+10702.74
Рейтинг
29237.12
Сила

Anatoliy

06.04



248 — Корпоративчик по случаю первого тысячелетия Рима. Кстати, случилось это в правление Филиппа Араба. Как явствует из прозвища, был он арабом, сыном вождя из городка Трахонитида. Не помню на 100%, но, похоже, первый мигрант на европейском троне. Ну, в серьезном государстве, во всяком случае.
История умалчивает, отчего решали отмечать именно в этот день, поскольку согласно Марку Терренцию Варрону, Ромул основал Вечный город 21 апреля 753 года до н. э.
Как бы то ни было, но отметили от души. На арене пустили в расход: по десятку гиен, зебр, жирафов и тигров, одного носорога, шесть бегемотов, 20 ослов, 30 леопардов, 32 слона, 40 лошадей, 60 львов. И две тысячи гладиаторов…
Погуляли…

1654 — Подписание грамоты Богдану Хмельницкому Алексеем Романовым. В которой впервые был употреблен титул «всея Великия и Малыя России самодержец». Грамота хоронила надежды на самостоятельность при номинальном подчинении Москве. Ибо прописанное в ней — право императора назначать гетьмана, кукиш в сфере внешней политики и прочее — ставил Украину в полную зависимость от государевой воли. Поскольку оговаривались изначально условия совершенно иные, то о любви и согласии речь, понятно, не шла. А посему по части «измен» — тот еще разговор. Как говорится, «неча на зеркало пенять...»

1896 — Открытие Первых летних Олимпийских игр. Ну, как первых. В новой истории. Объявил об этом король Георг I, отменив таким образом, хотя и формально, запрет на Игры, наложенный еще в 394 году императором Феодосием. В ту пору решили пресечь эту вредную затею как чисто языческий пережиток. 241 спортсмен из 14 стран, Австро-Венгрия, будучи в то время единым государством, представила 2 команды (как чуяли), 9 видов спорта. Россия в силу финансовых затруднений от участия отказалась.
Победителем марафонского забега стал нищий пастух Спиридон Луис. Представьте такое сейчас, да… Больше всех медалей взяли греки — 46, больше всех золота увезли в США — 11

Осенний блюз

Лия Алтухова



В твоей вселенной все еще зовут на чай?
В моей остался кофе и беспросветный блюз.
И просто, без ироний и вечных «нелюблю»,
В 16.40…
На такси…
Встречай…

В твоих мирах еще живут стихи?
Мне снова строки поменять пришлось.
Без лишних, как и что со мной стряслось…
Да, с медом…
Две…
Возможно…
За грехи…

В твоих краях не слышно новых птиц?
Я просто мимо. Залечить крыло.
Мне как-то вот… опять не повезло…
И просто…
Дождь…
Касается ресниц…
К чему советы, друг мой?!
Завтра в путь,
Разгадывать цикличность теорем.
У нас осталось очень много тем.
Я заскочу…
Еще…
Когда-нибудь…

Теперь уже поздно

Ингурен



Теперь уже поздно плакаться
об отсутствии заправок в Атлантике
о сбившемся к черту компасе
о том, что порвался парус.
Некому здесь пожаловаться
не снимут про нас Титаника
крикнуть — не стало голоса
да навалилась старость.
Мы бы молились истово
да уж давно намолено
мы бы просили искренне — но уже все позволено
вот и идем, не узнаны
вот и кричим, не слышимы
толпами многолюдными
благостные да лишние

Вот вспышка гнева, мрак обиды...

Феликс Комаров



Вот вспышка гнева, мрак обиды,
Колючки злости, страха тень
Все это есть, прекрасно видно
И происходит каждый день.
У нас всегда готовы будут
Причины это объяснить,
Не те попались рядом люди,
Не так пошла сегодня «жисть»
Когда эмоция волною,
То в горле ком, в уме бардак.
Тебя несет и ты собою,
Не правишь, ну совсем никак.
Один взорвется фейерверком,
Другой молчит, сжав кулаки…
У каждого своя есть мерка,
Но не о том мои стихи.
За каждой вспышкой притаилась
Мной не осознанная мысль.
Там убеждение сокрылось
И с детских лет оно как быль.
Хотя оно всего лишь сказка.
И если схлынул страсти вал,
Оно проявится отчасти,
Но надо чтобы ты сказал,
Проговорил себе, бумаге,
То слово, что внутри живет.
Тогда оно вдруг станет мыслью
И будет ясен мысли ход.
Как теорему, к аксиоме,
Её тогда свести удастся.
Как призрак в одиноком доме
Возникнет страх, как тень от счастья.
И нежелание увидить
Основы мира своего.
Захочешь ты себя убить
Чтоб не увидеть ничего.
Но этот страх он не всесилен,
Не затмевает он твой взгляд
Хотя тело напрягая жилы
От боли корчится… ты рад
Увидеть, в чем сокрыта вера.
Не та первичная конечно,
У шага точная есть мера,
Иначе прыгать будешь вечно.
Не следуй за лжецом умом,
Он хочет прыгнуть прочь от боли,
Назвать ее ненужным сном.
Разоблачи СВОЮ ты правду.
Увидь свою ты нелюбовь.
Свою к любви почувствуй жажду
И к поиску узнай свой зов!

