389
0.1
2016-09-18
В тени молчаливых большинств
Жан Бодрийяр (1929–2007) — один из моих любимых философов современности, сказавший правду о происходящем вокруг, автор интереснейших работ по философии и социологии.
Начало разговора о Бодрийяре можно предварить интересным фактом. В первой части «Матрицы» герой по имени Томас Андерсон в начале действия открывает книгу Бодрийяра «Симулякры и симуляция», глава «О нигилизме». В этой книге он хранит диски с компьютерными программами, которые затем сбывает на черном рынке (правда, эта глава находится на самом деле в конце книге, а не в середине, как это показано в фильме, но не суть).
Откуда здесь Бодрийяр? Сюжет «Матрицы» основан на компьютерных технологиях, которые достигли точки максимума в своем развитии. Реальный мир — пустыня, жизнь же возможна только глубоко под землей. И если ранее фантастика создавала образ путешественника-первопроходца в иные миры, в иные Вселенные, борьбу за новые территории, то в «Матрице» очевиден новый поворот данной темы. «Матрица» не выдумала новую реальность, она заново породила ее, но уже как фикцию, галлюцинацию реального, правда, удивительно достоверную и подробную. Попадая в «Матрицу», человек попадает в царство симуляции, или симулякров. Здесь и начинается Бодрийяр.
А теперь подробнее обо всём. Мир «матрицы» обозначил новую модель человека, вовлеченного во всеобщий процесс симуляции, дающего ощущение реальности, но не саму реальность. Человек не является центром этой Системы, более того, сама Система поработила его. Единственный выход — пожертвовать своей безопасностью ради свободы. Так и делают герои «Матрицы».
Так и пишет Бодрийяр в главе «О нигилизме»: терроризм, по его мнению, оправдан как средство, позволяющее увидеть механизмы общественного контроля. Но Система изначально нигилистична, настолько нигилистична, что может «проглотить» любое насилие, даже терроризм.
Терроризм всегда терпит неудачу, потому что атакует Систему извне. Нео в конце кинотрилогии разрушает источник симуляции, потому что действует наоборот — проникает в тело Агента и уничтожает его изнутри, а вместе с ним — всеобщую иллюзорность реальности. И это целый манифест общества, охваченного симулякрами — это манифест свободы, восстания против возводимых вокруг нас псевдоценностей, псевдореальностей.
Процесс симуляции настолько глобален, что заставляет совпасть все реальное с объектами симуляции. Исчезает разница между реальностью и симуляцией. А значит нет метафизики. Это замена реального знаками реального.
Симулякр — это вовсе не то, что скрывает собой истину, — это истина, скрывающая, что ее нет.
<…> Симулякр — это копия, оригинал которой безвозвратно утерян.
Первое, что бросается в глаза при чтении любого сочинения Бодрийяра — отсутствие сухого академического языка. Были даже попытки вынести его идеи за рамки философии. Действительно, рядом с такими интеллектуальными титанами, как Жиль Делез или Жак Деррида и другими классиками постмодернистской философии, Бодрийяр выглядит легкочитаемым. Однако по глубине проникновения в объект анализа и новизне идей он не остался позади.
Начало творческого пути
Откуда симулякры вошли в поле зрения философа? Начинал он с критики марксизма, с лингвистического психоанализа Ж. Лакана, лингвистики Ф. Соссюра. Затем перешел к разработке теории знака, коммуникации и, наконец, символических объектов. Так, Бодрийяр создает свою теорию о схождении экономики и культуры. Для этого он открывает для себя В. Беньямина.
Беньямин высказывал теорию о том, что современность изменила характер технического воспроизведения произведений искусства (извините за тавтологию). Как? Произведения искусства всегда воспроизводились. Но их техническое воспроизведение существенно меняет ситуацию. Дело в том, что даже самая совершенная копия не способна быть оригиналом: оригинал, помимо всего прочего, имеет неповторимое качество — быть «здесь и теперь», т. е. неповторимое присутствие в определенной точке времени и пространства.
Поэтому подлинник всегда уникален и его можно идентифицировать. Но всё это было в системе ручного производства. В эпоху техники понятие подлинности исчезает как таковое. Произведение искусства утрачивает то, что делает его таковым — уникальность, экстраординарность, неповторимость. Произведение искусства, потерявшее уникальность, становится, по мнению Беньямина, причастным уже не искусству, а политике.
Вальтер Беньямин (1892–1940)
Бодрийяр переосмысляет Беньямина. По его мнению, произведение искусства издревле объяснялось художественным творчеством и было связано с ним в этом аспекте. Экономическая же сторона вопроса (стоимость) объясняется трудом. Воспроизводительный труд заполняет всю нашу жизнь. Отсюда понятие «труда-услуги», где продукт и исполнитель есть одно целое. Предоставление услуги — это предоставление времени своей жизни, трата собственного тела. Например, досуг является также формой воспроизводительного труда, ибо он также регламентируется обществом.
«Система вещей»
Моделью отношения человека к потребительству Бодрийяр называет «коллекцию». Коллекция — это вещи, абстрагирующиеся от своей функции. Понимание коллекции довольно широкое: это и обладание пространством («автомобиль пожирает километры»), временем (часы), разведение домашних животных, секс, наука как коллекция фактов и знаний, но, что главное, «человек всегда коллекционирует сам себя». В коллекции вещи получают такую нагрузку, которую они не реализовали с людьми. Коллекция и основана на обладании. Причем коллекционер — это не столько собиратель, сколько манипулятор вещами, подчиняющий их себе.
Если симулякр столь хорошо симулирует реальность, что начинает эффективно ее регулировать, то ведь тогда, по отношению к такому симулякру, уже сам человек становится абстракцией!
