Цифровой мир релятивирует понятие близости»: Александр Филиппов о социологии пространства

— Как взаимодействия между людьми окрашивают физическое пространство или придают ему смысл?

— Сама постановка вопроса указывает на проблему. На первый взгляд — а я не утверждаю, что первый взгляд у всех один и тот же, но распространен он весьма широко, — дело выглядит именно так: есть физическое пространство, или пространство вещей, и есть люди, которые воспринимают эти вещи по-разному и по-разному их используют. Например, если в одном и том же помещении можно устроить манеж, концертный зал, музей и лазарет — это будет типичным случаем такого «окрашивания» пространства. Примеров подобного рода можно привести очень много, но все они будут однотипными или очень близкими по смыслу.

Чтобы показать проблему, я бы хотел начать с примера иного рода.

Несколько лет назад мы проводили небольшое исследование Манежной площади в Москве. Работа с источниками и разговоры с архитекторами обнаружили кое-что любопытное: мы читали о том, как постепенно освобождалась Манежная: от зданий, от трамвайных путей и тому подобного. Но фотографии старой Москвы показывают, что, в некотором смысле, освобождать было нечего! Получилось так, что в силу разных обстоятельств был постепенно ликвидирован целый фрагмент города с жилыми домами, лавками, улочками.

Площадь, которую «освобождали», сначала надо было создать. Но до того, как это место было застроено, там ведь что-то было? Несомненно. Можно проследить историю места на протяжении нескольких веков и назвать ее «историей Манежной площади», опрокинув в прошлое современную географию города.

Но что значит «история места»? Если менялись здания, улицы, если исчезали и появлялись пустые, незаселенные площади, то почему столь разные по виду и функциям места мы называем «тем же самым местом»? В конце концов, даже если речь не идет о вмешательстве человека, мы часто говорим так: несколько столетий назад на этом месте была река. А за тысячу лет до того здесь были леса. А еще раньше — море… Что происходит в таком случае с понятием места? Оно становится все более общим, абстрактным по мере того, как представление о месте освобождается от представления о наполняющих его вещах.

«Степные народы не занимаются морским пиратством, жители жаркой пустыни — не едят мороженой рыбы. Правда, значение таких прямых влияний может быть лишь очень ограниченным, а все попытки доказать, что ландшафт и климат всегда остаются центральными и устойчивыми детерминантами всего развития общества и культуры, оказались неудачными»

В конце концов остается такой большой пустой «аквариум», в который можно напихать множество разных и по-разному расположенных вещей, потом вынуть их и переделать интерьер, но аквариум будет тем же самым. С этим интуитивным представлением мы и сталкиваемся, когда говорим о том, что человек «придает смысл» физическому пространству. С одной стороны, вроде бы и не поспоришь, а с другой, что-то здесь не так.

И это «не так» состоит вот в чем: в какой-то момент мы понимаем, что перемещение вещей не оставляет пространство «тем же самым». Спрятанная в трубу речка, снесенный или построенный дом, храм на месте бассейна или новый мост через старую реку меняют место, а не просто наполняют или опустошают то же самое. Из этого следует много важных выводов.

Разговоры об окрашивании или осмыслении пространства не теряют значения. Просто вести их надо более осторожно, учитывая, что есть несколько возможных перспектив наблюдения. Тот, кто наблюдает за поведением людей, скажем, в публичных местах, может увидеть «предметы среди предметов»: тела людей материальны, они находятся на некоторых объективно измеримых расстояниях друг от друга и от других материальных объектов, они движутся с определенной скоростью, которую тоже можно измерять и так далее. Но если такой наблюдатель будет учитывать собственную точку зрения тех, за кем наблюдает, данные примут совершенно другой вид: кто-то задержался у светофора, кто-то другой спешит, третий заинтересовался витриной или бесцельно фланирует.

Здесь нет никакого пространства, отдельного от действий, взаимодействий и осмыслений. А вот вопрос о том, как взаимодействие «окрашивает» пространство, то есть вопрос о том, как один материальный предмет оказывается скамейкой, другой — витриной и как из всего этого получается улица, — это уже третья перспектива. Если мы не будем проводить различия между ними, мы все перепутаем.

— Как поведение людей определяется тем, в каком пространстве они находятся?