И только после, быть вопросу —
КТО Я?
Кто ищет?
Кто зовет?
Кто исчезает?
Кто живет?
Родился кто и кто умрет?
Работа эта каждодневна,
Ведь проживанье не экстаз,
Когда разносят болью стены
и отрывают веки с глаз.
Бывает, все уже понятно
И видишь ясно почему.
Но горло жмет железной хваткой
И страшно ночью одному.
Там ни личины, ни событья,
Ни мамы с папами виной…
Первичность травмы,
Быть — не быть Я,
Подвластна милости одной.

How do you do? (реальный случай)

Алеж Катои
Пенсильвания, США




Америка – это вам не фунт изюму и не кило печенья. А даже если и кило, то проглотить его нужно сразу, не морщась, а заодно и фунт сушеного винограда в пасть затолкнуть. При этом улыбаться и вежливым быть. К чему это я? Да вот случай один произошёл со мной, дела давние.

Выгнали меня из Союза быстро, визу в зубы, 72 часа на сборы и отчаливай. Правда, месячишка три в допре помурыжили до этого, мол, стиши антисоветские не пиши, негодяй, Мать-Родину не позорь такой -сякой!
Ну и к капиталистам не обращайся, вишь, гад, на тебя сам Картер приглашение выслал. Самому Брежневу. Мол отпустите, не мучайте, поэт всё-таки, душа живая… Вот и отпустили. Катись…

Костюмчик у меня был полиэстиранный, рубашка белая, нейлоновая, электрическая, туфельки туда-сюда. Ну и словарь мой русско-английский и наоборот, в Великой Британии изданный.
Вот с таким багажом я в Америку и попал. Встретили хорошо. Даже переводчицу дали. Дианой звали. И апартаменты выделили с телефоном и холодильником. Но без переводчицы.
Я холодильник открыл… Батюшки светы! Водка и Кока-кола с Пепси. Чуть сыру и колбасы. Пей да жри! Америка! А Диана уже телефон проверяет. Тут, понимаешь, тебя, как героя, чествовать будут в Сити Холле, завтра… Ты, говорит, речь приготовь на английском, коротенькую, только по бумажке не читай, американцы не любят этого, им Брежнев надоел со своими «сосисками сраными», ты уж без бумажки постарайся, на память. А я, говорит, подсоблю ежели что… Утром позвоню, будь готов, машину за тобой вышлют… Отбой…

Что-то обратно мне захотелось очень… В камеру… Я же в английском ни бум-бум. Знаю только «хау ду ю ду» и «фенькаю ю». И всё. И крышка… И хана…
Одним «дуем» не отделаюсь, как понимаю. Пожевал колбасу, запил с горя «Кокой». Водку не пью, даже глазеть на нее не могу. И за словарь, речугу готовить. Ох и ночка была! Ох и речь- реченька!
Шекспирил я упрямо, на «Отелло» не потянуло, больше на «Виндзорских проказниц». Водка сиротливо смотрела на меня из холодильника и, хотя я всё сожрал и выпил, что было вокруг нее, но, думаю, что похудел на килограмм 10-15.
От ужаса.
Но речугу запомнил. Намертво.

Наступило утро моей «стрелецкой казни». Длинный лимузин подъехал к апартаменту и я сбежал с 4-го этажа, не дожидаясь лифта, чтобы скорее Даяну-спасительницу увидеть и «проказниц» своих вымученных показать. Даяны не было!!! Шоферюга чёрный, как моя жизнь, показал на пальцах (!), что она заболела и даже покашлял для наглядности. Я мысленно вспомнил Даяне и простуду, и родственников дальних и близких и поехал в роскошном лимузине на свою Голгофу…

Умеют, черти американские, митинги устраивать! Красиво. Гирлянды красно-сине-белые, музыка, марши всякие. А народищу! Героя полиэстированного приветствуют. Меня то есть. Старушки какие-то, дядьки важные в костюмах и при галстуках, сцена, микрофон… гильотина… Тьфу… показалось. Руку мне пожимают, по плечам хлопают, улыбаются и щебечут что-то. Я всё «хау ду ю ду» и «фенькаю» в ответ. Ничего, не ржут пока. Терпимо. Ну стали они по очереди к микрофону подходить и поздравлять меня. То, что поздравляют, это я догадался, рожи уж очень добрые у них были. А потом один, самый представительный, в красном галстуке, меня к микрофону подталкивает, мол твоя очередь…

В сине-бело-красном тумане я уцепился за микрофон и начал что-то блеять. Ничего вроде. Понимают. Даже хлопают моей наглости. Ну раз такая пьянка пошла… Оттарабанил я всю речугу, а слова последние, заветные, своему пионеру красногалстучному решил лично произнести. Пожал я ему руку крепко и со слезой в микрофон:" Фенькаю ю за андерстандинг и интеркурс !"

