Прерванный сон: почему полночь— лучшее время для творчества

© Michael Lewis

Давным-давно наши предки просыпались посреди ночи, чтобы поразмышлять, записать свои идеи или заняться любовью. В темноте и тишине полночи они входили в особенное состояние, обусловленное физиологическим изменениями в организме, попадали в сумеречную зону между сном и бодрствованием. Чего мы себя лишили, когда стали спать всю ночь напролет? T&P перевели статью шотландской писательницы, художника и фотографа Карен Эмсли, опубликованную в журнале Aeon.



Патент лампы накаливания Томаса Эдисона, 1879. Фото из Национального архива

4.18 утра. В камине догорают оранжевые угли, постепенно превращаясь в золу. Созвездие Ориона висит над холмом. Таурус повис над головой в форме сверкающей V, указывающей на Плеяды. Сириус, верный пес Ориона, пульсирует красно-сине-фиолетовым словно межгалактический дискошар.

Сейчас 4.18 утра, я не сплю. В таком раннем пробуждении часто видят симптом депрессии или тревоги — расстройство, сбой естественного ритма организма. В 4 утра я действительно просыпаюсь с гудящей головой. И, хотя я довольна своей жизнью, в полной темноте меня охватывает беспокойство. По мне, лучше сразу встать с кровати, чем балансировать на грани лунатичного безумия.

Когда я пишу в эти предрассветные часы, мрачные мысли становятся ясными, красочными. Они оформляются в слова и предложения, цепляясь одна за другую, — словно идущие друг за другом слоны. Мой мозг работает иначе в ночное время; я могу только писать и не могу редактировать. Я могу только добавлять и не могу ни от чего избавиться. Для точности мне нужен ясный, «дневной» рассудок.

Все люди, животные, насекомые и птицы имеют внутренние часы, биологические устройства, контролируемые генами, белками и молекулярными цепочками. Эти внутренние часы связаны с непрерывным световым циклом, обусловленным вращением и наклоном нашей планеты. Эти ее свойства управляют первобытными физиологическими, нервными и поведенческими системами организма в соответствии с 24-часовым циклом, также известным как циркадный ритм, и влияют на наше настроение, аппетит, режим сна и ощущение времени.

Индустриальные общества, основанные на показаниях часов, ввели в мир такие понятия, как срочность, пунктуальность или пустая трата времени.

Римляне, греки и инки просыпались без помощи будильников в своих айфонах или радиоприемниках. Природа была их хронометром: восход солнца, утреннее пение, непаханые поля и голодный скот. Время отсчитывалось солнечными и песочными часами, пока в XIV веке на церквях и монастырях не стали возводить часы механические. К началу XIX века хронометры уже носили на шейных цепочках, запястьях и лацканах — теперь можно было назначать встречи и устанавливать время для приема пищи и сна. Индустриальные общества, основанные на показаниях часов, ввели в мир такие понятия, как срочность, пунктуальность или пустая трата времени. Время на часах все больше рассинхронизировалось с естественным временем, хотя свет и тьма по-прежнему определяли наш рабочий день и социальные структуры.

В конце XIX века все изменилось.

Зажегся свет.

Современное электрическое освещение революционизировало ночь и, в свою очередь, сон. По словам историка Роджера Экирха, до Эдисона время ночного сна делилось на две части, разъединенные периодом бодрствования, который мог длиться несколько часов. Такой режим сна называется полифазным. Паттерны сна прошлого могут нас удивить. Можно подумать, что в соответствии с суточным ритмом мы должны были бы просыпаться на рассвете. Но Экирх считает, что если бы люди вернулись к своему естественному ритму, то они бы спали несколькими промежутками — как многие животные и насекомые. Его аргументы основываются на 16-летних исследованиях, в течение которых он изучил сотни исторических документов от древних времен до современности, включающих в себя дневники, судебные записи, медицинские книги и художественную литературу. Он нашел множество упоминаний «первого» и «второго» сна на английском языке. В других языках такое разделение тоже упоминается: есть, например, «premier sommeil» на французском, «primo sonno» на итальянском и «primo somno» на латыни. Именно обыкновенность этих аллюзий на полифазный сон позволила Экирху сделать вывод, что такой паттерн когда-то был распространенным, каждодневным циклом сна и бодрствования.

До появления электрического освещения ночь ассоциировалась с преступлением и страхом — люди оставались дома и рано ложились спать. Время их «первого» сна зависело от времени года и социального статуса, но чаще всего оно наступало через пару часов после заката и длилось от трех до четырех часов, после чего спящие естественным образом пробуждались среди ночи. До появления электрического света обеспеченные семьи часто использовали другие формы искусственного освещения — например, газовые лампы — и, соответственно, ложились спать позже. Интересно, что в личных документах этих семей нашлось меньше упоминаний полифазного сна.

