477
0,2
2017-05-03
Отчаяние от усталости: как отдохнуть в эпоху маниакального трудоголизма
Большинство людей все время посвящают работе, а отдых кажется чем-то очевидным, чему не нужно учиться.
Немецкий философ Йозеф Пипер не согласен с таким подходом. В своем труде «Досуг, основа культуры» он обстоятельно разбирает, почему между выходными и отдыхом нельзя ставить знак равенства и что необходимо, чтобы действительно набраться сил. Аргументы ученого прокомментировала американский блогер Мария Попова. Публикуем перевод этого материала.
«Мы постоянно находимся в таком восторге, предвкушая развлечения, и так спешим им навстречу, что не можем затормозить и насладиться как следует, когда они нам доступны», — заметил Алан Уотс в 1970 году, метко называя нас «цивилизацией, которая страдает от хронического разочарования».
Двумя тысячелетиями ранее Аристотель утверждал: «Главный вопрос — в том, каким занятием человек заполняет свой досуг».
Сегодня, во времена, когда все помешаны на продуктивности, мы поддались тиранической концепции «баланса работы/жизни» и дошли до того, что считаем саму идею досуга не чем-то необходимым для души, но эгоистичной роскошью, которая предназначена для привилегированных слоев, или позорным бездельем, которое могут позволить себе только лентяи.
В то же время самые значительные достижения человека со времен Аристотеля и до наших дней — величайшие шедевры искусства, бессмертные философские идеи, догадки, которые привели к технологическим прорывам — возникли в моменты досуга, ничем не обремененного созерцания, абсолютного присутствия Вселенной в чьем-то сознании и абсолютной внимательности к жизни, будь то Галилео Галилей, который изобрел основы современного измерения времени после наблюдения за раскачивающейся люстрой в соборе, или Оливер Сакс, которого идея о невероятном воздействии музыки на мозг посетила, когда он путешествовал по норвежским фьордам.
Каким же образом мы пришли к такому противоречивому отношению к культуре досуга?
В 1948 году, лишь через год после появления в Канаде слова «трудоголик» и за год до того, как американский карьерный консультант впервые громко и аргументированно призвал пересмотреть взгляд на работу, немецкий философ Йозеф Пипер написал «Досуг, основу культуры» — великолепный манифест возвращения человеческого достоинства в эру маниакального трудоголизма, который втройне актуален сегодня, во времена, когда мы до такой степени отождествляем наше существование с товаром, что по ошибке считаем, будто зарабатывать на жизнь — это и значит жить.
За десятилетия до того, как великий монах-бенедиктинец Дэвид Стейндл-Раст начал размышлять о том, почему мы перестали отдыхать и как исправить ситуацию, Пипер отслеживает этимологию термина «досуг» до его древних корней и иллюстрирует, насколько удивительно искаженным, даже противоположным его значение стало со временем: от греческого слова «досуг» — σχoλη — произошла латинская «scola», а она, в свою очередь, дала нам английское «school» — наши образовательные учреждения, которые сейчас готовят детей к индустриализированному конформизму на всю жизнь, когда-то планировались как Мекка «досуга» и созерцания. Пипер пишет:
«Исходное значение концепции «отдыха» практически забылось в современной культуре постоянной работы без передышки: чтобы действительно понять суть досуга, мы должны противостоять противоречию, которое появляется из-за нашего избыточного внимания к миру работы.
Сам факт этого различия, нашей неспособности восстановить исходное значение «досуга» поразит нас еще больше, как только мы поймем, как обширно распространилась противоположная идея «работы» и как она подчинила себе все человеческие действия и все человеческое существование в целом».
