438
0.1
2015-07-04
Вермахт в России
В ФРГ вышла книга «Солдаты» («Soldaten») — документальное исследование, посвященное военнослужащим вермахта. Уникальной особенностью книги является то, что она построена на откровениях немецких солдат, которыми они делились друг с другом в лагерях для военнопленных, не подозревая, что союзники их прослушивают и фиксируют разговоры на пленку. Словом, в книгу вошла вся подноготная, все то, о чем гитлеровцы избегали писать в письмах с фронта и упоминать в мемуарах.
Как отмечает журнал Spiegel, «Солдаты» окончательно похоронили миф о незапятнанном вермахте («Мы исполняли приказ. Жгли СС — мы воевали».) Отсюда и подзаголовок: «О том, как сражались, убивали и умирали» («Protokollen vom Kaempfen, Toeten und Sterben»). Оказалось, что бессмысленные убийства, пытки, изнасилования, издевательства не были прерогативой айнзацгрупп, а являлись обыденностью для немецкой армии. Военнопленные вермахта вспоминали о совершенных преступлениях как о чем-то само собой разумеющемся, более того, многие бравировали военными «подвигами», а уж раскаянием и угрызениями совести никто особенно и не мучился.
Как часто бывает, книга появилась благодаря сенсационной находке: немецкий историк Зенке Найтцель (Soenke Neitzel), работая в британских и американских архивах над исследованием, посвященном Битве за Атлантику, наткнулся в 2001 году на стенограмму прослушки, в которой пленный немецкий офицер-подводник с непривычной откровенностью рассказывал о своих военных буднях. В ходе дальнейших изысканий было обнаружено в общей сложности 150 тысяч страниц подобных стенограмм, которые Найтцель обработал вместе с социопсихологом Харальдом Вельцером (Harald Welzer).
За время войны в британский и американский плен попали около миллиона военнослужащих вермахта и войск СС. Из них 13 тысяч были помещены под особое наблюдение в специально оборудованных местах: сначала в лагере Трент Парк (Trent Park) севернее Лондона и в Латимер Хаус (Latimer House) в Бакингемшире, а с лета 1942 года также на территории США в форте Хант, штат Вирджиния. Камеры были напичканы жучками, кроме того, среди военнопленных были шпионы, которые при необходимости направляли разговор в нужное русло. Союзники, таким образом, пытались выведать военные секреты.
Если англичане прослушивали офицеров и высший командный состав, то в США пристальное внимание обращали на рядовых. Половину военнопленных форта Хант составляли нижние чины, даже унтер-офицеров было не больше трети, а офицеров — одна шестая часть. Англичане сформировали 17500 досье, причем почти каждое из них насчитывает более 20 листов. Еще несколько тысяч досье было заведено американцами. Стенограммы содержат откровенные свидетельства представителей всех родов войск. Большинство военнопленных были захвачены в Северной Африке и на Западном фронте, однако многие из них успели побывать и на востоке, на территории СССР, где война была существенно иной.
А вот и краткий перевод.
прямая речь
ГРАФ: Пехота рассказывала, что когда они сопровождали русских в тыл, пленные 3-4 дня не получали никакой еды, начинали падать. Конвой всегда был наготове, от себя добавлял им по черепушке, и те уже лежат мертвые. Остальные на них набрасывались, раздирали и сжирали прямо на месте.
НОЙФФЕР: Транспортировка русских в тыл от Вязьмы — вот где был ужас.
РАЙМАНН: У нас тоже был ужас, я однажды сопровождал поезд от Коростеня почти до Лемберга. Их как животных выгоняли из вагонов, поддавая палками, чтобы они сохраняли строй и порядок, гнали на водопой. На вокзалах, там были такие корыта, они как звери на них кидались и лакали воду, потом им давали чуток поесть. Потом их снова загоняли в вагоны, 60-70 человек в телячьем вагоне! На каждой остановке вытаскивали по десять трупов, они задыхались от недостатка кислорода. Я слышал это, я ехал в вагоне лагерной охраны и спросил фельдфебеля, такого студентика в очках, интеллигента: «Как долго Вы этим уже занимаетесь» «Четыре недели, но я уже больше не выдержу, я хочу прочь отсюда, я не могу больше терпеть». На станциях русские смотрели из щелей в вагонах и как звери ревели по-русски «Хлеба! Боже милостивый!» и пр. и выбрасывали свои старые гимнастерки и сапоги, потом появились дети и принесли им тыквы. Тыквы забросили внутрь, и сразу послышался грохот и звериный рев, вероятно, они друг друга мутузили. Я был просто никакой, сел в угол, натянул шинель на голову. Спросил охранника: «Что, у вас нет еды?» Он сказал мне: «Господин подполковник, откуда ж ее взять. Ничего не подготовлено».
