370
0,1
2016-09-19
Катрин Малабу: старость — событие, которое происходит мгновенно
Философ Катрин Малабу в своей полемике с классическим психоанализом утверждает, что старость не является постепенным процессом упадка, как мы привыкли думать, но является событием, которое происходит мгновенно, подобно крушению самолета. Проблема старения очень часто описывается как утрата пластичности. И в этом случае мы снова говорим об утрате «хорошей» пластичности. Однако никому не приходило в голову, что может действовать и другая пластичность в то время, когда «хорошая» пластичность уходит со сцены. Видимо, две соперничающие концепции старения скрыто противостоят одна другой, приглашая нас пересмотреть — в свете одновременно созидательной и деструктивной пластичности, — определение старения как изменения, и, следовательно, понять, как старение соотносится с болезнью как событием.
Первое и наиболее распространенное представление о старении, которое признается как широкой общественностью, так и научным сообществом, является идеологическим конструктом, где старение предстает как естественное завершение жизни, упадок, который обязательно приходит на смену зрелости. Кажется, старение немыслимо без поступательного движения «становления-старым». Наиболее очевидный образ этого становления предложил психоаналитик Жерар ле Гуэ, клинический специалист в сфере пожилых людей, на страницах своей книги «Возраст и принцип удовольствия», где он сравнивает жизнь с путешествием на самолете: «Мы все летали на самолете. Большинство из нас знает… что перелет можно примерно разбить на три этапа: взлет, полет и посадка. Если мы понимаем детство и молодость как взлет, а зрелость как полет, тогда посадку можно считать репрезентацией времени, необходимого для приземления». Старение, таким образом, будет тождественно началу посадки: «Возвращаясь к образу авиации, мы уже видели, что старение можно сравнить с посадкой, которую субъект либо принимает пассивно, рассматривая самого себя с точки зрения биологического детерминизма как пассажира коммерческого рейса, либо же активно проживает ее, если субъект решает взять дело в свои руки, подобно пилоту, который управляет и дает распоряжения». Нет сомнений, что метафора полета характеризует старение как медленный и поступательный процесс, который начинается посредине жизни и который необязательно является линейным или же избавлен от зон турбулентности, но тем не менее он проходит последовательно, поочередно преодолевая все последующие стадии.
Согласно схеме становления-старым, быть пластичным значит знать, как придавать форму для того, чтобы приходить в упадок постепенно, в некотором смысле изобретать свой собственный возраст, знать, как «управлять им», как «оставаться молодым». В отличие от этого, утрату пластичности можно понимать как принятие упадка, изъятие, пассивность или чистую восприимчивость окончательного разрушения или же взрыва за неимением средств для создания формы. Вторая концепция определяет старение не просто как постепенный процесс, но также и как событие. Случайный разрыв или же крушение самолета, если хотите. Даже в случае наиболее спокойного старения всегда привносится элемент случайности, измерение катастрофического. Это представление о случайном старении усложняет первую схему. Оно учит нас, что для того, чтобы постареть, становление-старым в каком-то смысле не имеет особого значения. Требуется что-то другое, а именно событие старения. Неожиданное, непредсказуемое, переворачивающее все одновременно. Эта концепция старения не может более называться становлением-старым, но, скорее, ее можно назвать «моментальностью старения», если мы хотим понять ее как непредсказуемое, случайное превращение, подобное тем историям, о которых мы иногда читаем: «ее волосы побелели за одну ночь». Происходит нечто, что ускоряет старость субъекта, оставляя след крушения на процессе становления-старым, который одновременно является и не является его реализацией. Глупая случайность, плохая новость, оплакивание, боль — и вдруг становление замирает, создавая небывалую сущность, форму, индивида.
Так происходит в случае старения или смерти: мгновенность делает различие между естественным и случайным неопределенным. Стареем ли мы естественно или насильственно? Умираем ли мы естественной или насильственной смертью? Не является ли смерть всегда или одной — или другой? Преклонный возраст — это экзистенциальный разрыв, а не непрерывность. Читатель может остановить меня на этом месте, возразив, что то, что обычно разделяет эти два представления о старении, есть не более чем вмешательство патологии. Во время посадки самолета патологическая случайность, которая прерывает становление и вносит событийное измерения превращения, может вмешаться в процесс естественного старения.
