О 70-х

Via: germanych

1972 год. Арбат. Возле самого дома школа № 59 им. Гоголя. Но мама отдала меня в находящуюся чуть дальше школу № 58 с углублённым изучением немецкого языка (в Большом Афанасьевском переулке). Сейчас этой школы нет. И здание снесли, и номер школы, которую на её месте построили, изменили. Ну ладно, не суть. Итак, немецкая спецшкола. Язык начали изучать со второго класса.

Как мы тогда жили? Да обычно. Стали октябрятами. В классе висели «звёздочки», нарисованные на ватманских листах и с приклеенными в лучах фотографиями членов «Звёздочки». Командир звёздочки менялся по кругу – неделю один, неделю второй и т.д. Мне нравилось, когда наступал мой черёд быть командиром «Звёздочки». И сильно не нравилось, когда командиром становилась какая-нибудь девчонка.

Парты у нас были старые, гимназического образца, со скошенной столешницей и открывающимися… А как назывались эти деревянные «дверцы», которые отбрасывались, когда надо было вылезти из парты? Так классно было ими хлопать об парту. И рисовать на этих партах тоже было здорово.

На уроки немецкого языка мы из своего класса ходили на верхние «старшие» этажи. Однажды в парте я нашёл промокашку, на которой был изображён бой: неведомый ученик изобразил битву толи жуков, толи ещё каких-то существ. Потом я и мои друзья постоянно пытались воспроизвести именно этот рисунок.

Какой-то период я ходил на продлёнку. На продлёнке было весело. После того, как все уроки сделаны, каждый занимался кто чем хочет. Девчонки постоянно возились в кружке, изготавливали из папье-маше куклы для спектакля к какому-то празднику. Преимущественно это были волки (спектакль был про что-то там такое и сколько-то там волков).

Но чаще я после школы возвращался домой. И быстро сделав уроки убегал на улицу. И мы слонялись с друзьями по улицам, лазили по чердакам, крышам, «лесам» ремонтирующихся домов, стройкам, по гаражам. Однажды, когда мы сидели на крыше гаража и болтали о чём-то, мимо шёл мужчина. Поравнявшись с нами мужчина сделал правой рукой «пистолет», прицелился в нас и сказал: «Ккы!», после чего весело подмигнул и пошёл дальше. И кто-то из нас воскликнул: «Ты видел? Это же Вицин!» Вицин! А ещё таким же макаром я видел Юрия Соломина. Возле школы № 59 снимался эпизод из «Хождения по мукам» и мы – дети нашего и всех окрестных дворов – благоговейно смотрели на Адъютанта Его Превосходительства, который подошёл к нам – в белогвардейской форме (как нам тогда показалось) – и сказал: «Ребята, отойдите, не мешайте, здесь съёмочная площадка».

А на 9 мая отец одной девочки принёс для всех мальчишек по паре лейтенантских погон и мы прикрепили их – настоящие погоны! – к своим белым рубашкам, а на голове у нас были синие пилотки «Рила», которые «почти как настоящие». И мы что-то показывали на сцене. А потом пошли в таком виде гулять. И были уверены, что нам все завидуют. Ещё бы! У нас настоящие погоны!

Иногда с классом мы куда-нибудь ездили, например, в театр кукол Образцова. О чём мы тогда говорили? Да много о чём. Например помню, как мы с моим другом Генкой Титовым, как-то поздно вечером шли мимо церкви и стали рассуждать о Боге. Самое странное это то, что мы наперебой с возмущением говорили о том, что как это так в газетах пишут, что Бога нет, когда ясно же и дураку, что Он есть. Откуда это у нас было, юных октябрят в 1973 году? Эта церковь и сейчас там стоит, в Филипповском переулке.

Арбатские переулки меж тем постепенно очищали от старых домов. В 1974 году нам выдали ордер и мы переехали в новый дом. Наш подлежал сносу. В новом районе из-за высокого процента попадания детей под колёса машин была своеобразная система комплектации школ: ребёнка надо было записывать в ту школу, путь в которую не вёл через дорогу. Однако мама отдала меня в школу, путь в которую вёл через дорогу, поскольку это была школа, где изучали немецкий язык. И, помню, когда приходилось называть домашний адрес, мне почему-то всегда было стыдно, что я «не с той улицы».