НОЙФФЕР: Нет, нет, на самом деле, просто непредставимый кошмар. Один лишь конвой пленных после Вязьмы и Брянска, пленных вели пешком, до Смоленска. Я часто проезжал этот участок на машине — кюветы были полны расстрелянных русских — кошмар!
СИРИ: Об этом нельзя говорить вслух, но мы были слишком мягки. И сейчас мы в западне вместе со всеми жестокостями. Но если бы мы были на сто процентов жестоки — чтобы люди исчезали бесследно, тогда бы никто ничего не сказал. Полумеры — вот в чем ошибка.
На Востоке я раз предложил в корпусе — там было так, что надо было отправить в тыл тысячи военнопленных, но не хватало охранников. Во Франции всё бы было в порядке, француз настолько дегенеративен, ему скажешь было: «Иди туда-то и там доложи о своем прибытии на сборном пункте военнопленных», и эта глупая обезьяна действительно туда шла. Но в России между передним фронтом танков и плотной массой войск за ним было 50-80 километров, два-три дневных перехода. Никакой русский туда не дойдет, отпусти его, он пойдет, пойдет, а потом раз, влево-вправо, и уже в лесу и там живет себе спокойненько. Ну я и сказал: «Что поделать, надо отрубать людям ногу или ломать ногу, или ломать правую руку, чтобы они в ближайшие четыре недели были не боеспособны, и поэтому их можно было бы собрать». Такой крик поднялся, когда я сказал, что надо просто врезать людям ломом по ноге. Я тогда еще и сам полностью не осознал, но сегодня считаю, что был прав. Мы же видели: мы не можем вести войну, потому что мы недостаточно жестки, варварства нам не хватает. Не то что русским.
ГЕРИКЕ: В России, в прошлом году, небольшой немецкий отряд послали в одну деревню с каким-то заданием. В местности, занятой немцами. В деревне на отряд напали и всех убили. После этого прибыла карательная команда. В деревне было 50 мужчин. 49 были расстреляны, а последнего гоняли по всей округе, чтобы все знали, что произойдет с населением, если нападать на немецких солдат.
КЕРЛЕ: На Кавказе, в первой горно-егерскoй, если кого-то из наших убивали, лейтенанту даже не надо было ничего приказывать. Пистолет выхватили, женщин, детей, всех, кто попал под руку…
КНАЙПП: У нас раз под Новгородом партизаны напали на конвой с ранеными, всех убили. Через полчаса их схватили, бросили в песчаный карьер и со всех сторон из автоматов и пистолетов…
КЕРЛЕ: Таких надо не расстреливать, их полагается убивать медленно. Казаки в борьбе с партизанами были то, что надо, я видел на южном фронте.
МЮЛЛЕР: В одной деревне в России были партизаны. Ясно, что надо деревню сровнять с землей, без оглядки на потери. У нас был такой… Брозике из Берлина, каждого, кого он в деревне видел, он отводил за дом и там стрелял в затылок. А ведь парню было тогда двадцать или даже девятнадцать с половиной. Сказано было: расстрелять каждого десятого. «А, что там каждый десятый, дело-то ясное», — говорили ребята, «всю деревню надо очистить». Мы наполнили пивные бутылки бензином, поставили их на стол, и, уходя, этак небрежно кинули за спину ручные гранаты. Всё сразу занялось до потолка — соломенные крыши. Женщин, детей, всех постреляли, партизан среди них было немного. Я в таких случаях не стрелял, если я был не уверен, что это действительно партизаны. Но было много ребят, которые получали огромное удовольствие.