Пипер отслеживает происхождение парадигмы слова «работник» до греческого философа-киника Антисфена, друга Платона и последователя Сократа. Как пишет Пипер, будучи первым, кто приравнял труд к добродетели, он стал и первым трудоголиком:
«Как этик независимости, Антисфен не испытывал никаких теплых чувств к праздничным обрядам, которые он предпочитал атаковать «просвещенным» остроумием, он был «врагом муз» (поэзия интересовала его только с точки зрения морального содержания); его не волновал Эрос (он однажды сказал, что «хотел бы убить Афродиту»); как убежденный реалист, он не верил в бессмертие (что действительно важно, говорил он, это жить добродетельно «на этой земле»). Этот набор черт характера, кажется, практически специально создан для того, чтобы проиллюстрировать сам «тип» современного трудоголика».
Работа сегодня включает «физическую работу», которая состоит из неквалифицированного и технического труда, и «интеллектуальную работу», которую Пипер определяет таким образом: «интеллектуальная активность как социальная услуга, как вклад в пользу общества». Вместе они составляют то, что он называет «абсолютная работа» — «последовательность побед, одержанных величественной фигурой работника», архетипа, созданного Антисфеном. Под гнетом «абсолютной работы» человеческая сущность упрощается до функционала работника и труд становится началом и концом существования.
Пипер рассматривает, каким образом сегодня подобное духовное обмельчание стало обыденным:
«Работа — это норма, и нормальный день — это рабочий день. Но вот вопрос: может ли человеческий мир устать от того, что он «работающий мир»? Может ли человек удовлетвориться тем, что он — «работник»? Может ли человеческое существование быть полноценным, при этом являясь исключительно будничным существованием?»
Чтобы ответить на этот риторический вопрос, нужно совершить путешествие к другому моменту в истории нашего эволюционирующего — или, точнее, регрессирующего — понимания «отдыха». Вторя Кьеркегору и его убедительной защите безделья как духовной пищи, Пипер пишет:
«Уклад жизни в классическом Средневековье предполагал, что именно нехватка отдыха, неспособность к отдыху сочетаются с праздностью, что неустанная «работа ради работы» проистекает исключительно из праздности. Существует любопытная связь в том, что неугомонность саморазрушительного рабочего фанатизма должна произрастать из отсутствия желания добиваться каких-либо результатов.
В соответствии с более старым кодексом поведения праздность подразумевала, что человек отказался от ответственности, которая неразрывно связана с его достоинством… Метафизически-теологическая концепция безделья, таким образом, предполагает, что человек не в ладах с собственным существованием, что если отбросить всю его энергичную деятельность, то окажется, что он сам с собой не в согласии, что, как это выражали в Средние века, грусть охватила его, несмотря на божественную добродетель в его душе».
Мы слышим отзвуки подобной точки зрения и сегодня в таких крайне необходимых, но все еще сырых понятиях, как, например, теология отдыха, но Пипер указывает на латинское слово «acedia», которое можно вольно перевести как «отчаяние от усталости», как на самую раннюю и наиболее подходящую формулировку жалобы на это саморазрушительное состояние. Он приводит контраргумент:
«Противоположность понятия «acedia» — это не упорство в ежедневных попытках заработать на жизнь, а радостное признание человеком собственного существования, мира в целом, Бога и Любви, вот откуда появляется эта особенная свежесть действий, которую каждый, кто сталкивался с ограничивающими трудоголика рамками, никогда ни с чем не перепутает.
Таким образом, отдых — это состояние души (и мы не должны забывать об этом, поскольку отдых не обязательно присутствует в таких поверхностных явлениях, как «перерыв», «отгул», «выходные», «отпуск» и так далее — это именно состояние души). Отдых помогает сохранить равновесие в имидже «работника».
Но наиболее поразительное открытие Пипера, одна из колоссальных психологических и практических ценностей сегодня — это его модель трех типов работы:
1) работы как действия,
2) работы как усилия,
3) работы как вклада в общественную пользу,
а также то, как на контрасте с каждым из них открываются новые ключевые аспекты досуга.
Он начинает с первого:
«Исключительности парадигмы работы как действия противостоит досуг как «бездействие» — отсутствие внутренней озабоченности, спокойствие, способность отпускать, быть умиротворенным».