Однако мы ни в коем случае не можем разграничить эти две концепции старения, взяв за основание одно лишь появление болезни. На самом деле болезнь — даже если это и повреждение, — может одновременно интерпретироваться и как схема непрерывности, и как схема события. Болезнь точно так же может быть понята как исполнение судьбы в качестве разрыва. В этом смысле Делез оказался прав, когда разместил возможность стать старым и больным в одной экзистенциальной плоскости. На этом основании я могу согласиться, что оба представления о старости могут характеризовать стареющего субъекта, находящегося в хорошем или же плохом здоровье. Только если мы хотим обосновать парадигмы для осмысления старости, исходя из этих двух представлений, можем ли мы на самом деле предложить удовлетворительный подход к психической патологии пожилого субъекта и, следовательно, для позднего лечения?
Первое представление о старении, о становлении-старым, регулируется определенным пониманием пластичности, которая, в сущности, была разработана классическим психоанализом. Использование понятия пластичности (Plastizität) Фрейдом заставляет нас задуматься. Он вкладывает в это понятие два основополагающих значения. Во-первых, существует то, что он называет «пластичностью психической жизни», которую он связывает с неразрушимой природой следов, которые составляют судьбу субъекта. Мы знаем, что для Фрейда никакой опыт не может быть забыт. След нестираем. След может быть деформирован, переформирован — но никогда не может быть стерт. Примитивное не исчезает. Таким образом, в психической жизни: «…каждая более ранняя ступень развития сохраняется наряду с более поздней, которая из нее возникла; преемственность обусловливает сосуществование, хотя это все-таки те же самые материалы, на которых происходила вся последовательность изменений. Прежнее психическое состояние, возможно, многие годы не проявлялось, и все же оно продолжает существовать и однажды может снова стать формой выражения душевных сил, причем единственной, как если бы все более поздние результаты развития были аннулированы, отменены. Эта чрезвычайная пластичность душевного развития ограничена в его направлении; ее можно обозначить как особую способность к инволюции — регрессии, — ибо, пожалуй, получается так, что более поздняя и более высокая ступень развития, которая оказалась покинутой, не может быть достигнута снова. Примитивные же состояния всегда могут быть восстановлены; примитивное душевное в полном смысле слова бессмертно.
Так называемые психические заболевания должны вызвать у дилетанта впечатление, что духовная и душевная жизнь подвергались разрушению. В действительности разрушение касается только более поздних приобретений и результатов развития. Сущность психического заболевания состоит в возврате к более ранним состояниям аффективной жизни и функции. Прекрасным примером пластичности душевной жизни служит состояние сна, к которому мы стремимся каждую ночь. С тех пор как мы научились переводить также сумасбродные и запутанные сновидения, мы знаем, что, каждый раз засыпая, мы словно одежду сбрасываем с себя свою с трудом приобретенную нравственность, чтобы снова надеть это утром».
Фрейд «В духе времени о войне и смерти» (1915) Пластичность таким образом связана с возможностью быть измененным, не будучи подверженным разрушению; ею можно охарактеризовать целую стратегию изменения, которая ищет способ, которым можно избежать угрозы разрушения.
Второе определение, данное Фрейдом пластичности, касается витальности либидо. Пластичность либидо связана с его мобильностью (Bewegtheit), другими словами, его способностью изменять свой объект, не оставаться неизменным, способностью изменять свои инвестиции. Сексуальная и любовная энергия инвестируются в объект, но не обязывают субъект всегда держаться одного объекта; субъект должен сохранять определенную степень гибкости, эластичности для того, чтобы уметь привязываться к другому объекту, другими словами, чтобы оставаться свободным.
Эффективность аналитического лечения зависит в первую очередь от либидинальной пластичности. Пациент должен уметь развиваться, отказываться от предыдущих инвестиций, устанавливать новые связи на их месте, желать по-другому. Пластичность либидо позволяет пациенту перестать быть заложником неизменной душевной структуры, которая обычно оказывается парализующей и болезненной.