КИТТЕЛЬ: В Латвии, в Дюнабурге, там шли массовые расстрелы евреев. СС или СД. У СД было человек пятнадцать там и где-то шестьдесят латышей, считающихся как известно, самыми жестокими людьми во всем мире. И вот лежу я воскресным утром в кровати и вдруг слышу две очереди, а за ними еще пистолетные выстрелы. Я встаю, выхожу, говорю: «Что за стрельба тут?» Ординарец говорит мне: «Господин полковник, вы должны сами туда сходить, увидите». Близко я подходить не стал, мне хватило. Из Дюнабурга пригнали 300 человек, они вырыли ров, мужчины и женщины вырыли общую могилу и вернулись домой. На следующий день их пригнали снова — мужчин, женщин, детей — пересчитали, раздели догола. Палачи сложили одежду в кучи. Потом поставили на край рва двадцать женщин, нагишом, выстрел, и они падают вниз.
ФЕЛЬБЕРТ: И как это делалось?
КИТТЕЛЬ: Лицом ко рву, сзади встают двадцать латышей и одновременно стреляют из винтовок в затылок. У рва они сделали такую ступеньку, так что расстреливаемые стояли ниже. Те подходили сзади, стреляли в голову, и эти падали вниз, в ров. Потом двадцать мужчин, их также одним залпом. Один дает команду, и двадцать человек летят вниз. Потом началось самое страшное, но я ушел, сказал: «Я вмешаюсь». Сел в машину, поехал к этим из СД и говорю: «Запрещаю раз и навсегда устраивать здесь расстрелы при зрителях. Если вы расстреливаете людей в лесу или еще где, где никто не видит, это ваше дело. Но здесь это не должно продлиться ни дня более. У нас питьевая вода из местных родников, теперь она вся будет с трупным запахом». Это было на курорте Межциемс к северу от Дюнабурга.
ФЕЛЬБЕРТ: А что они делали с детьми?
КИТТЕЛЬ (в сильном возбуждении): Детей, трехлетних детей, они вот так брали за волосы, поднимали, стреляли из пистолета и бросали вниз. Я сам это видел. Там можно было смотреть, СД поставило оцепление, но в 300 метрах стояли люди — латыши, немецкие солдаты — и глазели.
ФЕЛЬБЕРТ: А что это за люди из СД?
КИТТЕЛЬ: Мерзость! Я считаю, их самих бы расстрелять.
ФЕЛЬБЕРТ: Откуда, из какого подразделения?
КИТТЕЛЬ: Немцы, у них была форма СД и черная нашивка с надписью Sonderdienst.
ФЕЛЬБЕРТ: А палачи все были латышами?
КИТТЕЛЬ: Да, все латыши.
ФЕЛЬБЕРТ: Но командовал немец?
КИТТЕЛЬ: Да, в целом распоряжались немцы, а по мелочи латыши. Латыши обыскивали всю одежду. Но этот из СД пошел мне навстречу: «Так точно, будет перенесено в другое место». Там были только евреи, их гнали со всей округи. Латыши с повязками на руках — евреев уводили и потом все обчищали, такое было массовое ожесточение против евреев в Дюнабурге, народная злоба искала выход.
ФЕЛЬБЕРТ: Против евреев?
ШЕФЕР: Да, потому что русские тогда же сослали 60000 эстонцев и прочих. Но это конечно искусственно разжигалось. Скажите, какое впечатление производили эти люди? Видели Вы как выглядит человек перед расстрелом? Они плакали?
КИТТЕЛЬ: Это было ужасно. Я видел, как их везли, но не догадывался тогда, что их везут на казнь.
ШЕФЕР: А люди догадывались, что их ждет?
КИТТЕЛЬ: Они знали точно, были в апатии. У меня не слабые нервы, но когда видишь такое, тебя просто выворачивает, я всегда говорил: «Так перестаешь быть человеком, к ведению войны это не имеет отношения». У меня адьютантом был главный химик IG Farben, и так как ему не нашлось другого занятия, его тоже однажды послали посмотреть… Он потом неделями ни на что не был годен. Сидел в углу и выл. Он сказал: «Если представить, что подобное происходит везде!». Он был известный химик и музыкант с чувствительной нервной системой.
ФЕЛЬБЕРТ: Вот почему от нас отступились Финляндия и Румыния, вот почему все нас ненавидят — не из-за одного случая, а из-за массовости.
КИТТЕЛЬ: Если всех евреев в мире перебить, то и обвинять будет некому.
ФЕЛЬБЕРТ: (в крайнем возбуждении, кричит): Но это же ясно, это же такое безобразие, тут не только евреи могут обвинять, мы сами можем обвинять, мы должны обвинять людей, которые это сделали.
КИТТЕЛЬ: Тогда надо сказать: государственный аппарат был устроен неправильно.