Действительно, глубинная сила предметов коллекции возникает не от историчности каждой из них по отдельности, и время коллекции не этим отличается от реального времени, но тем, что сама организация коллекции подменяет собой время. Вероятно, в этом и заключается главная функция коллекции — переключить реальное время в план некоей систематики.
Вкус, любознательность, престиж, социальный дискурс способны дать коллекции выход в широкий комплекс человеческих отношений (всякий раз, однако, в пределах узкого круга), но все же прежде всего она является в буквальном смысле «времяпрепровождением». Она попросту отменяет время.
Или, вернее, систематизируя время в форме фиксированных, допускающих возвратное движение элементов, коллекция являет собой вечное возобновление одного и того же управляемого цикла, где человеку гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и смерть.
Интересно, что главные вещи нашей современности существуют под знаком кредита, приобретаются в кредит. Кредит — это «опережающее использование вещей во времени». Человек как бы отсрачивается от своих вещей, он вынужден экономить, чтобы рассчитаться со своим прошлым в надежде увидеть будущее. Это феномен «предшествующего будущего». Потребления так много, что оно опережает производство.
Такая «новая этика потребления» означает принуждение, связанное с феодальной системой. В нашей современности существует некая связь между продавцом и покупателем, более того, человек обязан покупать, чтобы общество могло дальше производить, а сам он мог работать дальше, чтобы заплатить за уже купленное. Получая такой «кредит свободы» от общества, человек сам кредитует общество, тем самым отчуждая от себя собственное будущее.
В целом, перед нами интересная ситуация: следствие появляется до причины. Это и есть структура современной экономики. Кредит позволяет потреблять то, что еще не заработано. Перед нами искривление времени. Бодрийяр пишет, что «мы вечно отстаем от своих вещей».
Эта власть вещей над человеком имеет формы проявления. Основной формой является реклама. Реклама внушает покупку определенной марки товара. Главный принцип рекламы — «логика Деда Мороза», т. е. логика вовлеченности в легенду.
Сопротивляясь все лучше рекламному императиву, мы делаемся все более чувствительными к рекламному индикативу.
Например, мебель в семейной квартире, когда сама семья формально семьей не является. При помощи приобретения новых вещей такие псевдосупруги «потребляют» супружеские отношения. Реклама же как анонс вещи агитирует новый тип социальных отношений между защищенностью и престижем. Не товар, не вещь, а отношения выступают подлинным желанием потребителя товара.
Ценностные иерархии во многом навязаны рекламой. Реклама интимна: настоящий товар в рекламе это не изображенное в ней удовлетворение потребностей здесь и сейчас с помощью рекламируемой вещи, а а возможность удовлетворения вообще: «Мы в нее не верим, и однако она нам дорога».
«Общество потребления»
Книга переведена на русский язык в 2006 году и посвящена проблемам «общества потребления», сложившихся в странах Европы к 70-м годам XX века. По сути, это масштабный критический анализ происходящего вокруг, который ведется с трех позиций: философской, социологической и экономической.
Бодрийяру важно подчеркнуть, что «общество потребления», став реальностью здесь и сейчас, превратилось в своеобразную форму мифа, ибо вне него оно не может существовать.
Обществом потребления является такое, где не только есть предметы и товары, которые желают купить, но где само потребление потреблено в форме мифа.
Фундаментом такого мифа Бодрйияр считает новую форму человека: Homo Economicus, подразумевающей идею вещей как предметов потребления, собственно потребностей и путей их удовлетворения. И всё. Если внимательно приглядеться к этому ряду, то можно увидеть его главное свойство: тавтологию.
Дискрурс общества потребления, по мнению Бодрийяра, целиком тавтологичен: мы приобретаем вещь, испытывая в ней потребность, но одновременно мы испытываем потребность только в тех вещах, которые на данный момент предлагаются рынком. Но мы не отдаем себе в этом отчета, потому что верим в «миф потребления»: вера в то, что вещи могут удовлетворить наши потребности.
Кто же такой этот Homo Economicus? Бодрийяр пишет, что у такого человека два приоритета: «1) искать без тени колебания свое собственное счастье; 2) отдавать предпочтение вещам, которые дали бы ему максимум удовольствий». Потребление при этом, как ни парадоксально, не является функцией наслаждения. Потребление — это функция производства, поэтому она коллективна. Поэтому генеалогия потребления основана на социальной организации, на системе, включает в себя отнюдь не одного индивида, а целую группу, влияя на них в качестве социального принуждения.
Например, нельзя даже вообразить коллективного протеста против телевидения. Каждый из миллионов телезрителей может быть недоволен рекламой, но она все равно будет существовать. В качестве потребителя человек всегда одинок, представляя собой «клеточку», стадное существо. Потребление направлено на разговор с самим собой и исчерпывается этим минимальным общением вместе с его удовольствиями и разочарованиями. Бодрийяр пишет: «Объект потребления изолирует».
Но вся эта безмятежность потребления привязана к чрезвычайным ситуациям, трагедиям, насилию. Возникает странное противоречие между гедонизмом и активистской моралью. Бодрийяр приводит пример. Западный телезритель релаксирует перед телевизором с репортажами войны во Вьетнами.
Репортаж приходит на телеэкран из внешнего мира, она эмоционально воздействует на потребителя, создает эффект его присутствия в гуще событий. При этом осуществляется потребление личной ситуации безопасной отстраненности от происходящего во Вьетнаме. Массовые коммуникации, таким образом, основаны на отрицании реального мира при помощи восприятия лишь его знаков.
