Бойтесь женщин, бросающих курить! Это не безопасно для здоровья =))

«Я бросаю… курить… Я бросаю… курить. А-а! Какой ужас — я бросаю курить! Не подходи. Не подбирайся ко мне. Даже не делай резких движений в моём присутствии. Тебе смешно? Так рискни. Здоровьем и во-он той вазочкой. Не желаете-с? Не желаете-с. В осторожности тебе не откажешь. У богомолов — самец во время акта любви, у меня — муж во время никотиновой блокады. Только попроси чего-нибудь, хоть немного обремени мой воспаленный слух! Почему воспалённый? Потому что сейчас всё больно. Особенно мозг, который условный рефлекс возводит в инстинкт самосохранения: „Не покуришь, помрё-ошь“. И ехидный смешок — где-то там, далеко и глубоко, но очень явственно. Курить, курить, курить...»
— Дорогая, какой костюм надеть?
«Саван! Тебе очень пойдет саван. Потому что сейчас я тебя убью, и одним непонятливым станет меньше».
— А что за мероприятие?
— Да выставка. Но очень жарко…
— У тебя встречи, или будешь разгружать макулатуру?
— Тата, разумеется, встречи… — обескураженный с укоризной взгляд в мою сторону.
«И что же ты мне голову морочишь?!»
— Тогда от льняного придется отказаться. Если, конечно, тебе нужно подписать контракт, а не разогнать потенциальных покупателей, — обворожительная улыбка; она же — обезоруживающая; она же — потусторонняя.
— Да… ты, пожалуй, права…
«Пожалуй?! Ох, дайте мне сигарету, и, быть может, получится не сложить губы в естественный оскал!»
— А галстук?
— И галстук, — пальчики пунктирно перебирают прилежащее пространство, прощупывая пустоту в поисках папироски.
— Какой?
«Пеньковый!»
— Дорогой, лучше завязанный.
«Потому что кулаками крутить узлы не удобно!»
— Таточка, серую или голубую? Рубашку?
— Глаженую.
«Ибо утюг правильнее всего запереть нынче в шкаф. Под амбарный замок».
— Милая, где он?
— Утюг? — в душе теплится надежда, что всё-таки в зоне досягаемости. — Платок?
— На верхней полке.
«Может, просто зажечь сигаретку и подышать дымком рядом?»
— Любимая, это не тот платок.
— Там их много.
— Вообще-то, на нём черепа.
«Это твои ближайшие фотографии, если немедленно не оставишь меня в покое! Черепа?..»
— Повторяю: их там много. Выбери другой, — виртуозно владею собой.
— Но, мне кажется, с черепами перебор… разве, нет?
«Глух, как тетерев, или издевается?»
— Во-зь-ми дру-го-й! — чёткая артикуляция должна исправить положение: со зрением проблем не было, прочитает по губам.
— Татулечка, я же не байкер какой. Что скажут коллеги, когда увидят разбойничьи символы в туалете! — иронизирует.
«Они что, ходят по нужде группами?! И куда он метит пристроить платок?!»
— Любимый, какие символы? — в области макушки назревает конфликт: пар требует выхода.
— Милая, что с твоим слухом? Который раз говорю про черепа, а ты словно уши ватой заткнула!
Близкая к коме, сосредотачиваюсь на нём.
— Вот, посмотри… — как фокусник, взмахивает перед моим носом лиловой косынкой.
— Это панды. Частично. И — не платок.
— А что?
«Не убий, не убий, не убий...»
— Это, дорогой, бандана. Нашего ребёнка.
— Правда? То-то, смотрю, великоват… для нагрудного кармана…
«Ой, мамочка-а! Он — сопоставляет. Он — соизмеряет. Растём!»
— Любимая, что с носками? Какие надеть?
— Чистые!
«Босиком. В сандалиях. В домашних тапках. В чем угодно. Только замолчи!»
— Тогда эти?
— Что это?
— Носки… чистые…
— Да. Чистые. И шерстяные.
— Но… они единственные!
— Остальные барабашка стащил?
— Если не веришь, проверь сама.
Проверяю.
— Верно, единственные. С начёсом. Подарок твоей мамы.
— Что же делать?
«Да что уж тут поделаешь? Родителей не выбирают. Впрочем, маму тоже того… к ногтю!..»
— Дорогой, это отделение с зимней одеждой. Попробуй поискать на «летней» половине.
«Ищи, сказала! Потому что соблазн упаковать тебя под мохнатым ворохом зреет неумолимо!»
— Нашёл!
«Ура! Победа разума над животными страстями — будет жить!» — Любимая, осталось разобраться с обувью…
«А, может, и не будет… Одной сигаретой уже не спасти. Дайте две.
Лучше — полпачки! И стопарик коньяка. Два!»
— Лапонька, скажи своё мнение… эти туфли вполне?
— О, да! Замечательно!
«Нет-нет-нет, мы хотим сегодня!»
— Милый, давай, потом брошу курить?
— Ну, во-от… Почти две недели продержалась! — в тоне сквозит огорчение.
«Да пойми ты, наконец! Я всего лишь боюсь огорчить тебя ещё больше. Намного больше!»
— Что-то не даётся мне тренинг. Никак не получается, — в моём голосе не одно раскаяние, в нём страх за собирающегося на завтрашнюю выставку мужа.
— Таточка, сопротивляйся. Борись!
«Не могу. Не мо-гу! С никотиновым голодом — куда ни шло, но с желанием придушить тебя на этом самом месте — никакой возможности!»
— Дорогой, наверное, все-таки лучше закурить. Не по себе мне что-то, — липкая испарина покрывает по-прежнему ищущие пальцы и лоб.
— Ты же не наркоманка!
«Нет. Но я вышла за тебя, когда курила. Так вот — не надо ничего менять! Не угроза, но игнорировать не стоит».
— Солнышко, сигареты одна условность. У тебя психологическая зависимость!
«Ах, ты психиатр доморощенный!»
— Ты, как всегда прав. Но… — исподлобья мечу громы-молнии, со скоростью света орудуя самопальным бумажным веером, — от жары разбирает покурить. Можно?
— Не поддавайся, дорогая!
«Не вынуждай меня выбирать между мужем и курением. Победит второе!»
— Тебе легко говорить, а я держусь из последних сил! — кладу веер: пусть душно, зато взгляд прочувствует.
Прочувствовал.
— Милая… Вероятно, действительно… не в этот раз… — отходит к двери.
— Так где мои сигареты? — глаз не отвожу, чтобы не передумал.
— Сейчас… Пожалуйста, не нервничай!

***

Кофе, сигареты — на столе. Пью. Курю. Утро.
— Дорогая, я пошел, — благоверный из коридора.
Как примерная жена выхожу проводить мужа на работу. «Хороший он у меня. Нежный, заботливый… Любящий...»
— Господи, во что ты вырядился?!
— Как, во что? Ты же сама… вчера…
— Я?! Я посоветовала надеть серый костюм, зеленую рубашку, детский галстук-бабочку, спортивные носки, парусиновые туфли и — венцом совершенства — сунуть в кармашек синий в горох платок?! — хватаясь за голову, раскачиваюсь, как старуха-плакальщица, подвывая нечленораздельными причитаниями.
Восстановив речь, взываю:
— Переоденься. Ми-илый! Переоденься!
«Сигарету мне! Блок! И коньяку! Бутылку!»
Вольная