопровождаясь оглушительными волнениями. опубликовано 

 

P.S. И помните, всего лишь изменяя свое сознание — мы вместе изменяем мир! ©

 

Источник: theoryandpractice.ru/posts/7381-filosof-dzhon-serl-o-tom-kak-yazyk-konstruiruet-realnost