Такая система комплектации, впрочем, тоже не спасала. Когда мы учились в 4-м классе, один мальчик погиб. Он ехал на велосипеде прямо по бордюру. Заднее колесо соскочило, велосипед занесло и он упал на дорогу. А сзади ехала мусорная машина. Мальчик так неудачно упал, что руль попал ему на голову. А когда мусорка наехала, то этим рулём ему буквально расплющило голову. Так его и хоронили, с закрытой головой. Мы бегали на похороны. Тогда всегда перед домом при похоронах прощались, играл оркестр, плакали люди. Странно, но почему-то я помню, что звук похоронного оркестра довольно часто раздавался то тут, то там. На Арбате я такого не припомню.

В 3-м классе мы учились во вторую смену. Это было здорово, потому что не надо было вставать рано. Все уже учатся, а ты ещё дома. И в школе довольно пусто, когда туда приходишь. Правда неприятно, что когда учишься, то все уже дома. Я пол в класс Б. В класс А по какой-то причине были собраны почти все местные хулиганы. Потом человек пять из этого класса попали в тюрьму (после окончания школы, конечно), а вообще почти все мальчишки того класса пошли в ПТУ после 8-го.

В 3-м классе мы также шлялись по улицам. Правда тут был несколько иной окружающий ландшафт – не дома, а, наоборот, почти сельская местность, хоть и Москва. Плавили свинец на костре, стреляли из рогаток. Как-то раз с другом предприняли вылазку на Сталинскую дачу, которая была расположена недалеко. Залезли на забор. Правда слезть внутрь как-то заробели. Интересно, что было бы, если бы нас там поймали.

У меня было увлечение: лепил из пластилина крепости и солдат. Постепенно заразил этим увлечением часть одноклассников. Ох и битвы мы устраивали. Это увлечение продлилось аж до 9-го класса. Узнав об этом как-то несколько одноклассниц подняли нас на смех, типа, как дети, в солдатиков играются. Впрочем, очень скоро от агентуры мы узнали, что они и сами до того же момента всё в кукол играли. Впрочем, что-то я забежал вперёд.

Ещё я любил читать. В районной библиотеке долго ходил, выискивал что-нибудь интересное, поскольку в основном там стояла муть про пионеров-героев. Однажды библиотекарь сказал мне: «Смотрю, Вы так тщательно ищете книжки, хочется Вам помочь» и вынув откуда из стола толстую книгу Джека Лондона дал мне. А я обалдел даже не столько от Джека Лондона, а от того, что он ко мне, пятикласснику, обратился на Вы. Читал я запоем всё, что только мог достать интересного.

Ещё любил ездить в Бородинскую панораму, поскольку с раннего детства очень уважал Наполеона и всё, что с ним связано. В Бородинской панораме я и один, и с друзьями был наверное раз сто. Ну и в кино конечно ходили. И уж разумеется гуляли. Гуляли, кстати, тоже в основном по стройкам. В те времена охраны как таковой не было. А что может быть более увлекательного, чем залезть в темноте на стройку и лазить там по бульдозерам, экскаваторам и кранам? Зимой конечно всякие зимние виды дурацких развлечений. Помню, например, как мы на косогоре возле дороги построили снежную крепость и обстреливали оттуда снежками проезжающие мимо машины. Одна машина остановилась, водитель выскочил и погнался за нами. Ох и драпали же мы! Вечером я пришёл домой и стал читать «Графа Монте-Кристо», заедая мороженым. Ночью поднялась температура. Болеть любил. Это ведь так здорово – не надо в школу идти. Все в школе, а ты дома балдеешь. Хотя, конечно, лекарства принимать не любил. И лежать в постели не любил.

В школе на переменках мы «носились» Домой приходил вечно с оранжевыми коленями от мастики, который натирался пол в коридорах. Потом стали играть в жмурки. Один из лестничных маршей почему-то всегда был закрыт и мы на переменах туда проникали и играли, прыгая с этажа на этаж. Как никто себе ничего не сломал – до сих пор удивляюсь. Особенно если учесть, что водящий прыгал с завязанными глазами.