Потребитель не способен дистанцироваться от своих потребностей. Вместо зеркала, перед которым можно вглядеться в себя, разобраться, теперь витрины — в них нет нашего отражения, в них есть созерцание множества знаков потребления. Потребление оборачивается трагедией идентичности, ибо личность редуцируется до спектра вещей.
Движение витрин, их подсчитанная феерия, которая всегда оказывается в то же время обманом, — это вальс-«качание» шопинга, это канакский танец экзальтации благ до обмена. Предметы и продукты тут предлагаются в блистательной постановке, в культовом выставлении напоказ.
Там же. С. 211.
Общество потребления отличается не только изобилием благ и услуг, но и тем более важным фактом, что всё является услугой, что предоставленное для потребления никогда не дается просто-напросто как продукт, а всегда какличная услуга, как удовлетворение. Начиная с «Guiness is good for you» («Пиво вам полезно») до глубокой озабоченности политиков судьбой их сограждан, включая в это улыбку хозяйки отеля и благодарности автоматического раздатчика сигарет, каждый из нас окружен чудовищной услужливостью, повязан сговором преданности и доброжелательства. Малейший кусочек мыла рекомендует себя как результат размышлений целого консилиума экспертов, работавших в течение месяцев над бархатистостью вашей кожи. <…> Предметы не столь уж служат для какой-то цели, прежде всего и главным образом они служат вам. <…> Именно под солнцем заботы загорают современные потребители.
Там же. С. 203.
Таким образом, потребление представляет собой миф, или «слово современного общества, высказанное им в отношении самого себя, это способ, каким наше общество высказывается о себе». Перед нами общество, применившее к себе знаменитый рекламный лозунг: «Тело, о котором вы мечтаете, — это ваше тело». Нарциссизм позволяет смешивать себя с образом и утверждать себя как образ. Такая демонстративная тавтология в рекламе позволяет потребителю уяснить, кто он на самом деле и чего он желает на самом деле. Нет никакой дистанции, стерты все границы. Великий миф о потреблении имеет, как и полагается, свой «антидискурс»: мысль о трагическом влиянии потребительства на мир.
«Америка»
«Америка» посвящена проблеме искусственности жизни, возникшей в Америке. Идеи работы затем будут продолжены в «Прозрачности зла».
Книга написана в форме путевых заметок путешествующего по Америке философа. Американский город производит «нечеловеческое» ощущение, напоминает «внеземные объекты». Главная черта Америки сформулирована весьма четко:
Транссексуальная капиталистическая надменность мутантов.
Что же позволило увидеть в Америке страну надвигающейся на мир Смерти?
Бодрийяр замечает, что у США нет прошлого, которое можно бы было осмыслить, поэтому Америка — первобытное общество. Америка, по его мнению, представляет собой гиперреальность, утопию. Истина этой страны открыта взору европейца как «совершенный симулякр, симулякр имманентности и материального воплощения всех ценностей». Здесь доступно всё: секс, цветы, свобода. Освобождение ценностей, подобно оргии, заставляет искать уже не секс, ибо он доступен, а свой внешний вид. Человек этой страны выбирает уже не между своим желанием и наслаждением, а между своей генетической формулой и сексуальным образом.
Америка, по мнению философа, являет собой крайнюю степень неподлинности. Американцы, «…прозевав настоящее крещение, мечтают все окрестить во второй раз, и только это позднейшее таинство, которое, как известно, повторение первого, только куда более подлинное, для них имеет значение: вот совершенное определение симулякра».
Свобода и равенство, так же как непринужденность и благородство манер, существуют только как изначально данные. В это и есть демократическая сенсация: равенство дается в начале, а не в конце… Демократы требуют, чтобы граждане были равны на старте, эгалитаристы настаивают, чтобы все были равны на финише.
«Прозрачность зла»
Пожалуй, кульминационная работа Бодрийяра. Продолжение и вердикт цивилизации, начатый в «Америке». Главная характеристика мира, главный термин, вокруг которого завязано исследование — транспарентность (от фр. transparence — прозрачность). Транспарентность — это мироустройство, главная особенность которого — создание искусственной среды обитания человека, искусственной жизни. В этой искусственной среде человеку приятно находиться: он не страдает от тяжелого труда, болезней, голода, насилия и даже избавлен от необходимости рефлексировать, думать, переживать экзистенциальную тоску и т. д.
Современное состояние вещей — состояние после оргии, если понимать под оргией взрывной момент в развитии мира.
Мы прошли всеми путями производства и скрытого сверхпроизводства предметов, символов, посланий, идеологий, наслаждений. Сегодня игра окончена — всё освобождено. И все мы задаем себе главный вопрос: что делать теперь, после оргии?
Человечество движется к пустоте, ибо все его цели позади. В мире исчезла форма окончательной смерти, ничто не умирает и не исчезает, даже Бог.
Современность характеризуется транссексуальностью. Если сексуальность связана с наслаждением, то транссексуальность — с искусственностью (изменение пола у трансвестита, смена одежды, жестов), с двуполыми и гермафродитическими вариантами человека.
Взгляните на Чичиолину. Есть ли на свете более великолепное воплощение секса, порнографической невинности секса? Ее антипод — Мадонна, этот девственный плод аэробики и ледяной эстетики, лишенный всякого шарма и всякой чувственности, мускулистое человекообразное существо.