ФЕЛЬБЕРТ (кричит): Ясно, что неправильно, никаких сомнений. Невероятно просто.
БРАН: Мы лишь орудия…
ФЕЛЬБЕРТ: Но на нас это потом и повесят, как будто мы виноваты.
БРАН: Сегодня, если Вы немецкий генерал, то люди думают: «Он все знал, и про это тоже» и если мы говорим: «К нам это не имеет никакого отношения», то люди нам не поверят. Вся ненависть и вся антипатия только из-за этих убийств, и тут я должен сказать — если вообще верить в высшую справедливость, то если вот как у меня пять детей, то заслуживаешь, что одного или двух убьют тем же способом, в качестве отмщения. Если так проливаешь кровь, но не заслуживаешь победы, а лишь того, что и произошло.
ФЕЛЬБЕРТ: Я не знаю, по чьему приказанию это делалось, если Гиммлера, то он — самый главный преступник. Вы — первый генерал, от которого я такое услышал. Я все время верил их писанине, сплошная ложь.
КИТТЕЛЬ: Обо многих вещах я умалчиваю, они слишком ужасны.
ЙОСТИНГ: Один мой хороший друг, на которого я могу стопроцентно положиться — австриец, сейчас, насколько я знаю, тоже в Вене, он был в четвертой эскадрилье в Одессе. Приезжает он туда, а старший лейтенант или капитан говорит ему: «Хотите посмотреть, у нас тут сейчас будет интересное представление, расстреляют столько-то евреев». Он отвечает: «Нет, пусть его». Но ему нужно было идти по делу, и он все же оказался свидетелем и мне рассказал: сарай полностью набитый женщинами и детьми. Облили бензином и сожгли заживо. Он видел своими глазами. Говорит: «Как они кричали, ты и представить не можешь. Правильно ли так поступать?» Я сказал: «Нет, неправильно.» Можно делать с людьми, что хочешь, но не сжигать их заживо, не травить газом и еще бог знает что. За что в конце-то концов? Их можно арестовать и потом, когда война будет выиграна, сказать им: «Этот народ должен отсюда исчезнуть. Садитесь на корабли, отправляйтесь, куда хотите, нам все равно, но в Германии с нынешнего дня вам делать нечего.» Мы сами наделали себе врагов, все больше и больше. На Востоке мы убивали их везде, так что люди уже и в Катынь-то почти не верили и говорили, что это наших рук дело.
Нет, нет, если бы у меня не было пары доказательств, я бы так не кипятился, на мой взгляд мы вели себя абсолютно неправильно! Безумие, эти нападения на дома евреев, я сам был тогда в Вене, Бад Веслау. У нас ничего не было тогда, очень мало, вообще ничего, но мы били им все витрины! Надо было бы спокойно вывести людей и сказать: «Магазин перенимает христианин Франц Майер. Вам выплатят компенсацию, достойную компенсацию или нет, не суть важно.» У нас самих ничего нет, а тут все разбивают вдрызг и поджигают дома. Ясно, что евреям тут не место, совершенно ясно, полностью согласен, но каким способом это делалось, совершенно неверным, отсюда и ненависть. Мой тесть, который евреев, бог знает, терпеть не мог, говорил мне: «Эрвин! Эрвин! Это не останется безнаказанным, что ни говори». Они хотят убрать евреев, я за, я с ними, я в первых рядах — вон из Германии! Но зачем убивать-то всех? Это можно сделать, когда война закончится, тогда можно сказать: «У нас сила, у нас власть, мы победили в войне, можем так поступить». Но сейчас? Посмотрите, кто правит Англией? Еврей! Кто правит Америкой? Еврей! И большевизм — это высшая степень еврейства.
РОТКИРХ: Представьте себе этих евреев, ведь некоторые спаслись, они будут рассказывать… Это не пройдет для нас даром. Если эти люди, евреи, окажутся у руля и начнут мстить, это будет ужасно. Но я скажу, еще вопрос, позволят ли им остальные, ведь в массе своей иностранцы — англичане, французы, американцы — к евреям ясно как относятся. Они заключили союз с дьяволом, чтобы победить нас. Как мы когда-то заключили союз с большевиками. Так и они себя ведут. И главный вопрос: какое направление в мире возьмет верх и доверяют ли люди нам. Мы должны сейчас работать над тем, чтобы люди нам доверяли и избегать всего, что может их снова рассердить, надо им сначала показать: «Ребятки, мы вместе хотим построить благоразумный мир».