Тем не менее Фрейд характеризует старение именно как утрату, или же заметное сокращение пластичности либидо, поскольку сексуальные инвестиции ослабевают. В «Случае Человека-Волка» он утверждает: «О них нам известна только одна вещь, и это то, что мобильность психического катексиса — качество, которое показывает признаки спада с приходом старости». С течением времени, в результате ослабления эроса, пациент более не может начинать анализ. Лечение психических проблем пожилых людей в таком случае было бы заранее обреченным на неудачу. Сегодня вердикт не столь безнадежный, и возможность позднего лечения, безусловно, признается и применяется. В «Возрасте и принципе удовольствия» ле Гуэ возвращается к фрейдовой двойной формулировке понятия пластичности, а именно неразрушимости психической жизни и стойкости либидинальных инвестиций. Он показывает, что стареющий субъект старается компенсировать естественное ослабление либидинальных инвестиций, бессознательно делая акцент на психической жизни, которая отмечена возвращением инфантильных психических форм. Предположительно, пожилой человек возвращается к солипсизму и эготизму ребенка. Либидинальному ослаблению сопутствует усиление частичных прегенитальных инстинктов и нарциссического изъятия. Ференци тоже заметил это, когда писал: «…пожилые люди уподобляются детям, становятся нарциссическими, утрачивая многие семейные и социальные интересы, им не хватает большой части их способностей к сублимации… Их либидо регрессирует до прегенитальных стадий развития».
Ле Гуэ не принимает точку зрения о старении как событии или мгновенном старении. Он пишет: «Установить точную дату, когда начинается психическое старение, представляется невозможным, так как оно не является событием, как рождение, но, скорее, представляет собой медленный, постепенный процесс, напоминающий процесс роста, и он в некоторой степени его прямая противоположность. Тем не менее его психическое начало может быть установлено, так как старение начинается в тот момент, когда иллюзия бессмертия сталкивается с ограничениями либидо, прежде забытыми, когда иллюзия нарушается признаками продолжительного ослабления — будь то утрата соблазнительности женщиной или же уменьшение энергии у мужчины, — ослабления, приводящего ко многими аффективным, телесным, профессиональным и социальным последствиям». Ле Гуэ признает существование «психического начала» старения, но это начало ничем не обусловлено, неточно и является следствием естественного упадка жизни, а не случайных действий, которые могли бы стать контрапунктом подъему.
Это очень конвенциональное, классическое определение старения — которое отмеряет его лишь на основе утраты сексуальной силы («феминности» или «мужественности»), утраты, которая одновременно физическая и психическая, генитальная и психологическая, — утверждает, что упадок должен быть прожит непрерывно, как медленный спуск, без каких-либо внезапных событий или разрывов, без изменений, как если бы конатус вдруг неожиданно стал немым. Нарциссическая сверхкомпенсация в итоге заменит генитальный упадок: старые люди любят себя, потому что они больше не могут любить. Мгновенность старения связана с исчезновением детства и невозможностью найти укрытие в прошлом.
Избавить пожилого человека от его или ее проблем, таким образом, подразумевает поиск новых путей для сублимации, преобразование депрессивной позиции или же настройку баланса либидинального равновесия. Согласно этой схеме, пластичность отсылает именно к неразрушимому, к тому, что может быть повреждено или подвержено разрушению, но что никогда до конца не исчезает. Исцелить неизбежно означает получить поддержку тем или иным образом — через этот остаток, через обрывки детства.
Но можем ли бы быть уверены, что психическая жизнь сопротивляется разрушению, как это утверждает Фрейд? Уверены ли мы, что есть нечто неразрушимое в психике? Уверены ли мы, что детство всегда выживает? Является ли утверждение «сущность психического заболевания состоит в возврате к более ранним состояниям аффективной жизни и функции» всегда истинным? То, что я назвала здесь «мгновенностью старения», возможностью «внезапного» изменения, подрывает и нарушает традиционные определения старости как пластичности. Мгновенность старения оказывается неожиданным событием, связанным с постоянным исчезновением нашего детства и таким образом невозможностью найти укрытие в прошлом, невозможностью регресса.
С точки зрения нейробиологии, преклонный возраст характеризуется мозговой реорганизацией, она подразумевает превращение и изменение идентичности. Как утверждает Джозеф Леду, «когда соединения нейронов изменяются, может также измениться и личность». Превращения, которые за этим следуют, вызывают глубинную перестройку образа «Я», которая приводит субъекта к новому жизненному приключению, от которого нет защиты и которое нельзя компенсировать.