Ещё играли в «Монополию». Не в настоящую, а в самодельную. И деньги сами рисовали. Ну в фантики от жвачки конечно тоже.

Наша учительница немецкого языка возглавляла КИД – Клуб интернациональной дружбы. Иногда она отправляла несколько человек во Дворец Пионеров на Ленинских горах в тамошний центральный КИД. Во Дворце Пионеров мы получали конверты от иностранцев, желавших переписываться с советскими пионерами. Разумеется иностранцы были из соцстран. Я переписывался с одним поляком и одним немцем. Немца звали Роланд. Он с семьёй жил в каком-то Ротенбурге в своём двухэтажном доме с пятью или шестью комнатами. Как-то раз он мне написал, что его дедушка участвовал в войне и погиб. Я ему в ответ написал, что у меня дедушка тоже воевал и пришёл весь израненный; в письме поинтересовался: «А где погиб твой дедушка?» Больше от того немца я ни одного письма не получил. С поляком тоже переписка тоже довольно быстро увяла. Говоря по правде, мне как-то не очень было интересно с ними переписываться. Ну отправили друг другу открытки, ну рассказали про семьи. И что ещё?

Один одноклассник решил поставить дело интернациональной дружбы на коммерческую основу. Он самостоятельно наведывался в КИД во Дворец пионеров, забирал письма иностранцев, якобы чтобы в школу отвезти, а сам вынимал оттуда календарики, открытки и всякую такую мелочь. Потом его поймали на этом. Но ничего особенного не сделали, только «разобрали» на собрании.

А одна девочка (правда не из моего класса) переписывалась с румынкой. Однажды румынка написала ей: «Пришли мне, пожалуйста, трико». Девочка стала думать: что же такое имела в виду румынка? Ведь тогда конечно не могли и предположить, что румынка просила прислать ей самые обычные треники. В общем, так ничего и не придумав, девочка прервала переписку. А мне почему-то ту румынку до сих пор жалко, она ведь так ждала трико из СССР, наверное.

Ну такое вот детство было, обычное. В середине 70-х началась тема с Великой Отечественной войной. То есть она конечно и раньше была, но как-то не очень помпезно. А в 1975 году на Кутузовском проспекте, аккурат напротив дома Брежнева, открыли стелу в честь Войны. Как-то я это запомнил хорошо. И потом пошло-поехало по нарастающей. Помню году в 1977-м на майские ехал я в автобусе. Ну конечно как примерный пионер делал вид, что смотрю в окно и никого не замечаю. Да, признаюсь, не уступал я места старичкам и старушкам. И не я один. Это как-то вообще было общим правилом поведения пионеров 70-х (об этом даже миниатюра в «Ералаше» есть). Ну в общем еду. И вдруг меня начинает кто-то толкать. Я смотрю – ветеран. Ну встал конечно. А он начал: «Ишь, сидит, да я за таких как ты кровь проливал». А меня такое тут зло взяло и я ему в лоб: «За меня кровь мой дед проливал, так он давно уже умер от ран». Ветеран чуть не задохнулся от негодования.

И знаете, я не помню среди своих сверстников какого-то особенного пиетета по поводу ветеранов. Это всё рассматривалось нами, как часть общего нудного спектакля. Ах, 9 мая, ну значит надо постановку школьную ставить со стихами, надо ветеранов приглашать и слушать, что они там рассказывают. Скучно и не интересно. И если мне кто-то скажет, что тогда, в конце 70-х, с интересом сидел на этих собраниях, посвящённых памятным датам, то я буду вынужден упрекнуть такого человека в неискренности. На все эти собрания нас собирали из под палки.

А то ещё помню – правда это попозже было, году в 81-м – мне одна подруга сшила из брезента кепку, очень напоминающую головной убор немецких пехотинцев времён Второй мировой. Ох я в ней рассекал. Жалко фотографий не сохранилось. А потом дал поносить одному дружку, а у него учителя отобрали – типа, «ты почто негодяй фашистскую кепку носишь?» А классная была кепочка. Впрочем, это я снова вперёд забежал.

