Дворянские няни: уроки безусловной любви

Сегодня от молодых мам нередко можно услышать: «Мы воспитываем детей, как в дворянских семьях…». Под дворянским воспитанием обычно подразумевается традиция передавать ребенка сразу после рождения няне и кор­милице: няня берет на себя все заботы о малыше, а родители продолжают вести светскую жизнь.

Папа и мама, пожимая плечами, ссылаются на историческое прошлое: «Дети воспитывались нянями, и какими вырастали — умными, сдержанными, благородными…».

О том, как на самом деле был устроен институт дворянских нянь, мы побеседовали с Мариной Мелия, психологом и автором книги «Главный секрет первого года жизни».




Марина, какая роль отводилась няне в дворянской семье?

Принципиально иная, нежели сегодня. В свое время меня заинтересовала эта тема, я прочитала много мемуарной литературы, в том числе материалы о жизни российского дворянства и цар­ской семьи. Оказалось, что наши представления о традициях семейного воспитания того времени достаточно поверхностны, размыты, а порой и просто неверны.

До революции няни были не только у царей, дворян и купцов, но практически в каждой состоятельной семье, где мама могла себе позволить не заниматься детьми. Материнские функции брала на себя няня. Но «матерей» каждый месяц не меняют — наши пра-прапра… бабушки это отлично понимали. Задолго до разработки Джоном Боулби знаменитой концепции привязанности наши предки создали традицию, благодаря которой у детей в дворянских семьях был постоянный объект привязанности, свой надежный взрослый — няня.

В русской литературе и живописи существует целая галерея образов дворянских нянь. «Первая в списке» — конечно, пушкинская Арина Родионовна: «Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя…» А кому доверяет свои девичьи тайны Та­тьяна Ларина, влюбившись в Онегина? Совсем не матери: «Ах, няня, няня, я тоскую, мне тошно, милая моя: я плакать, я рыдать готова!..»

Наши поэты посвятили своим няням столько прочувствованных строк, что их родителям впору было бы обидеться. Дворянские няни — явление действительно уникальное. Почти у каждого известного писателя, ученого, государственного деяте­ля была своя Арина Родионовна.

Французский исследователь Жак Ферран в своей книге «Русские няни. Воспоми­нания» так определяет, кто такая русская няня: «Няни не были ни служанками, ни кормилицами, ни гувернантками, они были частью семьи, своеобразной душой семьи, посредником между родителями и детьми». Говоря современным языком, ро­дители передавали няне часть своих полномочий, причем немалую часть.

Родители воспитывали детей одним своим присутствием в доме, а все остальное ложилось на плечи няни. Няня становилась для ребенка «человеком номер один» — и все в семье это понима­ли, поэтому отношение к ней было теплым и уважительным.

По какому принципу в дворянских семьях выбирали нянь?

К подбору няни подходили максимально ответственно, а в цар­ской семье поиск няни вообще считался делом государственной важности. До отмены крепостного права в кормилицы и няни брали, как правило, крепостных крестьянок из тех деревень, где народ был трезвым и добропорядочным. Выбирали женщин здоровых, спокойного нрава, приветливых, добрых, опрятных, усердных, набожных (прежде чем пригласить няню в дом, говорили с ее ду­ховником), готовых любить ребенка, пестовать его, нянчить, вос­питывать, защищать.

Для бедной крестьянки попасть в няни было подарком судьбы. Поэтому няня была кровно, стратегически заинтересована в том, чтобы «прийтись ко двору», чтобы малыш был здоров, привязан к ней, любил ее. Няня знала, что тогда ее не уволят, не оставят без поддержки в старости и болезни, что она обеспечивает себя «до гробовой доски», на всю жизнь — и не только себя, но и своих родных.