Как мы видим, болезнь нельзя рассматривать как элемент, позволяющий нам отличить становление-старым от мгновенности старости, между постепенной и случайной концепциями старения. Делая обобщения на основе уроков, полученных нейробиологами из изучения повреждений мозга, я бы осмелилась сказать, что само старение может быть понято как повреждение. В конце концов может быть, для каждого из нас старение начинается неожиданно, за долю секунды, подобно травме, и таким образом, без предупреждения преобразует нас в неизвестного нам субъекта. Субъекта, у которого больше нет детства и чья судьба — прожить блеклое будущее.
Когда субъекты, страдающие старческим слабоумием, начинают с нами говорить и вспоминать эпизоды из прошлого, можно ли сказать, что они делают это для того, чтобы освободиться от вытесненного — в каком случае их слова будут разоблачительными? Или же если они говорят что-то совершенно другое, что находится в полном разрыве с той личностью, которой они являлись — таким образом конструируют своего рода фальшивую историю, обман? Концепция случайного старения призывает нас обратиться к другому подходу в лечении, нежели тот, что практикуется в психоанализе. Она требует нас слушать, лечить пожилых субъектов так же, как это делают после взрывов службы спасения — разговаривать и исцелять пожилых субъектов, как если бы они оказались жертвами травмы.
Как верно замечает ле Гуэ, безусловно, «…существует психопатология, которая подходит индивиду, согласно его или ее прошлой личности, согласно его или ее способности или неспособности пережить опыт столкновения со странностью, инаковостью, который причиняет человеку мозговая травма». Также интересно: Лекарство от старости: почему мы так боимся взрослеть Обмануть старость: почему некоторые люди в 70 взрывают танцевальные площадки, а другие едва ходят Два типа старения — прогрессивное и мгновенное — всегда переплетены, и одно подразумевает другое, и я не сомневаюсь, что кто-нибудь возразит, что некоторые элементы разрушенной идентичности всегда останутся, что часть структуры личности сохранится без изменений. Но даже если это так, как много людей покидают нас и покидают самих себя до того, как исчезнуть полностью? опубликовано Отрывок из книги Катрин Малабу «Онтология случайного: эссе о деструктивной пластичности» P.S. И помните, всего лишь изменяя свое потребление — мы вместе изменяем мир! ©
Источник: special.theoryandpractice.ru/malabou-instantaneous-ageing
Первое и наиболее распространенное представление о старении, которое признается как широкой общественностью, так и научным сообществом, является идеологическим конструктом, где старение предстает как естественное завершение жизни, упадок, который обязательно приходит на смену зрелости. Кажется, старение немыслимо без поступательного движения «становления-старым». Наиболее очевидный образ этого становления предложил психоаналитик Жерар ле Гуэ, клинический специалист в сфере пожилых людей, на страницах своей книги «Возраст и принцип удовольствия», где он сравнивает жизнь с путешествием на самолете: «Мы все летали на самолете. Большинство из нас знает… что перелет можно примерно разбить на три этапа: взлет, полет и посадка. Если мы понимаем детство и молодость как взлет, а зрелость как полет, тогда посадку можно считать репрезентацией времени, необходимого для приземления». Старение, таким образом, будет тождественно началу посадки: «Возвращаясь к образу авиации, мы уже видели, что старение можно сравнить с посадкой, которую субъект либо принимает пассивно, рассматривая самого себя с точки зрения биологического детерминизма как пассажира коммерческого рейса, либо же активно проживает ее, если субъект решает взять дело в свои руки, подобно пилоту, который управляет и дает распоряжения». Нет сомнений, что метафора полета характеризует старение как медленный и поступательный процесс, который начинается посредине жизни и который необязательно является линейным или же избавлен от зон турбулентности, но тем не менее он проходит последовательно, поочередно преодолевая все последующие стадии.