В духе прекрасного трактата Пико Айера об искусстве покоя, который будет написан более чем полвека спустя, Пипер добавляет:
«Досуг — это такая форма спокойствия, которая необходима для подготовки к принятию реальности; только тот, кто спокоен, может слышать, а кто не спокоен, тот не может. Такое спокойствие — это не просто отсутствие звуков или мертвая немота, скорее оно указывает на то, что душевная сила, как и реальная, которая необходима для ответа настоящему моменту — этот дуэт навсегда утвержден природой, — еще не снизошла до слов. Досуг — это комбинация глубокого понимания, вдумчивого созерцания и погружения в реальность».
Но есть и кое-что более грандиозное в этой концепции отдыха как бездействия — это возможность причаститься к вечной тайне бытия. Пипер пишет:
«В досуге есть что-то от безмятежности того, что «невозможно постичь», признания таинственной природы мира и убежденности слепой веры, которая позволяет всему идти своим чередом.
Отдых — это отношение не того, кто вмешивается, но того, кто открывается, не того, кто хватает, а того, кто отпускает, кто отпускает себя и «погружается», почти как кто-то, кто засыпает и должен отпустить себя… Волна новой жизни, которая достигает нас, когда мы отдаемся созерцанию цветущей розы, спящего ребенка или божественной тайны — разве она не похожа на волну жизни, которая появляется благодаря глубокому сну без сновидений?»
Этот абзац напоминает прекрасную медитацию Дженет Уинтерсон об искусстве как процессе «активной капитуляции» — достаточно внезапная параллель, учитывая тот факт, что отдых — это теплица для креативного импульса, абсолютно необходимого для творчества и дважды необходимого для наслаждения им.
Пипер обращается ко второму типу работы, к работе как жадной попытке или трудолюбию, и к тому, как окружающее пространство изображает другой фундаментальный аспект отдыха:
«В отличие от исключительности парадигмы работы как усилия, отдых — это необходимое условие для того, чтобы видеть вещи в праздничном свете. Внутренняя радость человека, который празднует, — это одно из главных условий того, что мы называем отдыхом. Досуг становится возможен, если человек находится не только в гармонии с самим собой, но и в согласии с миром и его сутью. Отдых — это утверждение. Это не то же самое, что отсутствие деятельности. Это не то же самое, что умиротворенность или даже внутренняя умиротворенность. Скорее это похоже на спокойствие в разговоре двух влюбленных, которое порождается их единством».
Тут Пипер обращается к третьему и завершающему типу — работе как вкладу в общественное благо:
«Досуг противостоит исключительности парадигмы работы как социальной функции. Обычный «перерыв» в работе, который длится час, или неделю, или дольше, — это часть обычной трудовой жизни. Это то, что встроено в весь рабочий процесс, часть расписания. «Перерыв» делается ради работы. Он должен дать «новые силы» для «новой работы», о чем свидетельствует слово «восстановление»: человек восстанавливается для работы во время ее отсутствия.
Досуг перпендикулярен уважению к рабочему процессу… Отдых существует не ради труда; неважно, как много новых сил получает человек, который возобновляет работу: отдых, в нашем понимании, нельзя обосновать физическим обновлением или даже ментальным восстановлением для появления новой энергии для дальнейшей работы… Если кому-то нужен отдых лишь для «восстановления», то он никогда не испробует его подлинный плод — глубокое восстановление, которое происходит благодаря глубокому сну».
По словам Пипера, вернуть отдыху его высокую цель значит вернуть нам нашу человечность — понимание этого все сильнее требуется сегодня, во времена, когда мы говорим о каникулах как о «цифровом детоксе», последствием чего становится то, что мы пытаемся избавиться от зависимости, но в то же время усиливаем свое желание еще более рьяной «цифровой интоксикации» и обречены на нее после возвращения. Он пишет:
«Отдых не оправдывается тем, что работник функционирует в свое рабочее время «без перебоев» и с минимальным «простоем», но тем, что работник остается человеком… и это значит, что он не исчезает в раздробленном на рабочие дни мире своих ограниченных будничных обязанностей, но вместо этого сохраняет способность воспринимать мир в целом, и значит — воспринимать себя как существо, которое направлено на цельность бытия.