Потому-то и смогли создать из нее синтетического идола. Но сама Чичиолина — разве она не транссексуальна? Длинные волосы серебристого цвета, литые груди в форме ложек, идеальные формы надувной куклы, вульгарный эротизм комиксов или научно-фантастических фильмов, и, в особенности, — постоянные разговоры на сексуальные темы, которые, впрочем, никогда не носят извращенного или разнузданного характера, дозволенные отклонения; словом — идеальная женщина, сидящая перед розовым телефоном, в сочетании с плотоядной эротической идеологией, которую, вероятно, не приписала бы себе ни одна женщина, кроме, конечно, транссексуалки, трансвестита: только они, как известно, живут преувеличенными символами — плотоядными символами сексуальности.
Чувственная эктоплазма, каковую являет собой Чичиолина, соединяется здесь с искусственным нитроглицерином Мадонны или с очарованием Майкла Джексона — этого гермафродита в стиле Франкенштейна. Все они мутанты, трансвеститы, генетически вычурные существа…
Наряду с сексуальной революцией происходит и компьютерная революция. Если сексуальная революция вынуждает человека задать себе вопрос: мужчина я или женщина, то компьютерная ставит его иначе: человек я или виртуальный клон?
Таким образом, освобождение ценностей «после оргии» поставило человека перед проблемой поиска своей родовой и половой индентичности, при этом оставляя ему все меньше шансов на ответ. Так, по мнению Бодрийяра, люди стали транссексуалами. Транссексуальность развивается во все стороны, оказывает влияние даже на экономику (формируется так называемая «трансэкономика»).
Последствия как сексуальной, так и компьютерной революций, закономерны и похожи между собой. В первом случае это СПИД, а во втором — «вирусы». И там, и там — заражение (Бодрийяр нередко приходит к метафоре раковой опухоли). Заражение едино. Оно переходит от одной системы к другой. А в центре — главная катастрофа — зло.
Куда проникло Зло? Оно повсюду — всё охвачено им, метастазы Зла бесконечны. Общество пошло по пути умерщвления естественности благодаря эстетической хирургии, хирургического облагораживания отрицательного, для такого общества актуальны дискуссии о Добре. Зло же приобрело вирусные и террористические формы. И они также преследуют нас.
Мы больше не умеем произносить проклятия. Мы умеем произносить только речи о правах человека — об этой благоговейной, слабой, бесполезной, лицемерной ценности, которая зиждется на просвещенной вере в естественную силу.
Добра, на идеализации человеческих отношений (тогда как для Зла не существует иной трактовки, нежели само Зло).
Более того, об идеальной ценности этого Добра всегда говорится в покровительственной, уничижительной, негативной, реакционной манере. Это есть сведение Зла к минимуму, предупреждение насилия, стремление к безопасности. Эта снисходительная и давящая Сила доброй воли помышляет лишь о справедливости в обществе и отказывается видеть кривизну Зла и его смысл.
Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М.: Добросвет, 2000. С. 157.
В «Прозрачности зла» Бодрийяр сформулировал «теорему о проклятой стороне вещей».
Есть одно ужасающее последствие непрерывного созидания позитивного. Если негативное порождает кризис и критику, то позитивное, возвеличенное до уровня гиперболы, порождает катастрофу в силу невозможности выделить кризис и критику даже в гомеопатических дозах.
Любая структура, которая преследует, изгоняет, заклинает свои негативные элементы, подвергается риску катастрофы ввиду полного возвращения к прежнему состоянию, подобно тому, как биологическое тело, которое изгоняет зародышей бацилл, паразитов и иных биологических врагов, избавившись от них, подвергается риску рака и метастазов, иначе говоря, риску возникновения позитивного, пожирающего свои собственные клетки, или же вирусному риску, проявляющемуся в угрозе оказаться пожранным своими собственными антителами, оставшимися теперь без применения. Все, что извергает из себя проклятую сторону своей сути, подписывает себе смертный приговор.
Таким образом, гиперреальность понята Бодрийяром как «среда прозрачности». Эффект прозрачности достигается за счет того, что всё становится сверхвидимым, сверхреальным. Прозрачность создает ощущение непристойной близости: «Всё, что сокрыто что еще наслаждается запретом, будет откопано, извлечено на свет, предано огласке и очевидности». Прозрачность характеризуется имплозией — взаимным смешением и взаимопроникновением структур, категорий, ценностей.
«В тени тысячелетия, или Приостановка года 2000»
2000 год заставил задаться вопросом: «В конце ли мы истории, вне истории или все еще в бесконечной истории?» Бодрийяр считает, что «нет лучшей аллегории для фатального обратного отсчета, чем сюжет Артура Кларка Девять Миллиардов Имен Бога. Общине тибетских монахов поручено уточнить и перечислить все имена, данные Богу.
Есть девять миллиардов имен. Согласно пророчеству, в конце обратного отсчета, когда последнее имя будет записано, мир придет к концу. Но монахи устают и, чтобы дело двигалось быстрее, они обращаются к экспертам IBM, которые приходят на помощь с охапкой компьютеров. Работа сделана за три месяца. Как если бы мировая история закончилась за несколько секунд благодаря виртуальному вмешательству.
К сожалению, это еще и характеризует исчезновение мира в реальном времени. Пророчество о конце мира, которое соответствует исчерпанию всех имен Бога, становится истинным. При возвращении с гор техники IBM, до того не верившие ни слову в этой истории, видят, что все звезды в небе исчезают одна за другой.
Это — прекрасная аллегория для нашей современной ситуации… Из-за вмешательства числовых, кибернетических и виртуальных технологий мы уже по ту сторону реальности, а вещь уже по ту сторону их разрушения».
