Шрути Равиндран о синестезии как универсальном способе восприятия

© JennyVanSommers В неврологии синестезия — явление восприятия, при котором раздражение одного органа чувств вызывает ощущения, соответствующие другому органу чувств. Последние тридцать лет ученые активно исследовали этот феномен и пришли к выводу, что он не является редким даром немногих избранных — это врожденная способность каждого из нас. T&P перевели статью научного журналиста Шрути Равиндрана о нейрофизиологии синестетического опыта, опубликованную в журнале Aeon.   Владимир Набоков когда-то описывал свою знаменитую вымышленную Лолиту как «маленького призрака в естественных цветах». Сочные оттенки, которыми он расцвечивал свой «маленький призрак», частично были результатом неврологического отклонения: буквы, возникающие в голове писателя, всякий раз вспыхивали яркими цветами. В своих мемуарах «Память, говори» Набоков описывал некоторые из них: «b имеет оттенок, который живописцы зовут жженой охрой, m — как складка розоватой фланели, и я все-таки нашел ныне совершенное соответствие v — «розовый кварц» в «Словаре красок» Мерца и Поля». Эта способность Набокова — синестезия, неврологическая странность, смешивающая чувства. Обладающие ей не только слышат музыку, но и видят ее, или чувствуют вкус форм, на которые направляют свой взгляд.   Синестеты, такие как Набоков, видят буквы и цифры словно обернутыми в определенные цвета. Такая разновидность синестезии называется графема-цветовой и является наиболее распространенным и самым изученным типом, встречающимся у четырех человек из ста. Также существует хромастезия, при которой звуки или ноты провоцируют вспышки цвета: симфоническая стена звука может вызвать к жизни настоящий трехмерный пейзаж. При пространственно-последовательной синестезии секунды, дни недели, месяцы или годы окружают синестетов подобно планетарным кольцам. Бывает лексико-вкусовая синестезия, при которой каждому слову или названию соответствует сильный, специфический вкус: некоторые слова бывают аппетитным, а некоторые — такими горькими, что и не выговорить. Также синестеты сообщают о порядково-лингвистической персонификации, при которой буквам и цифрам приписываются пол, цвет или тип личности: 4 может быть злым, скупым мужчиной, вечно орущим на жену, а 6 — уверенной, благородной женщиной с изысканными манерами. Что такое синестезия, и почему синий цвет может пахнуть малиной

Нейронные сети в головном мозге котят, новорожденных макак-резусов и людей истончались одновременно с вытеснением одних навыков другими Восприятие мира каждым отдельным человеком невыразимо, это самое субъективное и само собой разумеющееся явление, поэтому многие синестеты в течение жизни не осознают странность и особенность своего повседневного опыта. Но некоторые все же рассказывают о поразительном моменте самоосознания в ту минуту, когда вдруг слышат от своих друзей: «В смысле у моего имени вкус горохового супа?». Такие моменты озарения становятся все более распространенными с 1980-х, когда для проверки достоверности свидетельств о синестетических переживаниях впервые были разработаны когнитивные тесты. А с середины 1990-х годов физиологию различных форм синестезии начали регистрировать с помощью сканирования мозга и измерения мозговых волн. В своей статье 2013 года в «Оксфордском справочнике синестезии» Ричард Цитовик, невролог и исследователь синестезии в Университете Джорджа Вашингтона, описывает удивление и восторг синестетов после проведения экспериментов, наконец подтвердивших реальность их рассказов. С увеличением количества синестетов, осознавших свою необыкновенность, становятся известны все новые формы этого феномена. В 2008 году два невролога из Калифорнийского университета в Сан-Диего, В.С.Рамачандран и его студент Дэвид Брэнг, описали первый случай тактильно-эмоциональной синестезии: молодая женщина инстинктивно реагировала на прикосновение к текстурам. К ней озарение пришло, когда она рассказала Брэнгу, что плакала в детстве каждый раз, когда родители одевали на нее джинсовую одежду: это вызывало у нее отвращение и подавленность. Прикасаясь к воску, она очень смущалась, в то время как шелк вводил ее в состояние полного блаженства.

