1984



Конечно, философский словарь 1954 года, равно как и БСЭ (еще один привет ностальгирующим) определял кибернетику как «реакционную лженауку», но через некоторое время говорить об этом вслух уже было не очень удобно и лженаучную ересь стали в Союзе изучать и даже преподавать. Равно как и готовить программеров. Потому как началась космическая эра, у военных — новые системы наведения, и обходиться без всех этих плюшек было бы совсем тоскливо и некошерно. И хорошие, а часто очень хорошие программеры в Стране Победившего Социализма таки были.
И один из них, дай Бог ему здоровья, создал игру, благодаря которой я с первой пробы и навсегда избавился от нездоровой тяги к компьютерным игрушкам. Человека этого зовут Алексей Леонидович Пажитнов, игра, если кто еще не угадал — Тетрис. Ага, тот самый. Который Алексей как-то непонятно продал Рберту Стейну и который стал самой продаваемой компьютерной игрой в Штатах и Британии в 1988 году. Шо касается «непонятно» относительно продажи, то споры про законность владения правами на использование и продажу «Тетриса» дали повод к такому количеству судебных тяжб, шо можно отдельную «Санта-Барбару» снять.
Ну, их там в мире загнивающего капитала хлебом не корми, а дай тяжбу соорудить. А я в чудный летний день 1991 года получил прививку. Придя с утречка в чудную нашу контору, обнаружил я все мужское народонаселение в тесной комнатушке звукорежиссера, в которой имелся в наличии свободный телевизор, к которому упомянутая игрушка и была подключена. Человек 7-8 играли до «стратил», комментируя прохождение уровней по мере достижения очереди каждым из присутствующих. Выходили только на перекур. На счет туалета — не уверен. Абсолютно без задней мысли я влился в этот коллективный психоз…
… Часиков в 10 вечера я выполз из «Диалога» на абсолютно ватных ногах, совершенно не понимая, как и куда из моей жизни исчез целый день. Состояние было, будто пробежал марафон, только почему-то вверх ногами. В голове — каша. Энергия — в ноль…
Мне подумалось, что в момент, когда я сел за пульт, какой-то маленький тролль высверлил у меня в башке отверстие, открылся прямой канал в другое измерение или реальность, куда и слилось мое время, энергия и планы на день.
Но самым диким в этом времяпровождении была для меня сама концепция. Платить за то, шоб чувствовать себя, как раздолбанное корыто??
Так шо не задалось у меня с компьютерными игрушками, да…

Лия Алтухова



За встречу с тобой хоть полцарства,
пусть даже взамен только фигу.
Давно мы не виделись, здравствуй,
под небом цвета индиго.

По-детски и так оголтело
рискую рассудком, ва-банк, но
иду. Ты берешься за дело,
и я становлюсь арестантом.

От кожи твоей, медно-пряной
жжет запах, как от бульона.
Но страх наступает упрямо
и нагло медузой-горгоной.

Рискую. Я прячу в ладони
лицо, словно жду катастрофу.
Навстречу три шага сегодня
к тебе, как поход на Голгофу.

Стесняюсь просить твою ручку.
Стесняюсь назвать твое имя,
без права надежды на случай.
Мы слишком разлучны отныне.

Твой город, отчаянно жаркий,
под сенью ветвей кипарисов.
Я так безнадежну рвусь в Ялту,
как школьник в пакет барбарисок.

Рискую. В вокзальные песни
под стук каблуков с преисподней…
Домчаться, без как-бы и если,
пусть даже в плацкартном вагоне.

И таять от жара конфетой,
но все же закончить мытарства.

Сегодня вновь первый день лета.
Давно мы не виделись.
Здравствуй.

Феликс Комаров



Зачем Адам полез на это древо?
Во всём конечно виновата Ева.
А Ева скажет — «Змий всему виной».
Ответит Змий — «Я сотворён такой»
Во всём всегда создатель виноват,
Но выгнал нас, и не пускает в сад.