— У этого вопроса тоже несколько аспектов. На поверхности лежит, конечно, старая, известная уже давно логика: раз человек — это тело-в-пространстве, значит, его действия определяются именно устройством этого пространства. Раньше было такое понятие «географический» или «ландшафтный» детерминизм. Из ландшафта в сочетании с климатом выводили основные характеристики социальной жизни.

Нельзя сказать, что в этом не было ничего правильного. Степные народы не занимаются морским пиратством, жители жаркой пустыни — не едят мороженой рыбы. Правда, значение таких прямых влияний может быть лишь очень ограниченным, а все попытки доказать, что ландшафт и климат всегда остаются центральными и устойчивыми детерминантами всего развития общества и культуры, оказались неудачными. Однако следует углубиться в этот вопрос, чтобы понять, насколько здесь все непросто.

Прежде всего, пространство чаще всего представляет собой не столько однозначную причину, сколько рамку, внутри которой допустим целый набор разных видов поведения. Например, заходя в магазин или в школьный класс, в вагон поезда или в поликлинику, мы вынуждены сообразовывать свое поведение с логикой места, но сам репертуар возможных действий при этом может быть широк. Тем не менее, эта рамка есть, и здесь «физическое» часто нельзя отделить от «смыслового»: двери, стены, ограждения, разметки, витрины, лестницы, транспортные средства — это не просто физические объекты, это материализовавшиеся правила и предписания, которые, по примеру английского социолога Гидденса, я бы назвал «локалами». Переступая порог учреждения, останавливаясь у перехода, рассчитываясь с торговцем на рынке, мы совершаем поступки, возможные в данном месте.

Есть, конечно, и такие особенности в поведении людей, которые связаны с близостью тел как таковых. Близость — это достижимость для органов чувств — начиная от осязания и кончая зрением или слухом. Манипулятивная зона, как когда-то называл ее философ и социолог Джордж Герберт Мид, — предмет изучения проксемики, как особой дисциплины. Близкое расположение тел важно потому, что кажется однозначным, несомненным: вот до этой вещи можно дотянуться, с такого-то расстояния еще различимо выражение лица другого человека, а с такого-то еще слышен его голос.

Но эта очевидность отчасти обманчива: то, что считается близким в одной культуре, не будет считаться близким в другой — правила, регулирующие поведение вблизи друг от друга, по-разному интерпретируются. Социальная дистанция превращает близкое в далекое (mind the Gap писал когда-то Пелевин, обыгрывая буквальное значение слова — «пропасть» и название торговой марки), а средства коммуникации превращают далекое в близкое (благодаря деньгам мы получаем товары издалека, благодаря электронике — последние новости).

«Цифровой мир изменил очень многое. Одно время даже говорили, что пространство не имеет значения, потому что пространственное удаление всегда означало также и затраты времени. Конечно, и сейчас вещи не могут быть доставлены бесконечно быстро, но все-таки пространственная удаленность перестала играть ту роль, какую играла раньше»

Основной массив вещей вокруг нас создан или трансформирован людьми. У них были для этого основания. Среди их целей было и влияние на наше поведение. Мы испытываем не столько влияние пространства, сколько влияние других людей через вещи-в-пространстве и средства коммуникации. Разумеется, это означает также и то, что мы можем менять пространственный мир, пытаться переоформить его под свои представления и цели. Именно поэтому современные города становятся местом борьбы.

Например, большой, мировой город притягивает капитал, концентрация средств служит его преобразованию, но цели преобразования, тот облик, который приобретает город, порождены не его жителями, во всяком случае, не большинством. Движение денежных и информационных потоков и связь управленческих обязательств и политической поддержки происходят в разных пространствах, и столкновения вокруг объектов городского планирования показывают это очень хорошо.





— Как меняется восприятие пространства в цифровом мире? Влияет ли на него возможность досягаемости онлайн?

— Цифровой мир изменил очень многое. Одно время даже говорили, что пространство не имеет значения, потому что пространственное удаление всегда означало также и затраты времени. Конечно, и сейчас вещи не могут быть доставлены бесконечно быстро, но все-таки пространственная удаленность перестала играть ту роль, какую играла раньше.

Давайте начнем с примеров.