Взято отсюда labas.livejournal.com/904941.html
Источник: www.yaplakal.com/
Как отмечает журнал Spiegel, «Солдаты» окончательно похоронили миф о незапятнанном вермахте («Мы исполняли приказ. Жгли СС — мы воевали».) Отсюда и подзаголовок: «О том, как сражались, убивали и умирали» («Protokollen vom Kaempfen, Toeten und Sterben»). Оказалось, что бессмысленные убийства, пытки, изнасилования, издевательства не были прерогативой айнзацгрупп, а являлись обыденностью для немецкой армии. Военнопленные вермахта вспоминали о совершенных преступлениях как о чем-то само собой разумеющемся, более того, многие бравировали военными «подвигами», а уж раскаянием и угрызениями совести никто особенно и не мучился.
Как часто бывает, книга появилась благодаря сенсационной находке: немецкий историк Зенке Найтцель (Soenke Neitzel), работая в британских и американских архивах над исследованием, посвященном Битве за Атлантику, наткнулся в 2001 году на стенограмму прослушки, в которой пленный немецкий офицер-подводник с непривычной откровенностью рассказывал о своих военных буднях. В ходе дальнейших изысканий было обнаружено в общей сложности 150 тысяч страниц подобных стенограмм, которые Найтцель обработал вместе с социопсихологом Харальдом Вельцером (Harald Welzer).
За время войны в британский и американский плен попали около миллиона военнослужащих вермахта и войск СС. Из них 13 тысяч были помещены под особое наблюдение в специально оборудованных местах: сначала в лагере Трент Парк (Trent Park) севернее Лондона и в Латимер Хаус (Latimer House) в Бакингемшире, а с лета 1942 года также на территории США в форте Хант, штат Вирджиния. Камеры были напичканы жучками, кроме того, среди военнопленных были шпионы, которые при необходимости направляли разговор в нужное русло. Союзники, таким образом, пытались выведать военные секреты.
Если англичане прослушивали офицеров и высший командный состав, то в США пристальное внимание обращали на рядовых. Половину военнопленных форта Хант составляли нижние чины, даже унтер-офицеров было не больше трети, а офицеров — одна шестая часть. Англичане сформировали 17500 досье, причем почти каждое из них насчитывает более 20 листов. Еще несколько тысяч досье было заведено американцами. Стенограммы содержат откровенные свидетельства представителей всех родов войск. Большинство военнопленных были захвачены в Северной Африке и на Западном фронте, однако многие из них успели побывать и на востоке, на территории СССР, где война была существенно иной.
А вот и краткий перевод.
прямая речь
ГРАФ: Пехота рассказывала, что когда они сопровождали русских в тыл, пленные 3-4 дня не получали никакой еды, начинали падать. Конвой всегда был наготове, от себя добавлял им по черепушке, и те уже лежат мертвые. Остальные на них набрасывались, раздирали и сжирали прямо на месте.
НОЙФФЕР: Транспортировка русских в тыл от Вязьмы — вот где был ужас.
РАЙМАНН: У нас тоже был ужас, я однажды сопровождал поезд от Коростеня почти до Лемберга. Их как животных выгоняли из вагонов, поддавая палками, чтобы они сохраняли строй и порядок, гнали на водопой. На вокзалах, там были такие корыта, они как звери на них кидались и лакали воду, потом им давали чуток поесть. Потом их снова загоняли в вагоны, 60-70 человек в телячьем вагоне! На каждой остановке вытаскивали по десять трупов, они задыхались от недостатка кислорода. Я слышал это, я ехал в вагоне лагерной охраны и спросил фельдфебеля, такого студентика в очках, интеллигента: «Как долго Вы этим уже занимаетесь» «Четыре недели, но я уже больше не выдержу, я хочу прочь отсюда, я не могу больше терпеть». На станциях русские смотрели из щелей в вагонах и как звери ревели по-русски «Хлеба! Боже милостивый!» и пр. и выбрасывали свои старые гимнастерки и сапоги, потом появились дети и принесли им тыквы. Тыквы забросили внутрь, и сразу послышался грохот и звериный рев, вероятно, они друг друга мутузили. Я был просто никакой, сел в угол, натянул шинель на голову. Спросил охранника: «Что, у вас нет еды?» Он сказал мне: «Господин подполковник, откуда ж ее взять. Ничего не подготовлено».