Во время ночного бодрствования люди читали, молились, писали, разгадывали свои сны, разговаривали со своими партнерами и занимались любовью. Экирх отмечает, что после тяжелого трудового дня люди чаще всего оказывались слишком усталыми для любовных утех (что может быть созвучным ощущениям многих современных людей), но, просыпаясь посреди ночи посвежевшими, наши предки были готовы к делу. Поделав разнообразные дела, люди утомлялись и снова погружались в сон — во вторую его фазу (также на три или четыре часа) — прежде чем подняться навстречу новому дню.





Экирх обнаружил, что упоминания об этих двух фазах сна почти полностью исчезли к началу XX века. Электричество значительно увеличило количество освещения, и дневные занятия теперь длились и в ночное время; освещенные улицы стали безопаснее, стало модным общаться вне дома. Время отхода ко сну стало поздним, и ночное бодрствование, несовместимое с продленным днем, оказалось вытесненным. Но Экирх считает, что мы потеряли не только само это время, но и его особенные свойства. Ночное бдение, он сказал мне, было отличным по своей природе от дневного бодрствования, по крайней мере согласно найденным им документам. Третий президент Соединенных Штатов Томас Джефферсон, например, читал книги по философии морали перед сном, чтобы потом размышлять о них после своего «первого» сна. Английский поэт XVII века Фрэнсис Куорлс ценил темноту так же высоко, как и молчание, — как подспорье для внутренних размышлений:

«Позволь концу твоего первого сна пробудить тебя от покоя: тогда у твоего тела лучший нрав, тогда у твоей души наименьшее бремя; нет тогда шума, который побеспокоил бы ухо; нет тогда объекта, который отвлек бы твой глаз».

Мой личный опыт подтверждает эту разницу; ночью мой разум словно находится во власти грез. Во время сна наша память, наши желания и наши страхи порождают множество образов. Дремлющий разум из обломков сна вызывает к жизни новые идеи и использует их во время творчества. В эссе «Sleep We Have Lost» Экирх пишет, что, вероятнее всего, раньше в момент пробуждения от «первого» сна люди еще полностью находились во власти сновидений «и, таким образом, их грезы могли усвоиться до возвращения в бессознательное. Люди были расслабленны за исключением тех случаев, когда их отвлекал шум, болезнь или какое-либо другое неудобство».

Идеи Экирха о полифазном сне получены из старых документов и архивов, но подтверждаются современными исследованиями. Психиатр Томас Вер из Американского национального института психического здоровья обнаружил, что полифазный сон возвращается с исчезновением искусственного освещения. Во время эксперимента, проводившегося в течение месяца, в 1990 году, подопытные имели доступ к свету на протяжении 10 часов — в отличие от искусственно увеличенного 16-часового периода, который сейчас является нормой. Внутри этого естественного цикла, рассказывает Вер, «время сна увеличивалось и обычно делилось на два симметричных отрезка продолжительностью в несколько часов с интервалом бодрствования длительностью от одного до трех часов».

Из–за столкновения между естественным режимом сна и нашими жесткими социальными структурами — показаниями часов, индустриализацией, школьным расписанием, рабочим графиком, — нам кажется, что полифазный сон — это расстройство

И исследования Экирха, и работа Вера все еще влияют на изучение сна. Идеи Экирха специально обсуждались на ежегодной встрече ассоциации Американского профессионального общества сна в 2013 году. Одним из самых важных ее выводов стало то, что самая распространенная «полуночная» бессонница является не расстройством, но скорее возвращением к естественной форме сна — сдвиг в восприятии, который значительно уменьшил мое собственное беспокойство по поводу моих ночных бдений.

Сейчас 7.04 утра. Я писала примерно три часа и сейчас собираюсь идти в кровать за моим «вторым» сном. Я снова возьмусь за работу днем. Выбранный образ жизни (нет детей, работаю на себя) позволяет мне это. Но и мне приходилось приспосабливаться к работе с 9 до 5, и такой рабочий распорядок практически несовместим с привычным режимом сна; для человека, прободрствовавшего несколько ночных часов и только улегшегося спать, ничто не бывает так ужасно, как услышать звон будильника. Именно из–за столкновения между естественным режимом сна и нашими жесткими социальными структурами — показаниями часов, индустриализацией, школьным расписанием, рабочим графиком, — нам кажется, что полифазный сон — это расстройство, а не преимущество.

Творческие люди часто находят возможность жить не по жесткому распорядку: или потому, что они достаточно успешны в своих творческих начинаниях и не нуждаются в другой работе, или потому, что они стараются работать по гибкому графику — например, фрилансить.