Ульрих Бек, немецкий социолог, еще лет десять назад рассказывал о том, как делают объявления на английском языке в берлинском аэропорте Тегель: носительница языка, американка, сидит у себя дома, в США, перед ней компьютер с таблицей, сообщающий в реальном времени о движении самолетов. Пассажиры слышат того, кто находится за тысячи километров от них, но это не имеет значения и не опознается.

Возьмем другой случай.

Недавно я поздравлял коллегу, живущего в Западной Европе, с юбилеем. Мы с женой обратились в службу доставки цветов в Москве и оплатили заказ по банковской карте. Было бы странно спрашивать, «в каком месте» находились деньги, которые мгновенно перешли с одного счета на другой. Но где находились цветы? Неужели их привезли в московский аэропорт и повезли на самолете в Европу? Конечно, нет. Наш заказ ушел по интернету и попал к флористам в том самом городе, где живет коллега. Там составили букет по образцу и вот его-то вполне традиционным образом повезли дальше. Пространство не то чтобы исчезло, но самое дальнее оказалось самым близким, если судить по затратам времени, а близкое — перемещение цветов по городу — дальним. А ведь есть и такие примеры, которые показывают чуть ли не моментальное действие удаленных событий, будь то торги на мировых биржах или политические новости.

— Однако значит ли это, что пространство не имеет значения?

— Отнюдь нет, и так называемый пространственный поворот последних десятилетий служит доказательством этого. Телесный мир и цифровой мир не противостоят друг другу, но образуют новые гибридные образования. Так, например, автомобиль и система «человек-автомобиль» принадлежат, конечно, еще доцифровой эпохе. Но автомобиль с навигатором, прокладывание маршрута на компьютере — это уже феномен наших дней. Что такое движение с навигатором? Это не просто использование удобного вспомогательного средства. В идеальном случае — хотя практически так бывает далеко не всегда — навигатор меняет отношение к пространству. Когда человек идет пешком, его представление о пространстве складывается благодаря так называемому кинестетическому синтезу: в движении участки территории, доступные непосредственному восприятию, следуют один за другим и постепенно складываются в более общие представления и идеи.

«С одной стороны, возможность моментального получения оцифрованной информации в любом месте позволяет по-новому относиться к расположению тела. С другой стороны — границы приватного и публичного, прежде всего, так называемая «личная территория», размываются»

При движении в поезде или автомобиле это происходит с затруднениями, а, например, несколько часов в самолете вообще не дают нам понять, какой путь мы проделали. Автомобиль, таким образом, не полностью выключает нас из освоения пространства. Но что происходит, когда в дело вступают навигаторы? Путь разбивается на отрезки: от поворота до поворота, — причем они не складываются во внятное представление о пространстве перемещения, речь идет только об инструкциях и ожидании инструкции. Кинестетический синтез не происходит, опыт тела существенным образом корректируется цифровой информацией, хотя и не может быть вытеснен ею целиком.

Цифровой мир релятивирует понятие близости. Разговор перестал быть возможным на расстоянии доступности голоса для слуха уже очень давно, с изобретением телефона. Мобильная же связь вообще оторвала разговор от места (например, места расположения стационарного телефона в квартире, телефонной будки, междугородней телефонной станции). Это настолько очевидно, что не воспринимается иначе, как «одно из новых удобств». Но рассматривать его надо не только в одном ряду с электронной почтой и всеми возможностями интернета на переносных устройствах, но и в более широкой перспективе.

С одной стороны, возможность моментального получения оцифрованной информации в — теоретически — любом месте позволяет по-новому относиться к расположению тела. Мобильная связь позволяет не двигаться с места в тех случаях, которые прежде считались основанием для перемещений. С другой стороны, границы приватного и публичного, прежде всего, так называемая «личная территория», размываются.

Приватный разговор по мобильному телефону в публичном месте является рутинной операцией, но как назвать, например, действия пассажира метро или самолета, потратившего время в пути на просмотр нового фильма, скачанного из сети? Во всех случаях место не исчезает, как не исчезает тело, но место получает новые характеристики.

Оно оказывается узлом в сети или переплетении разнообразных течений. Кроме того, многие привычные ситуации социального взаимодействия и привычные места тоже никуда не деваются. Сосредоточиваясь на характеристиках «нового мира», не стоит забывать о «старом».

Источник: theoryandpractice.ru