Горе, которое может передаваться по наследству

Можно ли получить депрессию в наследство? Кто-то получает в наследство фамильное серебро и дом под Питером, а кому-то достаётся в наследство горе. Именно оно становится причинной депрессии.

Наследство – это же то, что мне изначально не принадлежало, что было чьим-то, принадлежало кому-то до меня, моему родственнику, предку.  И горе бывает таким же. Только по наследству передаётся не всякое горе, которое произошло когда-либо в вашей семье, а лишь неотгорёванное, не прожитое, когда человек, который должен был горевать и плакать, этого не сделал, не смог, не успел, не стал. 

И тогда горе «захоранивается» в семейной системе, хранится в ней, передаваясь как родинка на щеке или родимое пятно на животе, в следующее и следующее поколение.  Как если бы более старшее поколение бессознательно бы делегировало младшему это горе пережить вместо них. Но горе на то и захороненное,что не очень-то младшее поколение в курсе о том, что произошло, об этом-то не особо и говорят… А кстати, о чём?

Горе, которое может передаваться по наследству и стать причиной депрессии у ныне живущего поколения, связанно с самыми серьёзными потерями для рода. это утрата, гибель детей. чаще не одного, а нескольких. потеря своих детей тогда, когда они были ещё детьми.

Война, геноцид и голод не очень-то способствовали выживаемости детей. Вымирали целыми семьями. Бывало так, что и плакать было уже некому.  А выжившим было не до слёз. Да и забыть поскорее они хотели всё это, вычеркнуть из своей памяти. Те, кто прошёл войну, предпочитали о ней лишний раз не говорить. А о том, что твои братья и сёстры умерли от голода у тебя на руках, если и говорят, то далеко не со всеми.

Итак, мы –  30- 45 летние.

Наши бабушки и дедушки прошли голод, войну и геноцид.  Кого-то задело меньше, кого-то больше. В чьей-то семье потери были существенные. На Кубани, например, во время голодомора в 30-33 годы вымирали целые деревни. Женщины -матери, которые могли бы оплакать потерю, выживали редко. А детям, выжившим в страшный голод и пережившим всё это,  было не до слёз. Так и застыли они от ужаса и схоронили этот ужас глубоко внутри себя.

Дети, рождаемые в глухих деревнях из принципа «дал бог детей, даст и на детей» и не пережившие даже период младенчества; дети, рождённые во время войны и умершие один за другим; дети, попавшие в концлагеря; дети, оставшиеся без попечения родителей, и сгинувшие на просторах нашей необъятной Родины – кто плакал по ним? Было ли кому? А что стало с выжившими? Если не весь род вымер, а осталось из 5-6 детей двое или остался один из десяти детей.

Что с ним? Каково ему?

Он будет изо всех сил жить. И постарается забыть, запрятать, схоронить все ужасы, которые он видел, так глубоко, как только способен. Чтобы никогда не вспоминать, никому не рассказывать, стереть из памяти, всё что он пережил, всех, кого похоронил, и то как это было. Он запрячет всё это переживание ужаса глубоко вовнутрь и оставит в неприкосновенности. В таком виде и передаст своим детям «ядро меланхолии» или «захороненное горе» – нетронутое, неоплаканное, застывшее в немом крике от ужаса горе.

Первое поколение.

Но у него же тоже появятся дети. Дети, рождённые сразу после войны.Дети, которые живут сами по себе, как трава, дети не имеющие никакой ценности. Очень самостоятельные дети. Могущие всё сами – и обед приготовить и в доме управиться и на огороде наравне со взрослыми поработать.  Их можно отправить на поезде   одних за несколько тысяч километров или в четыре утра через весь город пешком в молочную кухню, да куда-угодно. За них не страшно. И не потому что время было другое – «тихое и спокойное» – сразу же после войны, ага… А потому что дети ценности никакой не представляли.  «Помрут и помрут, вон сколько тогда-то померло… и не плакал никто». Чтобы этих ценить, надо тех вспомнить. И завыть от ужаса и боли. И признать, что такое горе произошло, что не приведи Господи. И плакать, и вспоминать, и каяться… А ну-ка с виной выжившего встретиться… “Они то померли, а я-то жив, не приведи Господи… Уж лучше никогда не вспоминать. А дети – это так… «моё говно», да и кто их считает…”





Тревожные, надолюбленные, неоценённые, но очень сильные и самостоятельные дети родят своих детей. И будут очень сильно за них переживать, бояться потерять и от всего лечить. Проявляться их депрессия будет не в форме апатии, а в форме тотальной тревоги. Где-то на подкорке они чувствуют, знают, что ребёнка можно потерять в любой момент.  С одной стороны, – ими движет страх за своих детей, с другой стороны, – «меланхоличное ядро» требует отгоревать, поплакать, похоронить детей…

В конце концов похоронить и отплакать детей!  И живёт женщина с этим горем внутри, с этим тотальным страхом, тревогой за жизнь своих детей. С горем, которого в её жизни не было, она-то детей не теряла. А чувства у неё такие, что это она где-то их бросила, где-то оставила, где-то потеряла, похоронила, но не отплакала. Живёт с горем, переданным по наследству, и проецирует это горе на своих детей. Которые, отвечая на потребность матери, будут усиленно болеть.