Исследователи также выяснили, что один человек может испытывать разные формы синестезии. Например, возмущаться от прикосновения к ткани и видеть буквы и цифры, выкрашенные разными цветами. Для синестезии типично повторяться в семьях. Родители Набокова видели буквы и цифры разных оттенков, его мать также видела облака цветов, сопровождающие музыку, которую она слушала. У жены Набокова Веры и их сына Дмитрия был тот же вид синестезии, что и у его родителей, — графема-цветовая синестезия. Как Набоков рассказал: «…Выяснилось, что в одном случае буква, которую он [Дмитрий] видит пурпурной или, возможно, розовато-лиловой, является розовой для меня и синей для моей жены. Это буква М. Так комбинация розового и синего дали цвет сирени. Словно гены рисовали акварелью». ~ Но теперь выясняется, что синестеты, возможно, и не принадлежат к закрытому эксклюзивному клубу. Их богатая палитра и яркие ощущения могут быть доступны всем нам. Не будучи родней Набоковым, мы тоже можем читать книги акварельных цветов. Некоторые неврологи и возрастные психологи спорят о еще незавершенных исследованиях — возможно, как и для Набоковых, для нас тоже есть место на синестетическом спектре. Нужно просто заглянуть в прошлое, в то время, когда мы были младенцами и наш мозг только-только начинал развиваться. Впервые эта идея появилась в форме мысленного эксперимента в «Эмиле» — романе эпохи Просвещения Жан-Жака Руссо. Философ предположил, что новорожденный ребенок размером с взрослого человека, но с детскими способностями, будет иметь самосознание ничтожного уровня и смешанное чувственное восприятие, что-то вроде смутной протосинестезии. Руссо писал: «…Цвета не доходили бы до его глаз, звуки не доходили бы до ушей; тела, которых он касался бы, не вызывали бы в его теле ощущений прикосновения; он не знал бы даже, что у него самого есть тело. <…> Все его ощущения собирались бы в одном пункте; все его существование заключалось бы в общем средоточии чувств (commune sensorium)…».

Вдохновившись этой идеей, в 1818 году Мэри Шелли описала, как зарождался чувственный опыт другого необычного новорожденного. «Множество ощущений нахлынуло на меня сразу: я стал видеть, чувствовать, слышать и воспринимать запахи, и все это одновременно. Понадобилось немало времени, прежде чем я научился различать ощущения», — говорит чудовище в ее романе «Франкенштейн». Психолог Уильям Джемс описал подобную картину чувственного мира ребенка в «Принципах психологии». Он писал (и все восторженные заглавные буквы принадлежат ему), что «любое количество информации, из любого чувственного источника, одновременно попадающее в мозг, КОТОРЫЙ ЕЕ ЕЩЕ НЕ ПОЛУЧАЛ, сольется в единый неразделенный объект для этого мозга». Как следствие, «ребенок, которого атакуют одновременно глаза, уши, нос, кожа и все внутренности сразу, чувствует все это как один большой цветущий, жужжащий, запутанный клубок; и до самого конца жизни то, как мы распределяем все ощущения, связано с тем, как изначально все эти пришедшие к нам ощущения объединились». Если модель восприятия Джемса верна и большинство из нас действительно разделяют чувства по мере взросления, возможно, синестеты просто продолжают тот процесс слияния, который большинство оставило позади? Или, другими словами, все ли мы были синестетами во младенчестве?

Эта необычная идея вновь всплыла в 1988 году, в книге «Мир новорожденных». Ее авторы — возрастной психолог Дафна Морер из Университета МакМастер в Онтарио и ее соавтор и муж Чарльз Морер, — описывали чувственный мир новорожденного, который напоминал протосинестезию «взрослого» ребенка Руссо:     «Его мир запахов такой же, как наш, но он не воспринимает запахи как поступающие лишь через нос. Он слышит запахи, видит их, чувствует их. Его мир — схватка острых ароматов, острых звуков, горько-пахнущих звуков, благоухающих картин и касаний с кислым запахом. Если бы мы могли посетить мир новорожденного, мы бы очутились внутри галлюциногенной парфюмерной фабрики». Мореры предположили, что все дети — синестеты, чей мозг увит множественными связями, преобразовывающими различные стимулы в восприятие. Перекрестное наложение сигналов из различных областей головного мозга, по их мнению, приводит к синестетическому детскому восприятию. Эта идея впервые озарила Чарльза Морера, когда он читал книгу советского психолога Александра Лурии «Ум мнемониста», где Лурия вспоминал «смутные синестетические ощущения» раннего детства, где «масса тумана, а затем цвета» означала, что рядом шумели — возможно, говорили. Морер спросил свою жену, в то время изучавшую развитие зрения у младенцев, возможно ли, что все новорожденные — синестетики.   Во время интервью по Skype Дафна Морер вспоминает свой ответ: «Я сказала, не знаю… Дай-ка мне подумать, как бы это проявилось, и посмотреть информацию по теме». Ее сонный, мечтательный голос принадлежал человеку, всю жизнь пытающемуся достучаться до малышей. «И когда я пошла смотреть, я поняла, что в этом есть смысл». «Маленькая книжка о большой памяти», Александр Лурия