Ещё я в школе впервые узнал про сионизм. Было это так. Нашего трудовика звали Краснобрыжий Пётр Леонтьевич. Он охотно рассказывал, что его фамилия идёт от его отца (или деда), который служил в Красной армии и его наградили красными бриджами. Пётр Леонтьевич был не дурак выпить, отчего у него лицо всегда было красным. Лицом он, кстати, несколько напоминал актёра Леонова. При этом имел весьма представительную фигуру и всячески прививал нам любовь к труду. Для этого его мастерские были всегда открыты после занятий и любой желающий мог прийти туда и делать для себя всё, что хочет из дерева или металла. Я тоже частенько туда наведывался – пушки точил на станке для своей пластилиновой армии. И вот как-то раз один парень – постарше меня – решил изготовить себе Звезду Шерифа, чтобы в ковбойцев и индейцев играть во дворе. Стоит он значит, вытачивает из латуни. Ну а Звезда знамо какая – шестиконечная. В кино про индейцев такая у кого-то была. Мимо идёт Пётр Леонтьевич. И вдруг замечает Звезду. Как он паренька схватил, да чуть его башкой об верстак не шмякнул и орёт: «Ах ты, блять, что выдумал! Сионизм тут разводишь! Я тебя, блять, к директору сейчас!» Мы конечно перепугались все. Ничего понять не можем. Что такое сионизм не знаем. Но понимаем, что это что-то ужасное. Больше всех перепугался конечно тот паренёк, который Звезду вытачивал. В общем запомнил я с тех пор, что шестиконечную Звезду Шерифа лучше не вытачивать.

А самый прикол в том, что военруком у нас в школе был Левит Яков Михайлович. Ну это конечно я сейчас вижу в этом определённую пикантность, а тогда я этого не понимал. Но всё равно отмечал про себя, что наша неразлучная троица – трудовик, «карандаш» (учитель рисования) и наш физик-сталинист (вечно как выпьет, любил про Сталина рассказывать) держались всегда вместе и всегда бухали, а военрук отдельно от них держался и не пил. И ещё что любопытно: не борец с сионизмом Пётр Леонтьевич, а военрук Яков Михайлович возил нас на Бородинское поле и тому подобные памятные места. И вообще его бункер, в котором был и тир и много всяких других интересных загашников, очень нами в старших классах был любим. А Пётр Леонтьевич, зато, возил нас в лагерь труда и отдыха под Симферополь, в котором присваивал часть заработанных нами денег (нам ведь и сто рублей на руки дай за почти два месяца работы, и так радости полные штаны). Ну ладно, это я что-то отвлёкся.

Ещё я в детстве постоянно в какие-нибудь секции спортивные ходил или кружки. То лёгкая атлетика, то гребля на каноэ, а то – керамика в Центральном Дворце Пионеров и Школьников.

Ещё конечно пионерлагеря. Но тут всё ясно. Игры, войнушка, белые-красные, немцы-наши. Я, кстати, в таких играх всегда играл за белых. Очень мне нравились подтянутые белые в фильмах, а расхлябанные красные совершенно не нравились. Особенно очень я уважал штабс-капитана Овечкина и в играх подражал ему, вплоть до запоминающегося нервного тика (шейного). В одном лагере меня избрали знаменосцем отряда. Сильно мне это дело нравилось – идти впереди отряда. Правда не совсем впереди. Самым первым командир отряда шёл. Но знаменосец прямо за ним. И ещё любил, когда перед какими-нибудь торжественными днями знаменосцев особо готовили и собирали отдельно: «Знаменосцы отрядов собираются в пионерской комнате». Друзьям так нарочито раздражённо: «Эх, снова репетировать со знаменем ходить», а самому на душе приятно – знаменосец отряда. Не просто так!

А вечерами то фильм, то танцы. Фильмы все как на подбор старые, так что почти ничего не слышно. Даже если сидеть возле самой колонки. А танцы, эх. У каждого была «своя девочка». Хоть и не признавались, а всё равно на танец только её приглашали, каждый – «свою». А девочка когда её приглашаешь, делала головой вот эдак – полукруг влево снизу вверх и глаза закатывает, мол «ну надоел, опять эти дурацкие танцы». А танец на пионерском расстоянии – то есть когда руки примерно как у Буратино вытянутые. Прижать к себе? Что вы! Маленькие мы ещё были. А старшие отряды конечно прижимались. Ну и ночные страшные истории конечно. Опять же девчонок ночью пастой мазать надо. Впрочем, они тоже мазали. Причём у девчонок это даже лучше получалось. Хитрые они.

