«Я клянусь, что так, как я люблю тебя, мне никогда не приходилось любить»

Один из самых известных писателей XX века обладал не только талантом. Судьба уготовила для него еще один дар — настоящую любовь. Владимир Набоков и его жена Вера прожили вместе 52 года.

Набоков не раз говорил, что без своей Веры он не написал бы ни одного романа. Она была музой, которой он с первой встречи посвящал пронзительные стихи и все свое творчество. На большинстве книг стоит посвящение: «Моей жене Вере».

Супруги были неразлучны, как сиамские близнецы. Даже мысли у них были общие — они вели один дневник на двоих.

Вера занималась переговорами с издателями, договаривалась о гонорарах, писала письма от лица мужа и была его первым читателем. Набоков так и не научился пользоваться телефоном, за него всегда разговаривала жена.

Набоков рисовал для своей Веры бабочек, которые были еще одной его страстью. И, даже расставаясь ненадолго, писал ей длинные письма. Сохранилось 300 почтовых отправлений за полвека их совместной жизни. Спустя много лет их сын Дмитрий издал избранные.

Сайт делится отрывками из переписки Владимира и Веры Набоковых.

Из Берлина в Берлин, 8 ноября 1923 года

«Как мне объяснить тебе, мое счастье, мое золотое, изумительное счастье, насколько я весь твой — со всеми моими воспоминаниями, стихами, порывами, внутренними вихрями? Объяснить — что слóва не могу написать без того, чтобы нe слышать, как произносишь ты его, — и мелочи прожитой не могу вспомнить без сожаленья — такого острого! — что вот мы не вместе прожили ее — будь она самое, самое личное, непередаваемое — а не то просто закат какой-нибудь на повороте дороги, — понимаешь ли, мое счастье?

… я клянусь всем, что мне дорого, всем, во что я верю, — я клянусь, что так как я люблю тебя, мне никогда не приходилось любить, — с такою нежностью — до слез, — и с таким чувством сиянья. И я больше всего хочу, чтобы ты была счастлива, и мне кажется, что я бы мог тебе счастье это дать — счастье солнечное, простое, — и не совсем обыкновенное.

Как мне хочется тебя увести куда нибудь с собой — знаешь, как делали этакие старинные разбойники: широкая шляпа, черная маска и мушкет с раструбом. Я люблю тебя, я хочу тебя, ты мне невыносимо нужна… Глаза твои — которые так изумленно сияют, когда, откинувшись, ты рассказываешь что-нибудь смешное, — глаза твои, голос твой, губы, плечи твои — такие легкие, солнечные...

Ты пришла в мою жизнь — не как приходят в гости (знаешь, „не снимая шляпы“), а как приходят в царство, где все реки ждали твоего отраженья, все дороги — твоих шагов. Судьба захотела исправить свою ошибку — она как бы попросила у меня прощенья за все свои прежние обманы.

Все это я пишу лежа в постели, опирая листок об огромную книжку… Любовь моя, спокойной ночи… Не знаю, разберешь ли ты это безграмотное письмо… Но все равно… Я люблю тебя. Буду ждать тебя завтра в 11 ч. вечера — а не то позвони мне после 9 часов.

В.»

Из Берлина в Шварцвальд, 8 июня 1926 года

«Радость,

раньше чем описывать тебе сегодняшний необыкновенный, оглушительный успех (о котором вероятно будет намек в газетах), должен тебе, как полагается, рассказать мой день. Утром покатил к Заку, под дождем играл с ним в мяч. К обеду была белая, безвкусная рыба и черешни (Нет, ты прямо не можешь представить себе, какой успех!) Затем — все под дождем — понес твою шубку к Анюте (тщательно завернув ее, — не Анюту, а шубку). Метнулся к Капланам (это, знаешь, первый раз такой успех. Я страстно жалел, что тебя не было, радость моя) и в пять уже был дома...

… переоделся в смокинг, отправился к восьми часам на Бельвю штр. 3, где должно было произойти торжество. Из-за занавеса я услышал, как в полной тишине Ясинский назвал меня. И сразу обрушились рукоплесканья. Я раздвинул занавес и вышел на передок сцены. И когда я кончил читать… весь огромный зал, набитый битком, так захлопал, так зашумел, что даже приятно стало. Я трижды выходил… все меня поздравляли, и я ужасно жалею, радость, что тебя не было.

О, моя радость, моя любовенька, как ты поживаешь, что делаешь, помнишь ли меня? Я тебя очень люблю сегодня. А вчера вечером, когда шел по Потсдамер штр., — вдруг почувствовал так тепло, что ты существуешь, — и какая ты радость. Милое мое, счастье мое, милое, милое… Ты не думай, я и вечером сегодня тебе напишу. Ну вот, моя душенька (какая душенька...), надо мне итти, да и второй листочек очень кстати кончился.

В.»

Из Берлина в Шварцвальд, 12 июля 1926 года

«Моя бесконечная любовь, нынче мне не хочется рассказывать тебе о том, как ездил в Груневальд, как обедал, как играл в теннис, как читал мою «речь» на заседании правленья (опять похвалы, похвалы… мне начинает это претить: ведь дошли до того, что говорили, что я «тоньше» Толстого. Ужасная вообще чепуха) — обо всем этом даже нынче не хочется тебе рассказывать, а хочется только говорить о том, как я люблю, как я жду тебя.

Мне хотелось бы, чтобы ничего, ничего не было бы в этом письме, кроме моей любви к тебе, счастье и жизнь моя. Когда я думаю о том, что я тебя скоро увижу, обниму — у меня делается такое волненье, такое чудное волненье, что перестаю на несколько мгновений жить.

За все это время я всего только раз видел тебя во сне, да и то очень мимолетно. Я не мог, когда проснулся, вспомнить весь сон, но я чувствовал, что в нем было что-то очень хорошее; как иногда чувствуешь, не открывая глаз, что на дворе солнце — и потом неожиданно, уже к вечеру, снова задумавшись над этим сном, я вдруг понял что то хорошее, восхитительное, что скрывалось в нем, была ты, твое лицо, одно твое движенье, — мелькнувшее через сон и сделавшее из него нечто солнечное, драгоценное, бессмертное.

Я хочу тебе сказать, что каждая минута моего дня, как монета, на исподе которой — ты — и что если б я не помнил тебя каждую минуту, то самые черты мои изменились бы: другой нос, другие волосы, другой — я, так что меня просто никто бы не узнавал.

Моя жизнь, мое счастье, мой милый чудесный зверь, умоляю тебя обо одном. Сделай так, чтобы я один тебя встретил на вокзале — и больше того, чтобы в этот день никто бы не знал, что ты приехала… Жизнь моя, сейчас поздно, я немножко устал; небо раздражено звездами. И я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю, — и вот как может быть создан целый громадный сплошь сияющий мир — из пяти гласных и пяти согласных. Покойной ночи, моя радость, моя бесконечная любовь. Я сейчас думаю о том, как ты вздрагиваешь, когда засыпаешь, — и еще о многом другом, о том единственном, что словами не выразишь.

В.«



via #image6813810