НОЙФФЕР: Нет, нет, на самом деле, просто непредставимый кошмар. Один лишь конвой пленных после Вязьмы и Брянска, пленных вели пешком, до Смоленска. Я часто проезжал этот участок на машине — кюветы были полны расстрелянных русских — кошмар!
СИРИ: Об этом нельзя говорить вслух, но мы были слишком мягки. И сейчас мы в западне вместе со всеми жестокостями. Но если бы мы были на сто процентов жестоки — чтобы люди исчезали бесследно, тогда бы никто ничего не сказал. Полумеры — вот в чем ошибка.
На Востоке я раз предложил в корпусе — там было так, что надо было отправить в тыл тысячи военнопленных, но не хватало охранников. Во Франции всё бы было в порядке, француз настолько дегенеративен, ему скажешь было: «Иди туда-то и там доложи о своем прибытии на сборном пункте военнопленных», и эта глупая обезьяна действительно туда шла. Но в России между передним фронтом танков и плотной массой войск за ним было 50-80 километров, два-три дневных перехода. Никакой русский туда не дойдет, отпусти его, он пойдет, пойдет, а потом раз, влево-вправо, и уже в лесу и там живет себе спокойненько. Ну я и сказал: «Что поделать, надо отрубать людям ногу или ломать ногу, или ломать правую руку, чтобы они в ближайшие четыре недели были не боеспособны, и поэтому их можно было бы собрать». Такой крик поднялся, когда я сказал, что надо просто врезать людям ломом по ноге. Я тогда еще и сам полностью не осознал, но сегодня считаю, что был прав. Мы же видели: мы не можем вести войну, потому что мы недостаточно жестки, варварства нам не хватает. Не то что русским.
ГЕРИКЕ: В России, в прошлом году, небольшой немецкий отряд послали в одну деревню с каким-то заданием. В местности, занятой немцами. В деревне на отряд напали и всех убили. После этого прибыла карательная команда. В деревне было 50 мужчин. 49 были расстреляны, а последнего гоняли по всей округе, чтобы все знали, что произойдет с населением, если нападать на немецких солдат.
КЕРЛЕ: На Кавказе, в первой горно-егерскoй, если кого-то из наших убивали, лейтенанту даже не надо было ничего приказывать. Пистолет выхватили, женщин, детей, всех, кто попал под руку…
КНАЙПП: У нас раз под Новгородом партизаны напали на конвой с ранеными, всех убили. Через полчаса их схватили, бросили в песчаный карьер и со всех сторон из автоматов и пистолетов…
КЕРЛЕ: Таких надо не расстреливать, их полагается убивать медленно. Казаки в борьбе с партизанами были то, что надо, я видел на южном фронте.
МЮЛЛЕР: В одной деревне в России были партизаны. Ясно, что надо деревню сровнять с землей, без оглядки на потери. У нас был такой… Брозике из Берлина, каждого, кого он в деревне видел, он отводил за дом и там стрелял в затылок. А ведь парню было тогда двадцать или даже девятнадцать с половиной. Сказано было: расстрелять каждого десятого. «А, что там каждый десятый, дело-то ясное», — говорили ребята, «всю деревню надо очистить». Мы наполнили пивные бутылки бензином, поставили их на стол, и, уходя, этак небрежно кинули за спину ручные гранаты. Всё сразу занялось до потолка — соломенные крыши. Женщин, детей, всех постреляли, партизан среди них было немного. Я в таких случаях не стрелял, если я был не уверен, что это действительно партизаны. Но было много ребят, которые получали огромное удовольствие.
КИТТЕЛЬ: В Латвии, в Дюнабурге, там шли массовые расстрелы евреев. СС или СД. У СД было человек пятнадцать там и где-то шестьдесят латышей, считающихся как известно, самыми жестокими людьми во всем мире. И вот лежу я воскресным утром в кровати и вдруг слышу две очереди, а за ними еще пистолетные выстрелы. Я встаю, выхожу, говорю: «Что за стрельба тут?» Ординарец говорит мне: «Господин полковник, вы должны сами туда сходить, увидите». Близко я подходить не стал, мне хватило. Из Дюнабурга пригнали 300 человек, они вырыли ров, мужчины и женщины вырыли общую могилу и вернулись домой. На следующий день их пригнали снова — мужчин, женщин, детей — пересчитали, раздели догола. Палачи сложили одежду в кучи. Потом поставили на край рва двадцать женщин, нагишом, выстрел, и они падают вниз.