Помню как-то в пионерлагере пошли на несколько дней в турпоход с палатками. А погода дождливая, противная. Зато питались там из настоящей полевой кухни. И вот как-то перед ужином выглянуло солнце – сразу весело на душе. И тут повар говорит мне и ещё трём парням: «Берите котёл и принесите в нём воды». Котёл в полевой кухне такой – типа бензобака у грузовика, только блестящий. Ну мы взяли и потащили. А идти в деревню к колонке. Причём идти надо было в обход по дороге, потому что напрямик лежало капустное поле. Ну до колонки-то мы вчетвером кое-как пустой котёл дотащили. Налили полный. Брать – а он, гад, не поднимается. Ну дико тяжёлый. Делать нечего, половину отлили. Всё равно тяжёлый. Ещё отлили. В общем, оставили столько, чтобы можно было тащить – нам лет по 12 было где-то, не силачи, прямо скажем – то есть чуть ли не на самом дне. Дальше думаем как идти. По дороге в обход очень далеко. Решили через капустное поле напрямик, чтобы поближе. Хоть оно всё и в капусте, а другой возможности дотащить котел не видим. Поперли напрямки. А капуста уже огромная. А дождь только утром был. Всё поле мокрое, да ещё в каждой капусте, в листах, литра по два-три воды. И вот мы прёмся через поле, сбивая капусту, а вода на нас льётся. Все в грязи, как черти. И смеёмся, удержу нет. Один из нас говорит: «Воды, которую мы принесём, как раз хватит, чтобы этот котёл от грязи отмыть». Ну тут мы в лёжку. Попадали прямо под капусту и ржём, остановиться не можем, по грязи катаемся. В общем насилу дотащили. Повар злой: «Вы где столько шлялись?». Мы: «Так воду несли». Повар: «Да до речки два шага! Откуда вы её тащили?». Мы: «Так надо было из речки? А мы думали, что с колонки. Мы с колонки тащили». Повар сперва не поверил. А когда узнал, что мы с самой колонки чистую воду притащили, то обрадовался. Он ведь нас на реку посылал за речной водой для мытья, а мы ему притащили из колонки, из воды которой еду можно варить.

Да, детство…

Детство как-то плавно перетекло в юность, когда я вступил в комсомол. Было это в 1979 году. Сильно волновался. Да, собственно, все волновались. Пока Устав выучил, пока все типовые вопросы. А в райкоме задали хитрый вопрос: «Кто у нас сейчас премьер-министр?» Все растерялись. Имя самого первого секретаря комсомола (Оскар Рывкин) все учили, а вот про премьер-министра… Я как ни странно за политикой уже тогда следил и осторожно высказал свою гипотезу: «Косыгин». Инструктор райкома заулыбался: «Ну правильно, правильно, чего испугался?». Остальные на меня посмотрели с удивлением. А потом с другом пошли ко мне домой и отметили вступление. Но не вином, а газировкой с пирожными.

По комсомольской линии я сперва был редактором стенгазеты класса. А в 10-м классе стал членом комитета комсомола школы. Для комсомольского актива периодически проводилась т.н. ШКА – школа комсомольского актива. Собирали активистов со всего района и учили их, что и как надо делать вообще, а потом по секциям – как надо стенгазету рисовать или политический плакат. Помню мне надо было нарисовать на ватмане схему типовой стенгазеты. Я нарисовал. В правом верхнем углу нарисовал как положено стилизованное изображение комсомольского значка. Вместо портрета Владимира Ильича бегло изобразил какую-то карикатурную рожу. Потом все сдали свои ватманы, а инструктора стали их последовательно смотреть и обсуждать что правильно, что неправильно. Дошли до моей стенгазеты и стали между собой шептаться и уссываться. Отсмеявшись сделались серьёзными и показывают всем мою стенгазету: «Вот это называется политической пошлостью. Мы конечно не станем называть имя автора, но…». Ну и прочитали лекцию о том, как трепетно надо относиться к образу Вождя. Я прочувствовал.