Согласно схеме становления-старым, быть пластичным значит знать, как придавать форму для того, чтобы приходить в упадок постепенно, в некотором смысле изобретать свой собственный возраст, знать, как «управлять им», как «оставаться молодым». В отличие от этого, утрату пластичности можно понимать как принятие упадка, изъятие, пассивность или чистую восприимчивость окончательного разрушения или же взрыва за неимением средств для создания формы. Вторая концепция определяет старение не просто как постепенный процесс, но также и как событие. Случайный разрыв или же крушение самолета, если хотите. Даже в случае наиболее спокойного старения всегда привносится элемент случайности, измерение катастрофического. Это представление о случайном старении усложняет первую схему. Оно учит нас, что для того, чтобы постареть, становление-старым в каком-то смысле не имеет особого значения. Требуется что-то другое, а именно событие старения. Неожиданное, непредсказуемое, переворачивающее все одновременно. Эта концепция старения не может более называться становлением-старым, но, скорее, ее можно назвать «моментальностью старения», если мы хотим понять ее как непредсказуемое, случайное превращение, подобное тем историям, о которых мы иногда читаем: «ее волосы побелели за одну ночь». Происходит нечто, что ускоряет старость субъекта, оставляя след крушения на процессе становления-старым, который одновременно является и не является его реализацией. Глупая случайность, плохая новость, оплакивание, боль — и вдруг становление замирает, создавая небывалую сущность, форму, индивида.
Так происходит в случае старения или смерти: мгновенность делает различие между естественным и случайным неопределенным. Стареем ли мы естественно или насильственно? Умираем ли мы естественной или насильственной смертью? Не является ли смерть всегда или одной — или другой? Преклонный возраст — это экзистенциальный разрыв, а не непрерывность. Читатель может остановить меня на этом месте, возразив, что то, что обычно разделяет эти два представления о старении, есть не более чем вмешательство патологии. Во время посадки самолета патологическая случайность, которая прерывает становление и вносит событийное измерения превращения, может вмешаться в процесс естественного старения.
Однако мы ни в коем случае не можем разграничить эти две концепции старения, взяв за основание одно лишь появление болезни. На самом деле болезнь — даже если это и повреждение, — может одновременно интерпретироваться и как схема непрерывности, и как схема события. Болезнь точно так же может быть понята как исполнение судьбы в качестве разрыва. В этом смысле Делез оказался прав, когда разместил возможность стать старым и больным в одной экзистенциальной плоскости. На этом основании я могу согласиться, что оба представления о старости могут характеризовать стареющего субъекта, находящегося в хорошем или же плохом здоровье. Только если мы хотим обосновать парадигмы для осмысления старости, исходя из этих двух представлений, можем ли мы на самом деле предложить удовлетворительный подход к психической патологии пожилого субъекта и, следовательно, для позднего лечения?
Первое представление о старении, о становлении-старым, регулируется определенным пониманием пластичности, которая, в сущности, была разработана классическим психоанализом. Использование понятия пластичности (Plastizität) Фрейдом заставляет нас задуматься. Он вкладывает в это понятие два основополагающих значения. Во-первых, существует то, что он называет «пластичностью психической жизни», которую он связывает с неразрушимой природой следов, которые составляют судьбу субъекта. Мы знаем, что для Фрейда никакой опыт не может быть забыт. След нестираем. След может быть деформирован, переформирован — но никогда не может быть стерт. Примитивное не исчезает. Таким образом, в психической жизни: «…каждая более ранняя ступень развития сохраняется наряду с более поздней, которая из нее возникла; преемственность обусловливает сосуществование, хотя это все-таки те же самые материалы, на которых происходила вся последовательность изменений. Прежнее психическое состояние, возможно, многие годы не проявлялось, и все же оно продолжает существовать и однажды может снова стать формой выражения душевных сил, причем единственной, как если бы все более поздние результаты развития были аннулированы, отменены. Эта чрезвычайная пластичность душевного развития ограничена в его направлении; ее можно обозначить как особую способность к инволюции — регрессии, — ибо, пожалуй, получается так, что более поздняя и более высокая ступень развития, которая оказалась покинутой, не может быть достигнута снова. Примитивные же состояния всегда могут быть восстановлены; примитивное душевное в полном смысле слова бессмертно.