ФЕЛЬБЕРТ: И как это делалось?
КИТТЕЛЬ: Лицом ко рву, сзади встают двадцать латышей и одновременно стреляют из винтовок в затылок. У рва они сделали такую ступеньку, так что расстреливаемые стояли ниже. Те подходили сзади, стреляли в голову, и эти падали вниз, в ров. Потом двадцать мужчин, их также одним залпом. Один дает команду, и двадцать человек летят вниз. Потом началось самое страшное, но я ушел, сказал: «Я вмешаюсь». Сел в машину, поехал к этим из СД и говорю: «Запрещаю раз и навсегда устраивать здесь расстрелы при зрителях. Если вы расстреливаете людей в лесу или еще где, где никто не видит, это ваше дело. Но здесь это не должно продлиться ни дня более. У нас питьевая вода из местных родников, теперь она вся будет с трупным запахом». Это было на курорте Межциемс к северу от Дюнабурга.
ФЕЛЬБЕРТ: А что они делали с детьми?
КИТТЕЛЬ (в сильном возбуждении): Детей, трехлетних детей, они вот так брали за волосы, поднимали, стреляли из пистолета и бросали вниз. Я сам это видел. Там можно было смотреть, СД поставило оцепление, но в 300 метрах стояли люди — латыши, немецкие солдаты — и глазели.
ФЕЛЬБЕРТ: А что это за люди из СД?
КИТТЕЛЬ: Мерзость! Я считаю, их самих бы расстрелять.
ФЕЛЬБЕРТ: Откуда, из какого подразделения?
КИТТЕЛЬ: Немцы, у них была форма СД и черная нашивка с надписью Sonderdienst.
ФЕЛЬБЕРТ: А палачи все были латышами?
КИТТЕЛЬ: Да, все латыши.
ФЕЛЬБЕРТ: Но командовал немец?
КИТТЕЛЬ: Да, в целом распоряжались немцы, а по мелочи латыши. Латыши обыскивали всю одежду. Но этот из СД пошел мне навстречу: «Так точно, будет перенесено в другое место». Там были только евреи, их гнали со всей округи. Латыши с повязками на руках — евреев уводили и потом все обчищали, такое было массовое ожесточение против евреев в Дюнабурге, народная злоба искала выход.
ФЕЛЬБЕРТ: Против евреев?
ШЕФЕР: Да, потому что русские тогда же сослали 60000 эстонцев и прочих. Но это конечно искусственно разжигалось. Скажите, какое впечатление производили эти люди? Видели Вы как выглядит человек перед расстрелом? Они плакали?
КИТТЕЛЬ: Это было ужасно. Я видел, как их везли, но не догадывался тогда, что их везут на казнь.
ШЕФЕР: А люди догадывались, что их ждет?
КИТТЕЛЬ: Они знали точно, были в апатии. У меня не слабые нервы, но когда видишь такое, тебя просто выворачивает, я всегда говорил: «Так перестаешь быть человеком, к ведению войны это не имеет отношения». У меня адьютантом был главный химик IG Farben, и так как ему не нашлось другого занятия, его тоже однажды послали посмотреть… Он потом неделями ни на что не был годен. Сидел в углу и выл. Он сказал: «Если представить, что подобное происходит везде!». Он был известный химик и музыкант с чувствительной нервной системой.
ФЕЛЬБЕРТ: Вот почему от нас отступились Финляндия и Румыния, вот почему все нас ненавидят — не из-за одного случая, а из-за массовости.
КИТТЕЛЬ: Если всех евреев в мире перебить, то и обвинять будет некому.
ФЕЛЬБЕРТ: (в крайнем возбуждении, кричит): Но это же ясно, это же такое безобразие, тут не только евреи могут обвинять, мы сами можем обвинять, мы должны обвинять людей, которые это сделали.
КИТТЕЛЬ: Тогда надо сказать: государственный аппарат был устроен неправильно.
ФЕЛЬБЕРТ (кричит): Ясно, что неправильно, никаких сомнений. Невероятно просто.
БРАН: Мы лишь орудия…
ФЕЛЬБЕРТ: Но на нас это потом и повесят, как будто мы виноваты.