Я вообще думал, что инструкторы из ШКА – это какие-то памятники. А оказалось – нет. С одной инстукторшей ШКА как-то встретились на одном дне рождения. И вовсе не памятник, а вовсе даже живой человек. Причём весьма симпатичный. Танцевали мы уже не на пионерском расстоянии.

Тогда, кстати, уже в старших классах, мы всем классом собирались на вечера у кого-нибудь дома, у кого родители на работе. Больше-то собираться было негде – ну куда могли пойти 8-классники толпой, чтобы побыть вместе, поспорить, потанцевать? Не было тогда таких мест. А дома у кого-нибудь – это уже как бы отдельная тайна от учителей. Учителя, кстати, всячески выясняли по каждому случаю такой вечеринки. Зачем, правда, не понимаю.

А ещё в старших классах любили с учителями поспорить «за жизнь». Помню, учительница русского языка и литературы, Татьяна Ивановна – у неё муж офицером был – любила нам патриотические чувства прививать. На одном уроке как-то о моде стали спорить. Татьяна Ивановна и говорит: «Ну что вы всё на западное киваете? Почему считаете, что отечественное не может быть хорошим? Вот был такой случай, когда наши дипломаты должны были встретиться с королевой и для них костюмы сшили наши портные. Так королева им даже комплимент сделала, какие у них элегантные костюмы». Ну наши девчонки как загалдели: «Конееечно, для дипломатов-то у нас конееечно сошьют нормааально, а попробуйте в магазине купить что-нибудь хорошее». Я в этот спор не вмешивался. Мы с другом, довольные, что урок сорван, сидели на задней парте и рисовали детективные комиксы про похождения героя в стиле агента ОО7 (подражая мультфильму «Приключения капитана Врунгеля»). Рисовали так: картинку – я, картинку – он, картинку – я, картинку – он. Без какого-либо заранее продуманного сюжета, просто продолжая идею предыдущей картинки что получится. Выходило вполне забавно. Потом пускали по рукам в классе.

А ещё помню случай. Писали мы сочинение про эпоху гражданской войны и коллективизации. А накануне я по телевизору фильм какой-то нудный смотрел примерно про ту же тему. И запомнилось мне, как один герой ругал другого нерадивого героя в таком стиле: «Что же ты гад делаешь! Народ голодает, государство зерно продаёт заграницу, чтобы купить станки на вырученное золото, а ты вон чего…» Ну и далее в таком духе. И вот я про продажу зерна за границу во время голода ввернул в сочинение. Через какое-то время прямо на урок русского приходит историчка, наша классная, Елена Ивановна, она к тому же ещё секретарём парткома школы была, взывает меня вместе с нашей Татьяной (по русскому) и спрашивает: «Скажи мне, только честно, откуда ты взял про зерно, которое продавали за границу за золото?». Я даже струхнул малость. «Что, – думаю, – ещё за история такая? Опять я что-то не то брякнул?» (А я вечно высовывался не к месту). Ну говорю как есть: так и так, в фильме видел. Они подробно расспросили что за фильм, где я этот фильм видел. Вроде успокоились. Отпустили. Сейчас я понимаю, что курс истории средней школы не всегда поспевал за новыми веяниями и историчка подумала, что я про хлеб и золото вычитал в какой-нибудь крамольной книжке или услышал от взрослых за каким-нибудь «кухонным разговором». А это было ого-го! Это ведь до районо могло дойти! Это ведь! Да… Ну а если по телевизору показали, значит уже можно.

Ещё про что-то хотел написать. А, да, вот. Про девчонок наших, которые взрослели быстрее нас. Помню как меня удивляло поначалу, когда они на вечера стали вдруг приходить с накрашенными глазами и синими веками. Какими-то они сразу начинали казаться взрослыми и чужими. Ну конечно в старших классах все влюблялись. Все друг другу записочки кидали во время уроков. Все шушукались. Все интриговали. Ну может не все. Но многие.

А потом последний, десятый. И все учителя уже к нам по другом относятся. И весь год уже под знаком «скоро выпускные, скоро вступительные». А мы с друзьями нет-нет, да удерём с уроков и идём гулять по Москве. Я вообще пешком весь центр Москвы ещё класса с 7-го вдоль и поперёк исходил с другом. А уж к 10-му почти не было мест, в которых мы не бывали. И была у нас какая-то странная для советских комсомольцев причуда – мы церкви фотографировали. И когда какую-нибудь новую церковь находили, радовались, как коллекционеры.