Вот почему способность «отдыхать» — это одна из главных душевных сил людей. Как дар созерцательного самопогружения в Бытие и способность поднимать настроение весельем, способность отдыхать — это способность выйти за пределы работающего мира и получить в награду контакт с теми сверхчеловеческими дающими жизнь силами, которые могут вернуть нас, обновленных и вновь живых, в занятой мир работы…
В отдыхе… настоящий человек находит спасение и защиту, потому что территория «просто человека» остается позади… [Но] требование предельного усилия проще понять, чем требование полного расслабления и отстраненности, даже несмотря на то, что для последнего не нужно прикладывать никаких усилий; в этом парадокс, от которого зависит обретение отдыха, одновременно человеческого и сверхчеловеческого состояния».
Возможно, именно поэтому, когда мы берем настоящий отпуск — в полном значении слова «holiday» (в переводе с англ. «holy» — «святой, священный», «day» — день. — Прим. пер.), момент, отмеченный святостью, священный период передышки, — наше чувство времени совершенно сбивается. Забывшие о рабочих часах и освобожденные, пусть и не навсегда, от тирании расписаний, мы можем почувствовать жизнь такой, какая она есть, с полным отливом и динамичным течением — подчас медленным и шелковистым, как тихие минуты, которые вы проводите, нежась в гамаке с хорошей книгой, а иногда — быстрым и горячим, как танцевальный фестиваль под летним небом.опубликовано
P.S. И помните, всего лишь изменяя свое потребление — мы вместе изменяем мир! ©
Источник: //theoryandpractice.ru/posts/15615-otchayanie-ot-ustalosti-kak-otdokhnut-v-epokhu-maniakalnogo-trudogolizma
Немецкий философ Йозеф Пипер не согласен с таким подходом. В своем труде «Досуг, основа культуры» он обстоятельно разбирает, почему между выходными и отдыхом нельзя ставить знак равенства и что необходимо, чтобы действительно набраться сил. Аргументы ученого прокомментировала американский блогер Мария Попова. Публикуем перевод этого материала.
«Мы постоянно находимся в таком восторге, предвкушая развлечения, и так спешим им навстречу, что не можем затормозить и насладиться как следует, когда они нам доступны», — заметил Алан Уотс в 1970 году, метко называя нас «цивилизацией, которая страдает от хронического разочарования».
Двумя тысячелетиями ранее Аристотель утверждал: «Главный вопрос — в том, каким занятием человек заполняет свой досуг».
Сегодня, во времена, когда все помешаны на продуктивности, мы поддались тиранической концепции «баланса работы/жизни» и дошли до того, что считаем саму идею досуга не чем-то необходимым для души, но эгоистичной роскошью, которая предназначена для привилегированных слоев, или позорным бездельем, которое могут позволить себе только лентяи.
В то же время самые значительные достижения человека со времен Аристотеля и до наших дней — величайшие шедевры искусства, бессмертные философские идеи, догадки, которые привели к технологическим прорывам — возникли в моменты досуга, ничем не обремененного созерцания, абсолютного присутствия Вселенной в чьем-то сознании и абсолютной внимательности к жизни, будь то Галилео Галилей, который изобрел основы современного измерения времени после наблюдения за раскачивающейся люстрой в соборе, или Оливер Сакс, которого идея о невероятном воздействии музыки на мозг посетила, когда он путешествовал по норвежским фьордам.
Каким же образом мы пришли к такому противоречивому отношению к культуре досуга?