Не понял я что-то… Руку он свою у меня выдернул, покраснел сильнее галстука и к микрофону, затрясся и зашипел на публику. А публика — валяется буквально. Слезьми исходят. Старушки из румян своих выскочили, плачут… Некоторые за живот держатся, стулья опрокидывают…

Где-то через день Даяна приехала. Лыбится, гадюка. И рассказала мне всё, между рыданиями. Мой -то «пионер», сенатором оказался. Ну андерстендинг (понимание) еще туда-сюда, прошло. А вот интеркурс (взаимодействие) всё взбаламутило. Словарик то у меня британский оказался, я по нему и шпарил. А в Америке интеркурсом половой акт называют, тоже взаимодействие, только несколько другое. Не любят здесь британцев.

Года три прошло. Я уже кумекать в инглише начал, газетки почитываю, новости по телику смотрю. Глянь, а там мой «пионер»! Галстук, правда, синий, а он, взаправду, «голубым» оказался. А я три года краснел и огорчался…

Стоило ли?

Ко дню памяти Пушкина

cinico
Москва




Напившись чая с сушками,
Я и не думал ранее —
За что убили Пушкина,
За что смертельно ранили?
На чем была замешена
История безумная —
Неужто из-за женщины?
Да нет! Я так не думаю…

Под грифами секретности
Гипотезы со спорами —
Быть может, он, из бедности,
Связался с кредиторами?
А может, под влиянием
Расчетливого шулера,
Профукал состояние
Богатенького шурина?

Или увлёкся грёзами,
Или поддался неге и,
Шутя, морозы с розами
Зарифмовал в «Онегине», —
И данную оказию
Подвергнув аналитике,
За это безобразие
Его убили критики?

И, всё же, я попробую
Не завтре, а теперича,
Замолвить слово доброе
За нашего Сергеича —
Возможно, был он гением,
И именно поэтому,
(по некоторым мнениям)
Застрелен был поэтами…

Заяц

cinico
Москва




Из замкнутого круга зазеркалья,
Дорогой одинокого скитальца,
В открытые, неведомые дали,
Я выпускаю солнечного зайца.

Беги, мой друг, отсюда без оглядки,
Пока на небе ни единой тучи,
По выцветшей от времени брусчатке,
По лестнице, от бремени скрипучей.

Беги, скачи, подпрыгивая выше,
По веткам, проводам, спеши ― не мешкай,
Поближе к дому, где под самой крышей
Одно окно прикрыто занавеской.

И, сосчитав прищепки на балконе,
С карниза не сорвавшись еле-еле,
Ты перепрыгни к ней на подоконник,
И позови кататься на качелях.

Ночь на Мангупе

Татьяна Мелихова
(Из цикла «Тайны Мангупа»)




В ночь полнолуния огромный красный шар
Поднялся над мистической горою.
Вобрав в себя земли июльский жар,
Он медленно бледнел, чтоб стать луною
Привычной формы, чей жемчужный свет
Сиял над миром миллионы лет.

Так вдохновенно, завернувшись в плед,
Смотреться в бездну неба над землею,
И слушать шепот звезд. Исчезнет след
Былых времен в руинах, словно Троя,
Из памяти людской сотрется лик
Тех, кто молился в нефах базилик.

Сверкнул метеорит. Его огонь,
Взорвавшись в подсознании звездою,
Упал в четырехпалую ладонь
Мангупа. Со склоненной головою
По краю пропасти, уже на грани сна
Прошла феодорийская княжна,
А ветер, сдув слова с холодных губ,
Как мантру повторял: Мангуп, Мангуп…

О вечности

cinico



Когда очнусь от сновидения,
с рукой, протянутой на паперти,
когда почувствую на темени
прикосновенье Божьей матери,

Когда на грани истощения
из рук твоих наемся досыта —
я научусь просить прощения,
упоминая имя господа.

Я научусь, согласно правилам,
не постигать подобной участи,
я научусь казаться праведным,
свершая маленькие глупости;

И в виде жертвоприношения
бросать тебе монеты под ноги,
и биться в маленьких сражениях,
свершая маленькие подвиги…

Когда я волею всевышнего
погрязну в истинах пергамента,
я научусь сидеть под крышею,
довольный крепостью фундамента.

Когда умрут дурные примеси
в крови бродяги и отшельника,
я научусь сидеть на привязи,
довольный прочностью ошейника.

Мы с тобой на "ура" закончились

Азайя



Мы с тобой на «ура» закончились
Под треск тишины и сосен
Лавка, парк, 9 марта.
Не случимся, ни на минуту дольше,
Хорошо не любя, тебя выдохнуть
И не встречаться нам больше
Смело пойти разными тропами
По судьбам других, как положено…
Мять возмездием, вывихом прожитым
Воспоминаний дотошных.
Мы с тобой никогда не случимся…
Вот так просто. Уйди… нет, я первая.