Так называемые психические заболевания должны вызвать у дилетанта впечатление, что духовная и душевная жизнь подвергались разрушению. В действительности разрушение касается только более поздних приобретений и результатов развития. Сущность психического заболевания состоит в возврате к более ранним состояниям аффективной жизни и функции. Прекрасным примером пластичности душевной жизни служит состояние сна, к которому мы стремимся каждую ночь. С тех пор как мы научились переводить также сумасбродные и запутанные сновидения, мы знаем, что, каждый раз засыпая, мы словно одежду сбрасываем с себя свою с трудом приобретенную нравственность, чтобы снова надеть это утром».
Фрейд «В духе времени о войне и смерти» (1915) Пластичность таким образом связана с возможностью быть измененным, не будучи подверженным разрушению; ею можно охарактеризовать целую стратегию изменения, которая ищет способ, которым можно избежать угрозы разрушения.
Второе определение, данное Фрейдом пластичности, касается витальности либидо. Пластичность либидо связана с его мобильностью (Bewegtheit), другими словами, его способностью изменять свой объект, не оставаться неизменным, способностью изменять свои инвестиции. Сексуальная и любовная энергия инвестируются в объект, но не обязывают субъект всегда держаться одного объекта; субъект должен сохранять определенную степень гибкости, эластичности для того, чтобы уметь привязываться к другому объекту, другими словами, чтобы оставаться свободным.
Эффективность аналитического лечения зависит в первую очередь от либидинальной пластичности. Пациент должен уметь развиваться, отказываться от предыдущих инвестиций, устанавливать новые связи на их месте, желать по-другому. Пластичность либидо позволяет пациенту перестать быть заложником неизменной душевной структуры, которая обычно оказывается парализующей и болезненной.
Тем не менее Фрейд характеризует старение именно как утрату, или же заметное сокращение пластичности либидо, поскольку сексуальные инвестиции ослабевают. В «Случае Человека-Волка» он утверждает: «О них нам известна только одна вещь, и это то, что мобильность психического катексиса — качество, которое показывает признаки спада с приходом старости». С течением времени, в результате ослабления эроса, пациент более не может начинать анализ. Лечение психических проблем пожилых людей в таком случае было бы заранее обреченным на неудачу. Сегодня вердикт не столь безнадежный, и возможность позднего лечения, безусловно, признается и применяется. В «Возрасте и принципе удовольствия» ле Гуэ возвращается к фрейдовой двойной формулировке понятия пластичности, а именно неразрушимости психической жизни и стойкости либидинальных инвестиций. Он показывает, что стареющий субъект старается компенсировать естественное ослабление либидинальных инвестиций, бессознательно делая акцент на психической жизни, которая отмечена возвращением инфантильных психических форм. Предположительно, пожилой человек возвращается к солипсизму и эготизму ребенка. Либидинальному ослаблению сопутствует усиление частичных прегенитальных инстинктов и нарциссического изъятия. Ференци тоже заметил это, когда писал: «…пожилые люди уподобляются детям, становятся нарциссическими, утрачивая многие семейные и социальные интересы, им не хватает большой части их способностей к сублимации… Их либидо регрессирует до прегенитальных стадий развития».
Ле Гуэ не принимает точку зрения о старении как событии или мгновенном старении. Он пишет: «Установить точную дату, когда начинается психическое старение, представляется невозможным, так как оно не является событием, как рождение, но, скорее, представляет собой медленный, постепенный процесс, напоминающий процесс роста, и он в некоторой степени его прямая противоположность. Тем не менее его психическое начало может быть установлено, так как старение начинается в тот момент, когда иллюзия бессмертия сталкивается с ограничениями либидо, прежде забытыми, когда иллюзия нарушается признаками продолжительного ослабления — будь то утрата соблазнительности женщиной или же уменьшение энергии у мужчины, — ослабления, приводящего ко многими аффективным, телесным, профессиональным и социальным последствиям». Ле Гуэ признает существование «психического начала» старения, но это начало ничем не обусловлено, неточно и является следствием естественного упадка жизни, а не случайных действий, которые могли бы стать контрапунктом подъему.