А отсюда главный вопрос философии XXI века — до каких пределов виртуальная реальность способна трансформировать привычный нам мир? Бытие изменится до неузнаваемости, но под вопросом останется сам человек: что станет с ним? А главное — как сохранить идентичность в уподобляющемся пустыне мире? опубликовано
Автор: Константин Когут
Источник: culz.ru/jean-baudrillard/
Начало разговора о Бодрийяре можно предварить интересным фактом. В первой части «Матрицы» герой по имени Томас Андерсон в начале действия открывает книгу Бодрийяра «Симулякры и симуляция», глава «О нигилизме». В этой книге он хранит диски с компьютерными программами, которые затем сбывает на черном рынке (правда, эта глава находится на самом деле в конце книге, а не в середине, как это показано в фильме, но не суть).
Откуда здесь Бодрийяр? Сюжет «Матрицы» основан на компьютерных технологиях, которые достигли точки максимума в своем развитии. Реальный мир — пустыня, жизнь же возможна только глубоко под землей. И если ранее фантастика создавала образ путешественника-первопроходца в иные миры, в иные Вселенные, борьбу за новые территории, то в «Матрице» очевиден новый поворот данной темы. «Матрица» не выдумала новую реальность, она заново породила ее, но уже как фикцию, галлюцинацию реального, правда, удивительно достоверную и подробную. Попадая в «Матрицу», человек попадает в царство симуляции, или симулякров. Здесь и начинается Бодрийяр.
А теперь подробнее обо всём. Мир «матрицы» обозначил новую модель человека, вовлеченного во всеобщий процесс симуляции, дающего ощущение реальности, но не саму реальность. Человек не является центром этой Системы, более того, сама Система поработила его. Единственный выход — пожертвовать своей безопасностью ради свободы. Так и делают герои «Матрицы».
Так и пишет Бодрийяр в главе «О нигилизме»: терроризм, по его мнению, оправдан как средство, позволяющее увидеть механизмы общественного контроля. Но Система изначально нигилистична, настолько нигилистична, что может «проглотить» любое насилие, даже терроризм.
Терроризм всегда терпит неудачу, потому что атакует Систему извне. Нео в конце кинотрилогии разрушает источник симуляции, потому что действует наоборот — проникает в тело Агента и уничтожает его изнутри, а вместе с ним — всеобщую иллюзорность реальности. И это целый манифест общества, охваченного симулякрами — это манифест свободы, восстания против возводимых вокруг нас псевдоценностей, псевдореальностей.
Процесс симуляции настолько глобален, что заставляет совпасть все реальное с объектами симуляции. Исчезает разница между реальностью и симуляцией. А значит нет метафизики. Это замена реального знаками реального.
Симулякр — это вовсе не то, что скрывает собой истину, — это истина, скрывающая, что ее нет.
<…> Симулякр — это копия, оригинал которой безвозвратно утерян.
Первое, что бросается в глаза при чтении любого сочинения Бодрийяра — отсутствие сухого академического языка. Были даже попытки вынести его идеи за рамки философии. Действительно, рядом с такими интеллектуальными титанами, как Жиль Делез или Жак Деррида и другими классиками постмодернистской философии, Бодрийяр выглядит легкочитаемым. Однако по глубине проникновения в объект анализа и новизне идей он не остался позади.
Начало творческого пути
Откуда симулякры вошли в поле зрения философа? Начинал он с критики марксизма, с лингвистического психоанализа Ж. Лакана, лингвистики Ф. Соссюра. Затем перешел к разработке теории знака, коммуникации и, наконец, символических объектов. Так, Бодрийяр создает свою теорию о схождении экономики и культуры. Для этого он открывает для себя В. Беньямина.
Беньямин высказывал теорию о том, что современность изменила характер технического воспроизведения произведений искусства (извините за тавтологию). Как? Произведения искусства всегда воспроизводились. Но их техническое воспроизведение существенно меняет ситуацию. Дело в том, что даже самая совершенная копия не способна быть оригиналом: оригинал, помимо всего прочего, имеет неповторимое качество — быть «здесь и теперь», т. е. неповторимое присутствие в определенной точке времени и пространства.
Поэтому подлинник всегда уникален и его можно идентифицировать. Но всё это было в системе ручного производства. В эпоху техники понятие подлинности исчезает как таковое. Произведение искусства утрачивает то, что делает его таковым — уникальность, экстраординарность, неповторимость. Произведение искусства, потерявшее уникальность, становится, по мнению Беньямина, причастным уже не искусству, а политике.
Вальтер Беньямин (1892–1940)
Бодрийяр переосмысляет Беньямина. По его мнению, произведение искусства издревле объяснялось художественным творчеством и было связано с ним в этом аспекте. Экономическая же сторона вопроса (стоимость) объясняется трудом. Воспроизводительный труд заполняет всю нашу жизнь. Отсюда понятие «труда-услуги», где продукт и исполнитель есть одно целое. Предоставление услуги — это предоставление времени своей жизни, трата собственного тела. Например, досуг является также формой воспроизводительного труда, ибо он также регламентируется обществом.
«Система вещей»
Моделью отношения человека к потребительству Бодрийяр называет «коллекцию». Коллекция — это вещи, абстрагирующиеся от своей функции. Понимание коллекции довольно широкое: это и обладание пространством («автомобиль пожирает километры»), временем (часы), разведение домашних животных, секс, наука как коллекция фактов и знаний, но, что главное, «человек всегда коллекционирует сам себя». В коллекции вещи получают такую нагрузку, которую они не реализовали с людьми. Коллекция и основана на обладании. Причем коллекционер — это не столько собиратель, сколько манипулятор вещами, подчиняющий их себе.
Если симулякр столь хорошо симулирует реальность, что начинает эффективно ее регулировать, то ведь тогда, по отношению к такому симулякру, уже сам человек становится абстракцией!