1967



Шоб вы не подумали за мою предвзятость, можно посмотреть разные источники. И это таки будет правильно. Но факт остается фактом — арабы и в 1967 продолжали считать Израиль историческим и территориальным недоразумением и всеми своими действиями подтверждали этот факт. Ни Боже мой шоб вы подумали, шо я считаю, будто евреи в этом вопросе были белыми и пушистыми, шо твой заяц. Государства бы не стало.
Причин и поводов для начала войны, которая в итоге стала Шестидневной, было более, чем достаточно. В принципе, хватит сказать о проекте отвода вод притоков Иордана, что лишало Израиль большей части вод упомянутой реки. Израиль — не Финляндия, с водными ресурсами не густо, поэтому возражал против строительства канала категорически. Сначала письменно, потом с воздуха. Бомбили и обстреливали серьезно и обстоятельно.
Вопрос в другом. В реальном, без понтов, противостоянии. Потому как воевать Израильской армии пришлось в интересной обстановке. Три арабских армии, которым пришлось воевать реально (практически все остальные заявились в поддержке, но не участвовали в военных действиях)- Египта, Сирии и Иордании, суммарно превосходили Цахал во всем. В живой силе — 360 на 264 тысячи человек, танков — 2000 на 800, авиация — 770 на 300. Плюс (или минус) к этому, МИГи египтян и сирийцев были по характеристикам посерьезнее Миражей, которыми располагали евреи. Да и танки, которыми СССР потрудился снабдить арабов, были намного круче английских танков Цахала. И израиль был в кольце — посмотрите на карту.
И получилось в итоге, шо маленький и не самый обеспеченный военной техникой Израиль раздолбал вдребезги пополам три арабские армии, потеряв при этом 777 человек против 15 тысяч у арабов (шо тоже, извините, крайне важно, с оглядкой, как и за счет чего добывались победы Союза во Второй Мировой)
Можно долго трындеть о превентивном ударе, о еврейской хитрости — та кто ж, Господи, мешает не лезть напролом? Тем более, к войне готовились обе стороны. И, тем более, это уже было третье столкновение с тем чем же исходом. Так что и на два фронта можно. Если уметь.
Намного после Игорь Губерман написал в одном из «Гариков»:

По ночам начальство чахнет и звереет
Дикий сон тревожит царственные яйца
Что китайцы вдруг воюют, как евреи
А евреи расплодились, как китайцы

Феликс Комаров



Невозможность любви это больно и страшно.
Если есть лишь любовь, почему я один?
И с разбега об стену, от боли вчерашней.
Вновь Отец не пришёл и распят будет сын.
И увидев любовь, ей уже не поверю.
Только сердце из рёбер навстречу рванёт…
И отмерено будет, той мерой, что мерю,
Сквозь закрытые веки, слепящий восход.
Я живу в нелюбви, а любовь стоит костью,
И мешает глотать, и мешает дышать.
И заковано сердце железною злостью.
Проклинать стало проще, чем верить и ждать.
Но вокруг лишь любовь, она воздух и пища.
И Отец не придёт, потому что он здесь.
Даже если вокруг чёрный дым пепелища…
Миром правит любовь — было, будет, и есть!

Лия Алтухова



Чем больше вопросов — тем меньше ответов.
Ты помнишь, как ты рассмеялся однажды?
Вокруг улыбалось июльское лето,
И лег на крыло самолет мой бумажный.

А мне все казалось, тебя разгадаю,
Найду все ключи в Камбодже иль Бирме.
И страхи твои по глазам прочитаю,
Вот только в стихах… путались рифмы.

И мне не писалось, и не было музы,
И скучен так был летний киевский вечер.
И руки твои непомерным мне грузом
Устало и тяжко ложились на плечи.

Потом мне Цейлон под крылом улыбался,
На мне были лишь боливийские серьги.
А ты в азиатских помойках терялся,
Пока мне ланкиец играл легкий регги.

Внезапно в пути меня встретила муза,
И стала родной мне февральская серость.
Мой город наполнился джазом и блюзом.
И мне снова жить и писать захотелось.

И мне с ним отчаянней, резче и чище.
Ему посвящаю поступки и строки,
Я знаю, что люди всю жизнь близких ищут,
Но даже вдвоем могут быть одиноки.

Парит в облаках самолет мой бумажный,
Но ты не звони мне, ведь это не сложно.
Все, кто до него — стало просто неважно,
А после него никого быть не может.

Мне незачем больше скитаться по миру,
Я очень боюсь потерять это чувство,
Пусть завтра начертано белым пунктиром,
Я точно о нем след оставлю в искусстве.

Надежда Капинос
г.Львов



… и подумал Господь, создавая и множа
миры:
— не нарушить ли правила поднадоевшей
игры?..

И бродя по садам, бубенцами лениво звеня,
Он наверно… от скуки?.. на кой Он придумал
меня?