Это очень конвенциональное, классическое определение старения — которое отмеряет его лишь на основе утраты сексуальной силы («феминности» или «мужественности»), утраты, которая одновременно физическая и психическая, генитальная и психологическая, — утверждает, что упадок должен быть прожит непрерывно, как медленный спуск, без каких-либо внезапных событий или разрывов, без изменений, как если бы конатус вдруг неожиданно стал немым. Нарциссическая сверхкомпенсация в итоге заменит генитальный упадок: старые люди любят себя, потому что они больше не могут любить. Мгновенность старения связана с исчезновением детства и невозможностью найти укрытие в прошлом.
Избавить пожилого человека от его или ее проблем, таким образом, подразумевает поиск новых путей для сублимации, преобразование депрессивной позиции или же настройку баланса либидинального равновесия. Согласно этой схеме, пластичность отсылает именно к неразрушимому, к тому, что может быть повреждено или подвержено разрушению, но что никогда до конца не исчезает. Исцелить неизбежно означает получить поддержку тем или иным образом — через этот остаток, через обрывки детства.
Но можем ли бы быть уверены, что психическая жизнь сопротивляется разрушению, как это утверждает Фрейд? Уверены ли мы, что есть нечто неразрушимое в психике? Уверены ли мы, что детство всегда выживает? Является ли утверждение «сущность психического заболевания состоит в возврате к более ранним состояниям аффективной жизни и функции» всегда истинным? То, что я назвала здесь «мгновенностью старения», возможностью «внезапного» изменения, подрывает и нарушает традиционные определения старости как пластичности. Мгновенность старения оказывается неожиданным событием, связанным с постоянным исчезновением нашего детства и таким образом невозможностью найти укрытие в прошлом, невозможностью регресса.
С точки зрения нейробиологии, преклонный возраст характеризуется мозговой реорганизацией, она подразумевает превращение и изменение идентичности. Как утверждает Джозеф Леду, «когда соединения нейронов изменяются, может также измениться и личность». Превращения, которые за этим следуют, вызывают глубинную перестройку образа «Я», которая приводит субъекта к новому жизненному приключению, от которого нет защиты и которое нельзя компенсировать.
Как мы видим, болезнь нельзя рассматривать как элемент, позволяющий нам отличить становление-старым от мгновенности старости, между постепенной и случайной концепциями старения. Делая обобщения на основе уроков, полученных нейробиологами из изучения повреждений мозга, я бы осмелилась сказать, что само старение может быть понято как повреждение. В конце концов может быть, для каждого из нас старение начинается неожиданно, за долю секунды, подобно травме, и таким образом, без предупреждения преобразует нас в неизвестного нам субъекта. Субъекта, у которого больше нет детства и чья судьба — прожить блеклое будущее.
Когда субъекты, страдающие старческим слабоумием, начинают с нами говорить и вспоминать эпизоды из прошлого, можно ли сказать, что они делают это для того, чтобы освободиться от вытесненного — в каком случае их слова будут разоблачительными? Или же если они говорят что-то совершенно другое, что находится в полном разрыве с той личностью, которой они являлись — таким образом конструируют своего рода фальшивую историю, обман? Концепция случайного старения призывает нас обратиться к другому подходу в лечении, нежели тот, что практикуется в психоанализе. Она требует нас слушать, лечить пожилых субъектов так же, как это делают после взрывов службы спасения — разговаривать и исцелять пожилых субъектов, как если бы они оказались жертвами травмы.
Как верно замечает ле Гуэ, безусловно, «…существует психопатология, которая подходит индивиду, согласно его или ее прошлой личности, согласно его или ее способности или неспособности пережить опыт столкновения со странностью, инаковостью, который причиняет человеку мозговая травма». Также интересно: Лекарство от старости: почему мы так боимся взрослеть Обмануть старость: почему некоторые люди в 70 взрывают танцевальные площадки, а другие едва ходят Два типа старения — прогрессивное и мгновенное — всегда переплетены, и одно подразумевает другое, и я не сомневаюсь, что кто-нибудь возразит, что некоторые элементы разрушенной идентичности всегда останутся, что часть структуры личности сохранится без изменений. Но даже если это так, как много людей покидают нас и покидают самих себя до того, как исчезнуть полностью? опубликовано Отрывок из книги Катрин Малабу «Онтология случайного: эссе о деструктивной пластичности» P.S. И помните, всего лишь изменяя свое потребление — мы вместе изменяем мир! ©
Источник: special.theoryandpractice.ru/malabou-instantaneous-ageing