И писанина билетов в толстые тетради за 48 копеек. И сочинения на два урока. И выпускные всё ближе и ближе. И вот уже 25 мая, последний звонок. Все в форме. Только девчонки в белых фартуках – в 1982 году у девушек ещё старая форма была (на мой вкус гораздо красивее, чем синие костюмы). А после торжественной линейки в школе в фонтаны нырять не пошли. Не ныряли тогда в фонтаны выпускники. За это в милицию бы забрали. Да и не было такого желания. Да и фонтанов таких не было. А пошли всем классом в парк. И даже вина не пили. А потом выпускные. И я к своему удивлению по немецкому получил «отлично» – единственная моя пятёрка на выпускных. А физик-сталинист меня завалил. Хотя мы все билеты распределили и я свой выучил. А он мне не простил, как я однажды о Сталине непочтительно отозвался на уроке, когда подвыпивший физик вместо урока стал рассказывать, как хорошо было при Сталине. Ну и я снова высунулся и брякнул не то, что надо. Физик запомнил. И на экзаменах отыгрался. Постоянно перебивал меня, гад, «а почему это не рассказал, а почему то не рассказал». Я ему: «так я ещё до этого места не дошёл». А всё равно выглядело, словно я билет не знаю. Так и получил «трояк» по физике, хотя билет знал минимум на твёрдую четвёрку.

А потом был выпускной. И как-то мне не верилось, что это всё, что этот кусок жизни уже пройден и больше не повторится. И как-то в ушах звенело, словно по голове стукнули. И конечно все решили, что ровно через год 1 сентября все соберёмся. И собрались. А ещё через год снова собрались, но уже в меньшем количестве. А потом я ушёл в армию.

Много лет спустя появился сайт Одноклассники.ру. И конечно все стали списываться и решили снова встретиться. И меня тоже позвали. Но я не пошёл. А зачем? Для меня это уже давно чужие люди. Нас собрали вместе совершенно случайным образом. И несколько лет мы были друг для друга почти всем. И к старшим классам нам даже стало казаться, что мы просто не можем друг без друга. Но говоря откровенно, ведь период «друг без друга» уже многократно по годам перекрыл период «друг с другом». У всех нас давно своя жизнь, свой круг интересов, друзей и близких. Мы давно друг другу не нужны. Так зачем симулировать это «возвращение в школьные годы»? Путь лучше наши девчонки останутся в моей памяти такими, какими они были в свои 16 лет, тогда, в 1982 году. У меня никогда не возникало желания вернуться туда. В своё детство.

А что школьные годы в эти 70-е? Они были хорошими. Весёлыми и безмятежными. А что, разве у кого-то они бывают грустными и полными тревог и забот? Мне кажется даже во время войны детские дни в основном безмятежны. Во всяком случае мама, чьи школьные годы пришлись как раз на войну и послевоенную разруху, тоже вспоминала много весёлого. Ибо это детство и юность. Оно другим обычно не бывает.

Единственное, что отличает 70-е года на мой взгляд, это то, что именно на эти года пришлась точка экстремум в истории СССР. СССР набухал, набухал и достиг апогея примерно в 1975-76 г.г. А потом покатился вниз. Сперва медленно, почти незаметно, а потом всё быстрее и быстрее. И это как раз совпало с тем периодом, когда мы стали взрослеть, когда стали замечать усиливающуюся фальшь и формализм. То есть вот эти десять лет – период с 1972 по 1982 год – это период начала конца. И это чувствовалось. И апофеозом стала смерть Брежнева как раз в 1982 году, то есть через четыре месяца после того, как мы окончили школу. Мы – последний брежневский выпуск, то есть последний выпуск того, что, собственно, называют классическим СССР. Вот и всё отличие.

А во всем остальном у всех всё было также: и разбитые окна, и разбитые носы, и дружба, и ругань, и походы, и пионерские костры, и первая влюблённость, и первая измена. Детство, отрочество, юность. А на какой уж исторический период придётся этот этап – не столь важно.





Источник: www.yaplakal.com/