В 1948 году, лишь через год после появления в Канаде слова «трудоголик» и за год до того, как американский карьерный консультант впервые громко и аргументированно призвал пересмотреть взгляд на работу, немецкий философ Йозеф Пипер написал «Досуг, основу культуры» — великолепный манифест возвращения человеческого достоинства в эру маниакального трудоголизма, который втройне актуален сегодня, во времена, когда мы до такой степени отождествляем наше существование с товаром, что по ошибке считаем, будто зарабатывать на жизнь — это и значит жить.
За десятилетия до того, как великий монах-бенедиктинец Дэвид Стейндл-Раст начал размышлять о том, почему мы перестали отдыхать и как исправить ситуацию, Пипер отслеживает этимологию термина «досуг» до его древних корней и иллюстрирует, насколько удивительно искаженным, даже противоположным его значение стало со временем: от греческого слова «досуг» — σχoλη — произошла латинская «scola», а она, в свою очередь, дала нам английское «school» — наши образовательные учреждения, которые сейчас готовят детей к индустриализированному конформизму на всю жизнь, когда-то планировались как Мекка «досуга» и созерцания. Пипер пишет:
«Исходное значение концепции «отдыха» практически забылось в современной культуре постоянной работы без передышки: чтобы действительно понять суть досуга, мы должны противостоять противоречию, которое появляется из-за нашего избыточного внимания к миру работы.
Сам факт этого различия, нашей неспособности восстановить исходное значение «досуга» поразит нас еще больше, как только мы поймем, как обширно распространилась противоположная идея «работы» и как она подчинила себе все человеческие действия и все человеческое существование в целом».
Пипер отслеживает происхождение парадигмы слова «работник» до греческого философа-киника Антисфена, друга Платона и последователя Сократа. Как пишет Пипер, будучи первым, кто приравнял труд к добродетели, он стал и первым трудоголиком:
«Как этик независимости, Антисфен не испытывал никаких теплых чувств к праздничным обрядам, которые он предпочитал атаковать «просвещенным» остроумием, он был «врагом муз» (поэзия интересовала его только с точки зрения морального содержания); его не волновал Эрос (он однажды сказал, что «хотел бы убить Афродиту»); как убежденный реалист, он не верил в бессмертие (что действительно важно, говорил он, это жить добродетельно «на этой земле»). Этот набор черт характера, кажется, практически специально создан для того, чтобы проиллюстрировать сам «тип» современного трудоголика».
Работа сегодня включает «физическую работу», которая состоит из неквалифицированного и технического труда, и «интеллектуальную работу», которую Пипер определяет таким образом: «интеллектуальная активность как социальная услуга, как вклад в пользу общества». Вместе они составляют то, что он называет «абсолютная работа» — «последовательность побед, одержанных величественной фигурой работника», архетипа, созданного Антисфеном. Под гнетом «абсолютной работы» человеческая сущность упрощается до функционала работника и труд становится началом и концом существования.
Пипер рассматривает, каким образом сегодня подобное духовное обмельчание стало обыденным:
«Работа — это норма, и нормальный день — это рабочий день. Но вот вопрос: может ли человеческий мир устать от того, что он «работающий мир»? Может ли человек удовлетвориться тем, что он — «работник»? Может ли человеческое существование быть полноценным, при этом являясь исключительно будничным существованием?»
Чтобы ответить на этот риторический вопрос, нужно совершить путешествие к другому моменту в истории нашего эволюционирующего — или, точнее, регрессирующего — понимания «отдыха». Вторя Кьеркегору и его убедительной защите безделья как духовной пищи, Пипер пишет:
«Уклад жизни в классическом Средневековье предполагал, что именно нехватка отдыха, неспособность к отдыху сочетаются с праздностью, что неустанная «работа ради работы» проистекает исключительно из праздности. Существует любопытная связь в том, что неугомонность саморазрушительного рабочего фанатизма должна произрастать из отсутствия желания добиваться каких-либо результатов.