  Она нашла доказательства в исследованиях анатомии мозга 1980-х и 1990-х годов, указывающих, что количество и протяженность нейронных связей ослабевают по мере взросления. С помощью технологии анатомического трейсинга, позволявшей обозначать группы нейронов и следить за траекторией их развития, исследования зафиксировали, как нейронные сети в головном мозге котят, новорожденных макак-резусов и людей истончались одновременно с вытеснением одних навыков другими. Недавние исследования, которые Морер приводит в качестве дополнительных доказательств, показывают, что у людей сокращение нейронов особенно заметно в возрасте от семи до девяти лет. 

Это истончение постепенно приводило к исчезновению психоделических эффектов у всех, кроме синестетов, в чьем мозгу сплетения нейронов только крепли и разрастались

Анализируя различные поведенческие эксперименты, Морер нашла убедительные косвенные доказательства, подтверждающие гипотезу об убывающей по мере взросления синестезии и истончающихся нервных связях. Ранним примером стало исследование 1974 года ученых Гарвардской медицинской школы. «Если подсоединить электроды к голове новорожденного и дотронуться до запястья, в тактильной коре можно наблюдать увеличение активности, — рассказывает Морер, — а если одновременно включить белый шум, изменения в тактильной коре усилятся». Другими словами, в мозге новорожденного прикосновения и звуки усиливают друг друга. Но та же часть мозга взрослого человека, не обрабатывающая звук, не показывает никакого увеличения активности. 

Это исследование подкрепляет результаты многолетних наблюдений за развитием зрения у новорожденных, проводимые в больницах. Морер вспоминает, что, когда все дети в общих палатах начинали громко плакать, те, которых один раз нежно касались, мягким голосом что-то говорили или накрывали мягким пуховым одеялом, расплывались в блаженной улыбке. Похоже, дети реагируют на общий уровень стимуляции, независимо от ее происхождения. Это как если бы нервная система просто суммировала звук, зрение и осязание.

Но со временем специфичность вступает в свои права. Морер ссылается на работы Хелен Невилл, нейробиолога из Орегонского университета, чье исследование 1995 года показало, что речь вызывает мозговые волны в слуховых и зрительных областях мозга у шестимесячных младенцев. Этот эффект снижался в сторону большей активности в слуховых областях к возрасту трех лет. Эти и другие исследования привели Морер к выводу, что гиперсвязанные нейронные сети, наблюдаемые у младенцев, истончались с течением времени или редели под влиянием окружающей среды и опыта. Она считала, что это истончение постепенно приводило к исчезновению психоделических эффектов у всех, кроме синестетов, в чьем мозгу сплетения нейронов только крепли и разрастались.     По-настоящему воспроизвести опыт грудного ребенка невозможно, но недавно двум психологам из Калифорнийского университета в Сан-Диего удалось показать, как действует этот феномен. Кэти Вагнер и Карен Добкинс дали двухмесячным, трехмесячным, восьмимесячным детям и взрослым черные круги и треугольники на цветном фоне, либо красно-зеленом, либо сине-желтом. В одном пункте исследования они предположили, что младенцы-синестеты, которые ассоциировали треугольники с красным цветом, будут больше смотреть на треугольники на зеленом фоне, так же как и взрослые испытуемые. После анализа результатов (на каждого младенца приходилось 100 циклов) Вагнер и Добкин подтвердили эффект для двух- и трехмесячного возраста, в то время как восьмимесячные дети и взрослые больше не демонстрировали устойчивых ассоциаций или предпочтений. Результаты исследования были опубликованы в журнале Psychological Science в 2011 году, «синестетические ассоциации появляются в начале жизни и… пропадают с возрастом», что явно подтверждает догадки Мореров.