Действительно, глубинная сила предметов коллекции возникает не от историчности каждой из них по отдельности, и время коллекции не этим отличается от реального времени, но тем, что сама организация коллекции подменяет собой время. Вероятно, в этом и заключается главная функция коллекции — переключить реальное время в план некоей систематики.
Вкус, любознательность, престиж, социальный дискурс способны дать коллекции выход в широкий комплекс человеческих отношений (всякий раз, однако, в пределах узкого круга), но все же прежде всего она является в буквальном смысле «времяпрепровождением». Она попросту отменяет время.
Или, вернее, систематизируя время в форме фиксированных, допускающих возвратное движение элементов, коллекция являет собой вечное возобновление одного и того же управляемого цикла, где человеку гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и смерть.
Интересно, что главные вещи нашей современности существуют под знаком кредита, приобретаются в кредит. Кредит — это «опережающее использование вещей во времени». Человек как бы отсрачивается от своих вещей, он вынужден экономить, чтобы рассчитаться со своим прошлым в надежде увидеть будущее. Это феномен «предшествующего будущего». Потребления так много, что оно опережает производство.
Такая «новая этика потребления» означает принуждение, связанное с феодальной системой. В нашей современности существует некая связь между продавцом и покупателем, более того, человек обязан покупать, чтобы общество могло дальше производить, а сам он мог работать дальше, чтобы заплатить за уже купленное. Получая такой «кредит свободы» от общества, человек сам кредитует общество, тем самым отчуждая от себя собственное будущее.
В целом, перед нами интересная ситуация: следствие появляется до причины. Это и есть структура современной экономики. Кредит позволяет потреблять то, что еще не заработано. Перед нами искривление времени. Бодрийяр пишет, что «мы вечно отстаем от своих вещей».
Эта власть вещей над человеком имеет формы проявления. Основной формой является реклама. Реклама внушает покупку определенной марки товара. Главный принцип рекламы — «логика Деда Мороза», т. е. логика вовлеченности в легенду.
Сопротивляясь все лучше рекламному императиву, мы делаемся все более чувствительными к рекламному индикативу.
Например, мебель в семейной квартире, когда сама семья формально семьей не является. При помощи приобретения новых вещей такие псевдосупруги «потребляют» супружеские отношения. Реклама же как анонс вещи агитирует новый тип социальных отношений между защищенностью и престижем. Не товар, не вещь, а отношения выступают подлинным желанием потребителя товара.
Ценностные иерархии во многом навязаны рекламой. Реклама интимна: настоящий товар в рекламе это не изображенное в ней удовлетворение потребностей здесь и сейчас с помощью рекламируемой вещи, а а возможность удовлетворения вообще: «Мы в нее не верим, и однако она нам дорога».
«Общество потребления»
Книга переведена на русский язык в 2006 году и посвящена проблемам «общества потребления», сложившихся в странах Европы к 70-м годам XX века. По сути, это масштабный критический анализ происходящего вокруг, который ведется с трех позиций: философской, социологической и экономической.
Бодрийяру важно подчеркнуть, что «общество потребления», став реальностью здесь и сейчас, превратилось в своеобразную форму мифа, ибо вне него оно не может существовать.
Обществом потребления является такое, где не только есть предметы и товары, которые желают купить, но где само потребление потреблено в форме мифа.
Фундаментом такого мифа Бодрйияр считает новую форму человека: Homo Economicus, подразумевающей идею вещей как предметов потребления, собственно потребностей и путей их удовлетворения. И всё. Если внимательно приглядеться к этому ряду, то можно увидеть его главное свойство: тавтологию.
Дискрурс общества потребления, по мнению Бодрийяра, целиком тавтологичен: мы приобретаем вещь, испытывая в ней потребность, но одновременно мы испытываем потребность только в тех вещах, которые на данный момент предлагаются рынком. Но мы не отдаем себе в этом отчета, потому что верим в «миф потребления»: вера в то, что вещи могут удовлетворить наши потребности.
Кто же такой этот Homo Economicus? Бодрийяр пишет, что у такого человека два приоритета: «1) искать без тени колебания свое собственное счастье; 2) отдавать предпочтение вещам, которые дали бы ему максимум удовольствий». Потребление при этом, как ни парадоксально, не является функцией наслаждения. Потребление — это функция производства, поэтому она коллективна. Поэтому генеалогия потребления основана на социальной организации, на системе, включает в себя отнюдь не одного индивида, а целую группу, влияя на них в качестве социального принуждения.
Например, нельзя даже вообразить коллективного протеста против телевидения. Каждый из миллионов телезрителей может быть недоволен рекламой, но она все равно будет существовать. В качестве потребителя человек всегда одинок, представляя собой «клеточку», стадное существо. Потребление направлено на разговор с самим собой и исчерпывается этим минимальным общением вместе с его удовольствиями и разочарованиями. Бодрийяр пишет: «Объект потребления изолирует».
Но вся эта безмятежность потребления привязана к чрезвычайным ситуациям, трагедиям, насилию. Возникает странное противоречие между гедонизмом и активистской моралью. Бодрийяр приводит пример. Западный телезритель релаксирует перед телевизором с репортажами войны во Вьетнами.
Репортаж приходит на телеэкран из внешнего мира, она эмоционально воздействует на потребителя, создает эффект его присутствия в гуще событий. При этом осуществляется потребление личной ситуации безопасной отстраненности от происходящего во Вьетнаме. Массовые коммуникации, таким образом, основаны на отрицании реального мира при помощи восприятия лишь его знаков.
