Правила жизни Харрисона Форда

Актер, 74 года

«Есть лишь один Индиана Джонс. Это Джеймсов Бондов может быть сколько угодно, потому что актеры либо начинают стареть, либо начинают просить больше денег. Но я не такой, чтобы стареть»

Не знаю, каким бы вышло интервью, если бы вы мне сразу не понравились.

Я не прочь ответить на пару неглупых вопросов. Вот только не надо меня спрашивать, чем бы я отбивался от грабителей — хлыстом или световым мечом.

Есть лишь один Индиана Джонс. Это Джеймсов Бондов может быть сколько угодно, потому что актеры либо начинают стареть, либо начинают просить больше денег. Но я не такой, чтобы стареть.

Никто не способен сохранять хорошую форму в семьдесят, и я тоже. Но я просто достаточно неплохо могу сымитировать это.

Можешь считать себя стариком, если перед каждым вторым именем в твоей записной книжке значится «доктор».

Кажется, я не первый и не последний из тех, кто на старости лет хочет изменить свою жизнь и надеется, что успеет это сделать.

Я страшно люблю летать, и иной раз могу сесть в самолет только для того, чтобы сгонять за хорошим чизбургером. Когда-то у меня была большая коллекция самолетов и целый штат пилотов, но потом я всех уволил, потому что, сидя за штурвалом, они получали гораздо больше удовольствия, чем я. Черт, они попросту играли моими игрушками! И вот, когда мне исполнилось 52, я впервые сел за штурвал сам. На тот момент я уже 25 лет числился актером, и мне просто хотелось чего-то нового. Поверьте: это такое счастье — выучившись летать, осознать вдруг, что люди, которые летят вместе с тобой, уже не боятся.

Больше всего в профессии актера мне нравится то, что на протяжении 25 лет тебе не нужно приходить в один и тот же офис в одно и то же время.

Если ты занят в киноиндустрии, есть только два места, где ты можешь жить, — Лос-Анджелес и Нью-Йорк. Где именно — не так уж и важно, потому что подброшенная монета падает либо орлом, либо решкой, и на ребро она никогда не встанет.

Быть актером — это лучший способ научиться общению с людьми, не будучи самим собой.

Раньше, когда меня узнавали на улицах, я лишь смущенно улыбался и качал головой. Ну вроде как «что вы, что вы, я — это не он». Но потом я решил, что так нечестно, и стал действовать иначе. Замечая чей-то взгляд, я сразу подходил и говорил: «Я — Харрисон Форд». Думаю, некоторые люди до сих пор уверены, что к ним тогда подходил какой-то шарлатан.

Напишите на моей могиле: «Здесь лежит человек, который слишком рано утратил анонимность».

Никогда не понимал, почему кому-то так важно провозгласить тебя лучшим.

Ненавижу, когда режиссер говорит: верь мне. Почему, черт возьми, я должен подменять свое знание его уверенностью? Мне уже семьдесят. Неужели я должен кому-то верить на слово?

С тех пор как мы потеряли Джеймса Брауна, самым упорным трудягой в мире шоу-бизнеса можно считать Стивена Спилберга.

Снять собственный фильм — не самая хорошая идея для актера. Закончив свой первый фильм, Боб Хоскинс сказал: «Чувствую себя как человек, до смерти заклеванный пингвинами».

Нет ничего лучше, чем стадо лосей, проходящее утром мимо твоего ранчо.

Когда-то давно я сказал: «Последнее, что нужно планете, — это сто тысяч полоумных туристов, рыскающих по заповедным местам в футболке с Майклом Джексоном». С тех пор мало что изменилось. Но я хочу, чтобы вы понимали: меня тревожат не туристы в футболках с Майклом Джексоном, а местные жители, которые начинают носить такие же.

Что мне нравится? Моя семья, летать, охрана дикой природы и защита прав человека. Вот, пожалуй, и все.

Больше всего в Америке меня не устраивает то направление, которое страна взяла во внешней политике. В своем желании принимать решения за других мы зашли слишком далеко.

Мой отец — ирландец, а мать — еврейка. Единственное, что удерживало их вместе, — это то, что оба были демократами.

Я никогда не дрался с нацистами в реальной жизни. Я вообще ненавижу драться. Как только я лезу в драку, сразу что-нибудь ломаю — палец, а то и руку.

Я не выполняю трюков. Я бегаю, прыгаю и, случается, падаю. Трюки выполняют каскадеры.

Цепкость — это очень важное качество. Да и само слово отличное.

Если бы я мог купить себе какую-либо сверхспособность, это, конечно, была бы возможность становиться невидимым.

Если Бог существует и мне суждено повстречать его у райских врат, думаю, я скажу ему что-то вроде «а при личном знакомстве вы гораздо интереснее».

Моему младшему только десять, и я хочу жить до тех пор, пока могу наблюдать за тем, как он растет.

Мой первый ребенок появился на свет, когда мне было двадцать пять, и это было жалкое зрелище: ребенок, воспитывающий ребенка.

Не понимаю, почему родители всегда хотят, чтобы дети повторили их успех или просто пошли бы по их стопам.

Когда-то я говорил, что больше всего на свете жалею о своем первом браке. Но так было лишь до того момента, пока я не женился во второй раз.

Я сварливый? Что за чушь? Я независимый, но не сварливый. Впрочем, если хотите называть меня сварливым, зовите сварливым.

Мне нравится одеваться так, как сам я никогда не оденусь.

Главное удовольствие от обладания чем-то — возможность поделиться этим с другими.

Ты можешь нарисовать картину, которая будет понятна только тебе, и это будет искусством. Но ты не можешь снять такое кино. Кино — это что-то, что ты показываешь всем.

В старости становится так скучно чего-то бояться.

В кино сегодня все меньше от кино и все больше от видеоигры, потому что индустрия давно нацелена на двенадцатилетних. Но у меня нет никакой ностальгии по тому времени, когда кино было рассчитано на бородатых мужчин с детьми.

Меня не пугает мой возраст. Наконец-то у меня появилась возможность играть стариков без грима.

Для лосей мне ничего не жалко.