В «Daily Rituals: How Artists Work» Мейсон Карри описывает распорядки знаменитых писателей и художников, многие из которых были жаворонками, и некоторые были сторонниками полифазного сна. Карри обнаружил, что многие наткнулись на такой способ сна случайно. Архитектор Фрэнк Ллойд Райт, например, просыпался около четырех часов ночи и не мог больше заснуть, поэтому он работал в течение трех-четырех часов и затем снова дремал. Нобелевский лауреат Кнут Гамсун часто просыпался после пары часов сна. Поэтому он хранил ручку и бумагу около кровати и, по собственным словам, сразу начинал писать в темноте, если чувствовал, что на него находит вдохновение. Психолог Буррус Фредерик Скиннер хранил планшет, бумагу и карандаш рядом с кроватью для работы в периоды ночного бодрствования, а писательница Мерилин Робинсон обыкновенно просыпалась, чтобы почитать или пописать во время того, что она называла своей «великодушной бессонницей».

Некоторые из нас — люди утра, другие — люди ночи. Жаворонки или совы. Карри утверждает, что творческие люди, которые трудятся ночью, «используют свое оптимальное состояние, которое необходимо им для работы» и которое управляется скорее естественными биоритмами, чем личным выбором.

Писатель Николсон Бейкер был единственным человеком из тех, кого встретил Карри, кто сознательно стал практиковать полифазный сон. Бейкер знает свои писательские привычки и свой распорядок и любит экспериментировать со своими ритуалами при написании каждой новой книги, рассказал мне Карри. Кажется уместным, что он урвал пару дополнительных продуктивных часов, выкраивая для себя два «утра» за один день. Действительно, когда Бейкер писал то, что потом стало романом «A Box of Matches» — историей о писателе, который просыпается в 4 часа ночи, зажигает свет и пишет, пока его семья спит, — он сам практиковал тот же ритуал, после чего отправлялся на свой «второй» сон. «Я обнаружил, что разжигание этого крошечного пламени помогает мне сосредоточиться», сказал Бейкер журналисту из The Paris Review. «Есть что-то простое и приятно медитативное в разжигании пламени в 4 часа утра. Я начал писать отдельные отрывки, и мне это давалось очень легко».





Кажется, что именно эта плавность характеризует творческую работу, начатую в середине ночи. В этот момент ничто нас не отвлекает, в тишине наша связь со сновидениями усиливается. С приходом ночи в нашем мозгу запускаются гормональные процессы, способствующие творчеству. Вер отмечал, что во время ночного бодрствования гипофиз выделяет большое количество пролактина. Этот гормон связан с ощущением покоя и отвечает за возникновение галлюцинаций, которые мы можем видеть во время засыпания или пробуждения. Он выделяется при сексуальном удовлетворении, в момент лактации кормящих матерей, и именно он заставляет кур высиживать яйца в течение долгого времени. Он изменяет наше психическое состояние.

Известно, что уровень пролактина повышается во время сна, но Вер обнаружил, что (наряду с мелатонином и кортизолом) он продолжает повышаться и во время так называемого «тихого пробуждения» между фазами сна, вызванного естественными световыми циклами и не связанного со сном как таковым. Накачанный пролактином, блаженствующий мозг дает нашим идеям возможность проявляться и сплетаться словно во сне.

Если индустриальная революция залила нас светом, то цифровая революция может оказаться гораздо более сочувственной по отношению к полифазному сну

Вер предполагает, что современный распорядок не только изменил наш режим сна, но и лишил нас древней связи между нашими сновидениями и жизнью наяву и даже «может служить физиологическим объяснением того наблюдения, что современные люди утратили связь с животворящим источником мифов и фантазий». Экирх соглашается: «Превратив ночь в день, современная технология преградила древнейший путь к человеческой душе, превратив нас, пользуясь словами английского драматурга XVII века Томаса Миддлтона, «в обкраденных, обманом лишенных наших сновидений и фантазий».

Современные технологии могли нарушить нашу связь со сновидениями и поощрить установку порядков, не согласованных с нашими естественными ритмами, но они также могут привести нас обратно к гармонии. Если индустриальная революция залила нас светом, то цифровая революция может оказаться гораздо более сочувственной по отношению к полифазному сну.

Технологии питают изобретение новых способов организации нашего времени. Удаленная работа, фриланс и гибкий график встречаются все чаще, так же как понятия вроде цифрового кочевника или удаленного работника. И те, кто бодрствует по ночам, могут найти гармоничный баланс между полифазным сном и рабочими обязательствами, переняв менее жесткий распорядок. Если мы сможем найти время для того, чтобы просыпаться по ночам и размышлять нашими смазанными пролактином мозгами, мы сможем восстановить нашу связь с творческой активностью и фантазиями, которыми наслаждались наши прародители, когда, по словам Экирха, они «пробуждались от своего первого сна и раздумывали над калейдоскопом частично-кристаллизовавшихся образов, слегка затуманенных, а в остальном ярких картин, рожденных их сновидениями».

Источник: theoryandpractice.ru