БРАН: Сегодня, если Вы немецкий генерал, то люди думают: «Он все знал, и про это тоже» и если мы говорим: «К нам это не имеет никакого отношения», то люди нам не поверят. Вся ненависть и вся антипатия только из-за этих убийств, и тут я должен сказать — если вообще верить в высшую справедливость, то если вот как у меня пять детей, то заслуживаешь, что одного или двух убьют тем же способом, в качестве отмщения. Если так проливаешь кровь, но не заслуживаешь победы, а лишь того, что и произошло.
ФЕЛЬБЕРТ: Я не знаю, по чьему приказанию это делалось, если Гиммлера, то он — самый главный преступник. Вы — первый генерал, от которого я такое услышал. Я все время верил их писанине, сплошная ложь.
КИТТЕЛЬ: Обо многих вещах я умалчиваю, они слишком ужасны.
ЙОСТИНГ: Один мой хороший друг, на которого я могу стопроцентно положиться — австриец, сейчас, насколько я знаю, тоже в Вене, он был в четвертой эскадрилье в Одессе. Приезжает он туда, а старший лейтенант или капитан говорит ему: «Хотите посмотреть, у нас тут сейчас будет интересное представление, расстреляют столько-то евреев». Он отвечает: «Нет, пусть его». Но ему нужно было идти по делу, и он все же оказался свидетелем и мне рассказал: сарай полностью набитый женщинами и детьми. Облили бензином и сожгли заживо. Он видел своими глазами. Говорит: «Как они кричали, ты и представить не можешь. Правильно ли так поступать?» Я сказал: «Нет, неправильно.» Можно делать с людьми, что хочешь, но не сжигать их заживо, не травить газом и еще бог знает что. За что в конце-то концов? Их можно арестовать и потом, когда война будет выиграна, сказать им: «Этот народ должен отсюда исчезнуть. Садитесь на корабли, отправляйтесь, куда хотите, нам все равно, но в Германии с нынешнего дня вам делать нечего.» Мы сами наделали себе врагов, все больше и больше. На Востоке мы убивали их везде, так что люди уже и в Катынь-то почти не верили и говорили, что это наших рук дело.
Нет, нет, если бы у меня не было пары доказательств, я бы так не кипятился, на мой взгляд мы вели себя абсолютно неправильно! Безумие, эти нападения на дома евреев, я сам был тогда в Вене, Бад Веслау. У нас ничего не было тогда, очень мало, вообще ничего, но мы били им все витрины! Надо было бы спокойно вывести людей и сказать: «Магазин перенимает христианин Франц Майер. Вам выплатят компенсацию, достойную компенсацию или нет, не суть важно.» У нас самих ничего нет, а тут все разбивают вдрызг и поджигают дома. Ясно, что евреям тут не место, совершенно ясно, полностью согласен, но каким способом это делалось, совершенно неверным, отсюда и ненависть. Мой тесть, который евреев, бог знает, терпеть не мог, говорил мне: «Эрвин! Эрвин! Это не останется безнаказанным, что ни говори». Они хотят убрать евреев, я за, я с ними, я в первых рядах — вон из Германии! Но зачем убивать-то всех? Это можно сделать, когда война закончится, тогда можно сказать: «У нас сила, у нас власть, мы победили в войне, можем так поступить». Но сейчас? Посмотрите, кто правит Англией? Еврей! Кто правит Америкой? Еврей! И большевизм — это высшая степень еврейства.
РОТКИРХ: Представьте себе этих евреев, ведь некоторые спаслись, они будут рассказывать… Это не пройдет для нас даром. Если эти люди, евреи, окажутся у руля и начнут мстить, это будет ужасно. Но я скажу, еще вопрос, позволят ли им остальные, ведь в массе своей иностранцы — англичане, французы, американцы — к евреям ясно как относятся. Они заключили союз с дьяволом, чтобы победить нас. Как мы когда-то заключили союз с большевиками. Так и они себя ведут. И главный вопрос: какое направление в мире возьмет верх и доверяют ли люди нам. Мы должны сейчас работать над тем, чтобы люди нам доверяли и избегать всего, что может их снова рассердить, надо им сначала показать: «Ребятки, мы вместе хотим построить благоразумный мир».
Взято отсюда labas.livejournal.com/904941.html
Источник: www.yaplakal.com/
Bashny.Net. Перепечатка возможна при указании активной ссылки на данную страницу.