Я обычная курица — только с «дырой» в
голове —
неспособностью к главному — поиску пищи в
траве

а с наклонностью к глупостям — то бишь —
художество… стих…
Что никак не меняет питательных и вкусовых

отличительных качеств бульона, где курицы
труп
атрибут обязательный так же, как в челюсти
— зуб…

И средь куриц счастливых, несущих то
чушь, то — яйцо,
мне все время мерещится Господа — где Ты?-
лицо

что с довольной улыбкой — то с неба, а то —
сквозь забор,
с интересом внимает, как тюкает шеи —
топор…

И дымится кастрюля… и чистятся лук и
морковь…
А в моей голове все толкутся стихи — про
любовь

неизбежность, напрасность, надежду,
кастрюлю, покой…
Только клюв вам — не рот… и в «ко-ко» кто
услышит «на кой?»
Тюк

Сергей Воронов
г.Бат-Ям



Пока мы здесь, пока от нас есть прок,
Давайте в отведённом свыше сроке
Не будем вновь прогуливать урок,
Поскольку скоро кончатся уроки.
Давайте разлетаться по Земле
С распахнутой душою и глазами.
Не потому, что нам тянуть билет.
Не потому, что нам грозит экзамен.

А для того, чтоб в суматохе дел
Дать мысли ощущение полёта.
Припомнить, как в руке крошится мел,
Когда ты пишешь «Классная работа».
Почувствовать, что ты не одинок,
И можешь всё: на плаху и на сцену.
И это не последний твой звонок,
А лишь очередной. На перемену…

Сигнал ли этот беспокойный звук
Склонять других по падежам и числам?
Ведь на доске уже всё больше букв,
А значит, на доске всё меньше смысла.
Пока мы здесь, пока нас держит лёд
И делится послушно мирный атом,
Пусть тот, кто сложно так преподаёт,
Поставит всем зачёты автоматом.

Раз он непросто так преподаёт…

Виталий Заиченко
Бат-Ям



Может быть, это конец времен. Или же
только начало иных, совершенно иных многоборий.
Пламя свечей сегодня привычно вылижет
тысячелетние тени в величественном соборе.
Urbietorbi, толпой подхвачено и усилено,
переплывет из собора на площадь и в мир,
во дворцы и хижины.
Но ни один конклав, как, впрочем, и ни один консилиум,
не исцелял больных, не воскрешал из мертвых,
не утешал обиженных.
Разум, конечно, светильник, только увлекся генами и бозонами.
Зло тем временем обрастает ракетами, телеканалами и полками,
зло все богаче, всесильнее, организованней…
А добро остается все с теми же голыми кулаками.
Может быть, это конец времен. Но если в свечах,
и в шелках, и в золоте
может еще отразиться мир совершенно другой,
грязный, опасный, нищий —
черт побери, делайте что-то, бейте в колокола,
организовывайте,
ибо лодка одна, и если она окажется
кверху днищем…

Некому будет даже предаться скорби.
Urbietorbi.

Палад
г. Киев



Я школяр. Я острижен тобой «под горшок». Униформа в мастичной мазне.
Ма, зачем тебе плохо, когда хорошо дурковатому гоблину мне?!

Вот я старше. С разбитой кастетом скулой и костяшками пальцев в крови.
Не ропщи. Молча знай: хоть стервец, только — твой. Дай умыться. На кухню зови.

Мне шестнадцать. Мне грезится взрослая жизнь. Вот и паспорт, но фотка — отстой.
С полуслова могу нахамить: «Отвяжись!», дерзко вздёрнув башкою пустой.

Наши взгляды на всё разбегаются врозь. У меня нарастает броня.
Вот я дьявольски пьян, ты ботиночки сбрось с обронённого в койку меня.

Петли двери давно бы промазать в пазу — сучий взвизг, как на вене надрез.
В этот твой выходной я привёл «стрекозу». Стрекоза лишь стрекочет да ест.

Мы, конечно же, угол с ней съёмный найдём. Станем счастье лепить из песка.
Ты на стёклах, снаружи краплёных дождём, изнутри процарапай: «тоска».

Ты мудра и матёра. Лишь впалость ланит намекает на пройденный путь.
Старость медлит. Но скоро она постучит, и не фарт от неё увильнуть.

В полудрёмах твоих несмышлёным, босым по ковру я сигаю, смеясь.
У меня, между тем, грыжа есть и усы. И на снимке рентгеновском — «грязь».

Кожа, как и не ведала трепетных рук. Губы в мрачной усмешке свело.
Над кушеткой в углу прописался паук: ловит тела скупое тепло.

Будет скверик мертветь. Будет красться зима, крася травье седою канвой.
Исхудалый на треть, хрипло выдохну:
— Ма,
ненадолго я вновь
только твой.