Потребитель не способен дистанцироваться от своих потребностей. Вместо зеркала, перед которым можно вглядеться в себя, разобраться, теперь витрины — в них нет нашего отражения, в них есть созерцание множества знаков потребления. Потребление оборачивается трагедией идентичности, ибо личность редуцируется до спектра вещей.
Движение витрин, их подсчитанная феерия, которая всегда оказывается в то же время обманом, — это вальс-«качание» шопинга, это канакский танец экзальтации благ до обмена. Предметы и продукты тут предлагаются в блистательной постановке, в культовом выставлении напоказ.
Там же. С. 211.
Общество потребления отличается не только изобилием благ и услуг, но и тем более важным фактом, что всё является услугой, что предоставленное для потребления никогда не дается просто-напросто как продукт, а всегда какличная услуга, как удовлетворение. Начиная с «Guiness is good for you» («Пиво вам полезно») до глубокой озабоченности политиков судьбой их сограждан, включая в это улыбку хозяйки отеля и благодарности автоматического раздатчика сигарет, каждый из нас окружен чудовищной услужливостью, повязан сговором преданности и доброжелательства. Малейший кусочек мыла рекомендует себя как результат размышлений целого консилиума экспертов, работавших в течение месяцев над бархатистостью вашей кожи. <…> Предметы не столь уж служат для какой-то цели, прежде всего и главным образом они служат вам. <…> Именно под солнцем заботы загорают современные потребители.
Там же. С. 203.
Таким образом, потребление представляет собой миф, или «слово современного общества, высказанное им в отношении самого себя, это способ, каким наше общество высказывается о себе». Перед нами общество, применившее к себе знаменитый рекламный лозунг: «Тело, о котором вы мечтаете, — это ваше тело». Нарциссизм позволяет смешивать себя с образом и утверждать себя как образ. Такая демонстративная тавтология в рекламе позволяет потребителю уяснить, кто он на самом деле и чего он желает на самом деле. Нет никакой дистанции, стерты все границы. Великий миф о потреблении имеет, как и полагается, свой «антидискурс»: мысль о трагическом влиянии потребительства на мир.
«Америка»
«Америка» посвящена проблеме искусственности жизни, возникшей в Америке. Идеи работы затем будут продолжены в «Прозрачности зла».
Книга написана в форме путевых заметок путешествующего по Америке философа. Американский город производит «нечеловеческое» ощущение, напоминает «внеземные объекты». Главная черта Америки сформулирована весьма четко:
Транссексуальная капиталистическая надменность мутантов.
Что же позволило увидеть в Америке страну надвигающейся на мир Смерти?
Бодрийяр замечает, что у США нет прошлого, которое можно бы было осмыслить, поэтому Америка — первобытное общество. Америка, по его мнению, представляет собой гиперреальность, утопию. Истина этой страны открыта взору европейца как «совершенный симулякр, симулякр имманентности и материального воплощения всех ценностей». Здесь доступно всё: секс, цветы, свобода. Освобождение ценностей, подобно оргии, заставляет искать уже не секс, ибо он доступен, а свой внешний вид. Человек этой страны выбирает уже не между своим желанием и наслаждением, а между своей генетической формулой и сексуальным образом.
Америка, по мнению философа, являет собой крайнюю степень неподлинности. Американцы, «…прозевав настоящее крещение, мечтают все окрестить во второй раз, и только это позднейшее таинство, которое, как известно, повторение первого, только куда более подлинное, для них имеет значение: вот совершенное определение симулякра».
Свобода и равенство, так же как непринужденность и благородство манер, существуют только как изначально данные. В это и есть демократическая сенсация: равенство дается в начале, а не в конце… Демократы требуют, чтобы граждане были равны на старте, эгалитаристы настаивают, чтобы все были равны на финише.
«Прозрачность зла»
Пожалуй, кульминационная работа Бодрийяра. Продолжение и вердикт цивилизации, начатый в «Америке». Главная характеристика мира, главный термин, вокруг которого завязано исследование — транспарентность (от фр. transparence — прозрачность). Транспарентность — это мироустройство, главная особенность которого — создание искусственной среды обитания человека, искусственной жизни. В этой искусственной среде человеку приятно находиться: он не страдает от тяжелого труда, болезней, голода, насилия и даже избавлен от необходимости рефлексировать, думать, переживать экзистенциальную тоску и т. д.
Современное состояние вещей — состояние после оргии, если понимать под оргией взрывной момент в развитии мира.
Мы прошли всеми путями производства и скрытого сверхпроизводства предметов, символов, посланий, идеологий, наслаждений. Сегодня игра окончена — всё освобождено. И все мы задаем себе главный вопрос: что делать теперь, после оргии?
Человечество движется к пустоте, ибо все его цели позади. В мире исчезла форма окончательной смерти, ничто не умирает и не исчезает, даже Бог.
Современность характеризуется транссексуальностью. Если сексуальность связана с наслаждением, то транссексуальность — с искусственностью (изменение пола у трансвестита, смена одежды, жестов), с двуполыми и гермафродитическими вариантами человека.
Взгляните на Чичиолину. Есть ли на свете более великолепное воплощение секса, порнографической невинности секса? Ее антипод — Мадонна, этот девственный плод аэробики и ледяной эстетики, лишенный всякого шарма и всякой чувственности, мускулистое человекообразное существо.
Потому-то и смогли создать из нее синтетического идола. Но сама Чичиолина — разве она не транссексуальна? Длинные волосы серебристого цвета, литые груди в форме ложек, идеальные формы надувной куклы, вульгарный эротизм комиксов или научно-фантастических фильмов, и, в особенности, — постоянные разговоры на сексуальные темы, которые, впрочем, никогда не носят извращенного или разнузданного характера, дозволенные отклонения; словом — идеальная женщина, сидящая перед розовым телефоном, в сочетании с плотоядной эротической идеологией, которую, вероятно, не приписала бы себе ни одна женщина, кроме, конечно, транссексуалки, трансвестита: только они, как известно, живут преувеличенными символами — плотоядными символами сексуальности.