В соответствии с более старым кодексом поведения праздность подразумевала, что человек отказался от ответственности, которая неразрывно связана с его достоинством… Метафизически-теологическая концепция безделья, таким образом, предполагает, что человек не в ладах с собственным существованием, что если отбросить всю его энергичную деятельность, то окажется, что он сам с собой не в согласии, что, как это выражали в Средние века, грусть охватила его, несмотря на божественную добродетель в его душе».
Мы слышим отзвуки подобной точки зрения и сегодня в таких крайне необходимых, но все еще сырых понятиях, как, например, теология отдыха, но Пипер указывает на латинское слово «acedia», которое можно вольно перевести как «отчаяние от усталости», как на самую раннюю и наиболее подходящую формулировку жалобы на это саморазрушительное состояние. Он приводит контраргумент:
«Противоположность понятия «acedia» — это не упорство в ежедневных попытках заработать на жизнь, а радостное признание человеком собственного существования, мира в целом, Бога и Любви, вот откуда появляется эта особенная свежесть действий, которую каждый, кто сталкивался с ограничивающими трудоголика рамками, никогда ни с чем не перепутает.
Таким образом, отдых — это состояние души (и мы не должны забывать об этом, поскольку отдых не обязательно присутствует в таких поверхностных явлениях, как «перерыв», «отгул», «выходные», «отпуск» и так далее — это именно состояние души). Отдых помогает сохранить равновесие в имидже «работника».
Но наиболее поразительное открытие Пипера, одна из колоссальных психологических и практических ценностей сегодня — это его модель трех типов работы:
1) работы как действия,
2) работы как усилия,
3) работы как вклада в общественную пользу,
а также то, как на контрасте с каждым из них открываются новые ключевые аспекты досуга.
Он начинает с первого:
«Исключительности парадигмы работы как действия противостоит досуг как «бездействие» — отсутствие внутренней озабоченности, спокойствие, способность отпускать, быть умиротворенным».
В духе прекрасного трактата Пико Айера об искусстве покоя, который будет написан более чем полвека спустя, Пипер добавляет:
«Досуг — это такая форма спокойствия, которая необходима для подготовки к принятию реальности; только тот, кто спокоен, может слышать, а кто не спокоен, тот не может. Такое спокойствие — это не просто отсутствие звуков или мертвая немота, скорее оно указывает на то, что душевная сила, как и реальная, которая необходима для ответа настоящему моменту — этот дуэт навсегда утвержден природой, — еще не снизошла до слов. Досуг — это комбинация глубокого понимания, вдумчивого созерцания и погружения в реальность».
Но есть и кое-что более грандиозное в этой концепции отдыха как бездействия — это возможность причаститься к вечной тайне бытия. Пипер пишет:
«В досуге есть что-то от безмятежности того, что «невозможно постичь», признания таинственной природы мира и убежденности слепой веры, которая позволяет всему идти своим чередом.
Отдых — это отношение не того, кто вмешивается, но того, кто открывается, не того, кто хватает, а того, кто отпускает, кто отпускает себя и «погружается», почти как кто-то, кто засыпает и должен отпустить себя… Волна новой жизни, которая достигает нас, когда мы отдаемся созерцанию цветущей розы, спящего ребенка или божественной тайны — разве она не похожа на волну жизни, которая появляется благодаря глубокому сну без сновидений?»
Этот абзац напоминает прекрасную медитацию Дженет Уинтерсон об искусстве как процессе «активной капитуляции» — достаточно внезапная параллель, учитывая тот факт, что отдых — это теплица для креативного импульса, абсолютно необходимого для творчества и дважды необходимого для наслаждения им.