Второе поколение.

«Когда мне плохо, моей маме сразу легче». «Моя мама с детства любит меня, обращает на меня внимание, когда я болею». «В нашей семье любить – это значит тревожиться за другого».

А чего не болеть, если тебя любят только больного?

Болеть – значит получать любовь, заботу и делать счастливой маму, как бы не абсурдно это ни звучало. Ну а кто не хочет сделать маму счастливой?

«Меланхоличное ядро» продолжает своё путешествие. В этом поколении депрессия проявляется в форме соматизации. Люди ищут причину для горя, равноценную тому огромному ужасу, который у них живёт внутри.

Но ничего не находят. Вот если только… болезнь. Серьёзная, страшная, основательная, чтобы между жизнью и смертью, чтобы в напряжении держала весь род. Тогда ужас, живущий внутри, уравновешивается с ужасом, происходящим снаружи. Если люди освобождаются от болезни (удаляют забелевший орган) или  болезнь переходит в ремиссию, то начинает накрывать депрессия, просыпается «меланхолическое ядро».

 

Третье поколение.

И у этих детей есть дети. Если они решаются их конечно завести. А вот эти дети появляются на свет с депрессией в форме меланхолии. Это самая тяжёлая форма депрессии. Этим детям приходится постоянно с ней как-то справляться. Грусть, которая постоянно почему-то внутри.





Четвёртое поколение.

Это поколение пытается воспроизвести картину горя, произошедшую в семье. Или дети погибают один за другим. Или женщина делает количество абортов, равное количеству погибших детей, потерянных родом.С одной стороны, – она может пытаться бессознательно восстановить утрату, сколько род потерял, столько и родить. С другой стороны, – у рода есть потребность похоронить и оплакать.  Она пытается  бессознательно обе эти потребности удовлетворить, чтобы разрядить «меланхолическое ядро».

Пятое поколение повторяет путь первого. Депрессия переживается в форме тотальной тревоги за жизнь и безопасность детей.

Шестое поколение – путь второго. Депрессия выражается соматически в форме системных заболеваний.

А седьмое поколение –  путь третьего. Депрессия – в  форме меланхолии.

До седьмого колена живёт потеря внутри рода. Следы её тянуться до седьмого поколения.

***

Исследуя эту тему в терапии и встречаясь с её отголосками в историях клиентов, я прихожу к выводу, что у пути «меланхолического ядра» и его наследования есть вариации. Этот путь может идти внутри поколения, и формы депрессии могут распределятся среди детей одного поколения.

***

Каждому из нас хочется знать, что с нами происходит. Если причины ситуативной депрессии можно достаточно легко выявить – потеря ли это, расставание, не прожитое горевание, переживание кризиса, и с этими причинами можно эффективно работать в терапии, что приводит к исчезновению депрессии, – то как работать с депрессией, доставшейся в наследство?   Ведь, чтобы пережить горе, его надо обратить к тому, о ком горюешь. И нельзя пережить не своё горе, отгоревать, оплакать вместо кого-то. Можно пережить только своё.  Хорошо, когда   в роду  есть хотя бы осколки рассказов, воспоминаний о том, что же произошло «тогда».  В этом случае в терапии можно пережить  всю гамму чувств  к ситуации, к людям, ко всем, кто был там и в особенности к тем, кто умер, не дождавшись тебя, не порадовавшись твоему рождению, не встретив тебя в этом мире. Кто не стал твоим бабушкой или дедушкой, тётей или дядей, кто не улыбнулся тебе, а ушёл, оставив тебя сиротливо ёжится в этом враждебном мире. Можно позлиться. И позавидовать своим детям, что у них это есть.

Переживание горевания наполнено массой противоречивых чувств – в нём и жгучая обида, и злость, и жалость, и любовь, и тоска, и сострадание и чувство вины и отчаяние, опустошение, одиночество. Переживая потерю в горизонтали своей жизни, мы проходим все эти чувства, и если не блокируем их, то горе затихает, рана заживает, и через некоторое время уже отзывается не болью, а тихой грусть и благодарностью, надеждой и верой в жизнь.

Горе, произошедшие в нашем роду, стало непосильной ношей, для тех, кто выжил. Оно поднялось по древу жизни к следующим поколением, осталось незаживающей раной в сердце каждого вновь рождённого. Пережив свою часть горя относительно произошедшего, мы можем разрядить часть ядра. И сделать трагедию, доступной для оплакивания, сделать частью истории нашего рода, тем, по чему можно горевать и грустить, о чём можно знать и помнить, но не обязательно тянуть с собой.

Каждаяистория когда-то завершается. Но какие-то тянутся слишком долго.

Мы не рождаемся чистым листом в стерильной среде с идеальными родителями. История поколений так или иначе звучит в нас. Она оказывает влияние на качество нашей жизни, на то как мы проживаем свою собственную жизнь. И на жизнь наших детей и внуков.
Какой она будет, что они возьмут с собой, отчасти зависит  от нас. опубликовано 

 

Автор: Ирина Дыбова

P.S. И помните, всего лишь изменяя свое сознание - мы вместе изменяем мир! ©

Источник: dybova.ru/otzyvy/