Другое исследование показывает, что детская синестезия трансформируется в дошкольном возрасте. Автором этой работы является Джулия Симнер, нейробиолог из Университета Эдинбурга, которая использовала периодические наблюдения для фиксирования этого процесса. В исследовании 2009 года, опубликованном в Brain, она попросила 615 шестилетних школьников соотнести 13 цветов с 26 буквами английского алфавита и цифрами от 0 до 9. Десять секунд спустя их протестировали еще раз с учетом совпадений. 47 лучших были протестированы снова год спустя. За это время их ассоциации окрепли, что дало представление о развитии синестезии в реальном времени. Когда Симнер снова проверила будущих синестетов три года спустя, когда им было 10–11 лет, она обнаружила, что постоянство ассоциаций закрепилось еще сильнее. Траектория была ясна: 34 процента сформировали фиксированные ассоциации букв и цифр с цветами к семи годам, 48 процентов — к восьми, а 71 процент — к 11. Дафна Морер также проводит исследования в этом направлении. Она следит за тремя девочками с графема-цветовой синестезией с трех-четырех лет. Этим детям было предложено соотнести цвета 96 цветных карандашей с буквами алфавита, цифрами, а также с четырьмя основным формами. Задания распределялись по определенным периодам в течение нескольких недель и неоднократно повторялись. На данный момент она обнаружила, что дети без синестетических наклонностей все время выбирают разные карандаши, в то время как дети матерей-синестетов подбирают одинаковые оттенки к одним и тем же буквам, цифрам и формам. Через год постоянство увеличивается — от 40% к 75%. Морер была поражена, насколько конкретизированными стали ассоциации этих детей, — подобно тем, которыми уже обладали их родители-синестеты. Один ребенок, например, жаловался, что зеленый, подходящий к букве, был не совсем нужного оттенка. ~ Пожизненные периодические исследования оказались дорогостоящими и сложными, поэтому сегодня исследователи синестезии уделяют все больше внимания так называемой кросс-модальной интеграции: комбинированию мозгом различных ощущений, таких как запахи и звуки. Можно подумать, что наши чувства работают отдельно, сосредотачиваются на каждом изображении или звуке, как камера-обскура или лазерный луч, но в действительности все наши органы чувств постоянно плавно сливаются, чтобы дать нам более резкую, живую картину мира. Вспомните малоаппетитную массу, которую вы ели при простуде, или то всегда известное направление, куда нужно бежать от зарычавшей собаки, — это все ваши зрительные впечатления, звуки, запахи и множество других ощущений, объединяющиеся и переплетающиеся в мозгу.

Такие взаимодействия между ощущениями приводят к появлению «экстравосприятия», своего рода нового чувственного оттенка. Например, можно ощутить, что источник высокого писка меньше по размеру и не такой страшный, как источник низкого рыка. Первое подобное кросс-сенсорное соответствие было обнаружено в 1929 году Эдуардом Сепиром, лингвистом из Чикагского университета, и Вольфгангом Кёлером, психологом из Берлинского университета. Сепир попросил участников своего эксперимента соотнести два бессмысленных слова, mil и mal, c двумя столами, один из которых был меньше другого. Все, кроме одного участника, определили mil как меньший стол. А испытуемых Келера попросили соотнести два выдуманных слова, takete и maluma, с двумя формами: одна — комковатая и округлая, а вторая — с острыми зубцами. Большинство были уверены, что takete — остроконечная форма, а maluma — округлая. Последующие исследования показали, что дети и взрослые склонны связывать яркость с громкостью, а маленький шарик с высоким звуком.

 

Возвращаясь мысленно к нашему детскому разуму, ко времени расцвета наших синестетических способностей, мы можем усилить переполняющие нас впечатления от внешнего мира Исследователей интересует возможность существования таких взаимодействий на едином непрерывном спектре — слабых среди несинестетов, сильных среди синестетов. Может быть, все мы имеем доступ к тому обогащенному восприятию, которое наблюдается у синестетов. Дафна Морер, которая рассматривает эти связи как соединения между областями мозга, уцелевшими в процессе истончения нейронных сетей, считает, что так и есть. Как и невролог Эдвард Хаббард из Висконсинского университета в Мадисоне. «Ваше фактическое восприятие мира высоко интегрировано и постоянно сочетает в себе все виды информации из различных сенсорных модальностей, а у синестетов этот процесс еще интенсивнее», — говорит он.