Чувственная эктоплазма, каковую являет собой Чичиолина, соединяется здесь с искусственным нитроглицерином Мадонны или с очарованием Майкла Джексона — этого гермафродита в стиле Франкенштейна. Все они мутанты, трансвеститы, генетически вычурные существа…
Наряду с сексуальной революцией происходит и компьютерная революция. Если сексуальная революция вынуждает человека задать себе вопрос: мужчина я или женщина, то компьютерная ставит его иначе: человек я или виртуальный клон?
Таким образом, освобождение ценностей «после оргии» поставило человека перед проблемой поиска своей родовой и половой индентичности, при этом оставляя ему все меньше шансов на ответ. Так, по мнению Бодрийяра, люди стали транссексуалами. Транссексуальность развивается во все стороны, оказывает влияние даже на экономику (формируется так называемая «трансэкономика»).
Последствия как сексуальной, так и компьютерной революций, закономерны и похожи между собой. В первом случае это СПИД, а во втором — «вирусы». И там, и там — заражение (Бодрийяр нередко приходит к метафоре раковой опухоли). Заражение едино. Оно переходит от одной системы к другой. А в центре — главная катастрофа — зло.
Куда проникло Зло? Оно повсюду — всё охвачено им, метастазы Зла бесконечны. Общество пошло по пути умерщвления естественности благодаря эстетической хирургии, хирургического облагораживания отрицательного, для такого общества актуальны дискуссии о Добре. Зло же приобрело вирусные и террористические формы. И они также преследуют нас.
Мы больше не умеем произносить проклятия. Мы умеем произносить только речи о правах человека — об этой благоговейной, слабой, бесполезной, лицемерной ценности, которая зиждется на просвещенной вере в естественную силу.
Добра, на идеализации человеческих отношений (тогда как для Зла не существует иной трактовки, нежели само Зло).
Более того, об идеальной ценности этого Добра всегда говорится в покровительственной, уничижительной, негативной, реакционной манере. Это есть сведение Зла к минимуму, предупреждение насилия, стремление к безопасности. Эта снисходительная и давящая Сила доброй воли помышляет лишь о справедливости в обществе и отказывается видеть кривизну Зла и его смысл.
Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М.: Добросвет, 2000. С. 157.
В «Прозрачности зла» Бодрийяр сформулировал «теорему о проклятой стороне вещей».
Есть одно ужасающее последствие непрерывного созидания позитивного. Если негативное порождает кризис и критику, то позитивное, возвеличенное до уровня гиперболы, порождает катастрофу в силу невозможности выделить кризис и критику даже в гомеопатических дозах.
Любая структура, которая преследует, изгоняет, заклинает свои негативные элементы, подвергается риску катастрофы ввиду полного возвращения к прежнему состоянию, подобно тому, как биологическое тело, которое изгоняет зародышей бацилл, паразитов и иных биологических врагов, избавившись от них, подвергается риску рака и метастазов, иначе говоря, риску возникновения позитивного, пожирающего свои собственные клетки, или же вирусному риску, проявляющемуся в угрозе оказаться пожранным своими собственными антителами, оставшимися теперь без применения. Все, что извергает из себя проклятую сторону своей сути, подписывает себе смертный приговор.
Таким образом, гиперреальность понята Бодрийяром как «среда прозрачности». Эффект прозрачности достигается за счет того, что всё становится сверхвидимым, сверхреальным. Прозрачность создает ощущение непристойной близости: «Всё, что сокрыто что еще наслаждается запретом, будет откопано, извлечено на свет, предано огласке и очевидности». Прозрачность характеризуется имплозией — взаимным смешением и взаимопроникновением структур, категорий, ценностей.
«В тени тысячелетия, или Приостановка года 2000»
2000 год заставил задаться вопросом: «В конце ли мы истории, вне истории или все еще в бесконечной истории?» Бодрийяр считает, что «нет лучшей аллегории для фатального обратного отсчета, чем сюжет Артура Кларка Девять Миллиардов Имен Бога. Общине тибетских монахов поручено уточнить и перечислить все имена, данные Богу.
Есть девять миллиардов имен. Согласно пророчеству, в конце обратного отсчета, когда последнее имя будет записано, мир придет к концу. Но монахи устают и, чтобы дело двигалось быстрее, они обращаются к экспертам IBM, которые приходят на помощь с охапкой компьютеров. Работа сделана за три месяца. Как если бы мировая история закончилась за несколько секунд благодаря виртуальному вмешательству.
К сожалению, это еще и характеризует исчезновение мира в реальном времени. Пророчество о конце мира, которое соответствует исчерпанию всех имен Бога, становится истинным. При возвращении с гор техники IBM, до того не верившие ни слову в этой истории, видят, что все звезды в небе исчезают одна за другой.
Это — прекрасная аллегория для нашей современной ситуации… Из-за вмешательства числовых, кибернетических и виртуальных технологий мы уже по ту сторону реальности, а вещь уже по ту сторону их разрушения».
А отсюда главный вопрос философии XXI века — до каких пределов виртуальная реальность способна трансформировать привычный нам мир? Бытие изменится до неузнаваемости, но под вопросом останется сам человек: что станет с ним? А главное — как сохранить идентичность в уподобляющемся пустыне мире? опубликовано
Автор: Константин Когут
Источник: culz.ru/jean-baudrillard/