Пипер обращается ко второму типу работы, к работе как жадной попытке или трудолюбию, и к тому, как окружающее пространство изображает другой фундаментальный аспект отдыха:
«В отличие от исключительности парадигмы работы как усилия, отдых — это необходимое условие для того, чтобы видеть вещи в праздничном свете. Внутренняя радость человека, который празднует, — это одно из главных условий того, что мы называем отдыхом. Досуг становится возможен, если человек находится не только в гармонии с самим собой, но и в согласии с миром и его сутью. Отдых — это утверждение. Это не то же самое, что отсутствие деятельности. Это не то же самое, что умиротворенность или даже внутренняя умиротворенность. Скорее это похоже на спокойствие в разговоре двух влюбленных, которое порождается их единством».
Тут Пипер обращается к третьему и завершающему типу — работе как вкладу в общественное благо:
«Досуг противостоит исключительности парадигмы работы как социальной функции. Обычный «перерыв» в работе, который длится час, или неделю, или дольше, — это часть обычной трудовой жизни. Это то, что встроено в весь рабочий процесс, часть расписания. «Перерыв» делается ради работы. Он должен дать «новые силы» для «новой работы», о чем свидетельствует слово «восстановление»: человек восстанавливается для работы во время ее отсутствия.
Досуг перпендикулярен уважению к рабочему процессу… Отдых существует не ради труда; неважно, как много новых сил получает человек, который возобновляет работу: отдых, в нашем понимании, нельзя обосновать физическим обновлением или даже ментальным восстановлением для появления новой энергии для дальнейшей работы… Если кому-то нужен отдых лишь для «восстановления», то он никогда не испробует его подлинный плод — глубокое восстановление, которое происходит благодаря глубокому сну».
По словам Пипера, вернуть отдыху его высокую цель значит вернуть нам нашу человечность — понимание этого все сильнее требуется сегодня, во времена, когда мы говорим о каникулах как о «цифровом детоксе», последствием чего становится то, что мы пытаемся избавиться от зависимости, но в то же время усиливаем свое желание еще более рьяной «цифровой интоксикации» и обречены на нее после возвращения. Он пишет:
«Отдых не оправдывается тем, что работник функционирует в свое рабочее время «без перебоев» и с минимальным «простоем», но тем, что работник остается человеком… и это значит, что он не исчезает в раздробленном на рабочие дни мире своих ограниченных будничных обязанностей, но вместо этого сохраняет способность воспринимать мир в целом, и значит — воспринимать себя как существо, которое направлено на цельность бытия.
Вот почему способность «отдыхать» — это одна из главных душевных сил людей. Как дар созерцательного самопогружения в Бытие и способность поднимать настроение весельем, способность отдыхать — это способность выйти за пределы работающего мира и получить в награду контакт с теми сверхчеловеческими дающими жизнь силами, которые могут вернуть нас, обновленных и вновь живых, в занятой мир работы…
В отдыхе… настоящий человек находит спасение и защиту, потому что территория «просто человека» остается позади… [Но] требование предельного усилия проще понять, чем требование полного расслабления и отстраненности, даже несмотря на то, что для последнего не нужно прикладывать никаких усилий; в этом парадокс, от которого зависит обретение отдыха, одновременно человеческого и сверхчеловеческого состояния».
Возможно, именно поэтому, когда мы берем настоящий отпуск — в полном значении слова «holiday» (в переводе с англ. «holy» — «святой, священный», «day» — день. — Прим. пер.), момент, отмеченный святостью, священный период передышки, — наше чувство времени совершенно сбивается. Забывшие о рабочих часах и освобожденные, пусть и не навсегда, от тирании расписаний, мы можем почувствовать жизнь такой, какая она есть, с полным отливом и динамичным течением — подчас медленным и шелковистым, как тихие минуты, которые вы проводите, нежась в гамаке с хорошей книгой, а иногда — быстрым и горячим, как танцевальный фестиваль под летним небом.опубликовано
P.S. И помните, всего лишь изменяя свое потребление — мы вместе изменяем мир! ©
Источник: //theoryandpractice.ru/posts/15615-otchayanie-ot-ustalosti-kak-otdokhnut-v-epokhu-maniakalnogo-trudogolizma