Знаменитым примером является эффект Мак-Гурка — психоделическая иллюзия, обнаруженная британским психологом Гарри Мак-Гурком в 1976 году. В его эксперименте аудиозапись повторяющейся фонемы «ба» играет вместе с видеозаписью человека повторяющего «га». Звук в конечном итоге смешивается в мозге в нечто среднее и напоминает что-то вроде «да». Универсальность этого кросс-сенсорного качества, возможно, делает всех нас отчасти синестетами. «Это показывает, что восприятие речи на самом деле мультисенсорное явление, во время которого различные чувства передают нам информацию»,— говорит Хаббард. Еще в 2001 году ряд экспериментов Хаббарда и его тогдашнего советника Рамачандрана выявили вероятное место пересечения этих соединений. Им является угловая извилина, крошечная область, соединенная с главными областями мозга, обрабатывающими осязание, слух и зрение. Хаббард и Рамачандран показали трем пациентам с поврежденными угловыми извилинами абстрактные формы, которые они назвали «буба» и «кики», — это была их версия задачи maluma/takete. «Пациентам было гораздо сложнее, чем здоровым студентам колледжа, определить, что шарообразная форма — это 'буба', а остроконечная — 'кики'», — сказал Хаббард.   Хаббард и Рамачандран попросили пациентов объяснить метафоры или речевые обороты, такие как «он ушел с поста директора» (he stepped down as director). Неудивительно, что пациенты, как правило, плохо справлялись с лингвистическими задачами. Повреждение угловых извилин уничтожило способность чувствовать дополнительные языковые значения, а именно распознавать, что «угловатый» может относиться как к чему-то зримому, например к остроконечной форме, так и к звуку, например к рваному гитарному риффу или к слову «кики». Им не хватало дополнительной языковой интуиции, которую большинство из нас принимают как данность. Действительно, исследователи пришли к выводу, что универсальность этого кросс-сенсорного качества и то, что оно может быть заложено в нашей анатомии, может делать нас всех скрытыми синестетами.



«Если мы сможем математически описать музыку, то поймем, как работает наш мозг»: Марина Корсакова-Крейн о восприятии музыки   Возможно, что именно синестезия стоит за метафорами и искусством. Просто спросите Меган Харт. «Слово «любовь» на вкус как запах свежих чернил и мягкой бумаги. Как только что написанное стихотворение», — она написала в своем романе «Tear You Apart». Поэзия, как и проза, по своей сути синестетичны, а синестет является их тайным источником.

Идея всеобщей синестезии вызвала ажиотаж в ноябре прошлого года на встрече Общества неврологии в Вашингтоне, где исследователи заявили, что синестетические способности могли бы объяснить, почему люди с сенсорным дефицитом могут нормально функционировать. Дженесса Сеймур, докторант Иллинойсского университета в Урбане-Шампейне, описала эксперимент, подтверждающий, что люди, родившиеся глухими, обладают острым периферийным зрением, особенно полезным в условиях слабой освещенности. Дополнительный ресурс, необходимый для такого суперзрения, говорит она, сосредоточен в задней части верхней височной извилины, которая у здорового человека служит для объединения звука и зрения. Райан Стивенсон, нейробиолог из Торонтского университета, работал над исследованием этой области мозга, участвующей в восприятии речи, считывании мимики, интерпретации эмоций и понимании намерений других людей. Все эти функции, отметил он, у больных аутизмом были ослаблены. В эксперименте он проверил способности обычных детей и детей с аутизмом сочетать слуховую и зрительную информацию. Во-первых, он измерял, насколько ясно дети были способны воспринимать простые неречевые звуки, такие как гудки и свист. Затем детей попросили объединить звук и изображение в тесте на эффект Мак-Гурка. Им показали видео человека, повторяющего «га» вместе с аудио, на котором говорили «ба». Исследователи обнаружили, что обе группы одинаково хорошо воспринимали гудки и свистки, но дети с аутизмом намного реже сообщали о том, что слышат объединенный звук «да». Многие сообщали, что слышат только «ба».

Стивенсон пришел к выводу, что дети с аутизмом медленнее объединяли то, что видели, с тем, что слышали, особенно в речи. «Детям с аутизмом труднее собрать воедино то, что они слышат и видят. Эффект похож на то, что вы можете лучше слышать человека в шумной комнате, если видите его рот», — пояснил Стивенсон.

Собранные вместе, эти открытия показывают, что все мы латентные синестеты в большей или меньшей степени. Чем дальше мы находимся на аутичном спектре, тем менее мы синестетичны. Синестезия способствует не только объединениям в собственном уме, но и между умами. Карусель чувств задает направление нашему раннему развитию и движет нашей человечностью. Мысленно возвращаясь к нашему детскому разуму, ко времени расцвета наших синестетических способностей, мы можем усилить переполняющие нас впечатления от внешнего мира. опубликовано  P.S. И помните, всего лишь изменяя свое сознание — мы вместе изменяем мир! ©

Источник: theoryandpractice.ru