Характерный пример — история кормилицы царя Николая I Ефросиньи Ершовой, крестьянки из Красного Села. У нее были две дочери и сын, которые стали молочными сестрами и братом им­ператора. Со смертью Ефросиньи отношения Николая I с молочными сестрами не прекратились: в бухгалтерских документах Анна и Авдотья числились как дочери умершей кормилицы и по­лучали по праздникам причитавшиеся им «поздравления». Когда у Анны родился сын, император стал его крестным отцом, тем самым породнившись с крестьянской семьей.

Кормилица Александра III, уже совсем старенькая, прихо­дила к нему во дворец по определенным дням. Как пишет Илья Сургучев, «Александр Третий твердо знал, что его мамка любит мамуровую пастилу, и специально заказывал ее на фабрике Блигкена и Робинсона».

У императора и няни были свои секреты, они усаживались на красный диван, разговаривали шепотом и иногда даже переругивались: кормилица якобы упрекала его за усердие к вину, он парировал: «Не твое дело», а она спрашивала: «А чье же?».

По словам Сургучева, «эта мамка пользовалась во дворце всеобщим уважением, и не было ничего такого, чего не сделал бы для нее Александр. Говорили, что в Ливадии, на смертном одре, вспомнил он о ней и сказал: «Эх, если бы жива была старая! Вспрыснула бы с уголька, и все как рукой бы сняло. А то профессора, аптека…».



В чем, как Вам кажется, отличие дворянской няни от современной?

До революции нянь отбирали не как домашний персонал — горничную, садовника, камердинера, а как самого важного человека, от ко­торого будет зависеть здоровье и благополучие наследника.

Обя­занностью няни было ухаживать за ребенком, окружать его за­ботой и любовью круглые сутки, день за днем, год за годом, а не так, как сегодня, когда по будням малыша «любит» одна няня, по выходным другая, по ночам третья — кто дежурный, тот и «лю­бит». Конечно, и при самом тщательном отборе бывали ошибки, но в целом установка была такой: няня — это навсегда.

Сегодня все просто: мы ищем няню для выполнения конкретной работы — для ухода за ребенком. Если няня почему-либо нас не устраивает — не проблема, агентство пришлет другую. В любом случае она для нас наемный работник, а значит, человек временный. И для самой няни наш дом — всего лишь очередное место службы. Иначе говоря, сегодня няня — это функция, работа, про­фессия — такая же, как любая другая.

Для дворянской няни забота о детях была не работой, а глав­ным делом ее жизни, ее «служением», ее судьбой. Няня появлялась в доме с рождением ребенка и, как правило, жила до глубокой старости. Именно жила, а не прислуживала. Здесь она обретала свою вторую семью, здесь все считали ее близким и родным че­ловеком — и дети, и взрослые. Она полностью посвящала себя детям, и все ее радости и горести тоже были связаны с жизнью семьи.

Преданность няни семье и детям особенно ярко проявилась в смутное время — в период революции 1917 года и Гражданской войны. Это трагическая страница в истории дворянских нянь. Большинство нянь отправилось в эмиграцию вместе с дворянски­ми семьями. А те, кто остался со своими господами, как могли помогали им, добывая для семьи уголь, хлеб, муку, картошку. Когда родители погибали или по каким-то причинам не могли забрать с собой детей, те оставались с нянями.

В эмиграции нередко дом держался только на няне: она занималась всем — и кухней, и деть­ми, пока ее униженные, погрязшие в проблемах господа пытались хоть как-то заработать. Няня — спокойная, мудрая, уравновешен­ная, терпеливая — становилась центральной фигурой в семье, якорем, который удерживал всех на плаву.

Бывало, что работу находили именно няни, и тогда они содержали всю семью, кор­мили и своих воспитанников, и их совершенно не приспособлен­ных к жизни родителей. Князь Михаил Романов вспоминает, как его няня вязала шерстяные носки, а потом ехала на велоси­педе за 15, а иногда и за 30 километров, чтобы обменять их хоть на какие-то продукты и накормить домашних.

Русская дворянка Майя Дурасова так вспоминает свою няню Лукию: «В 1919 году, перед тем как покинуть русскую землю и уехать за границу, мама предложила няне остаться и вернуться в свою семью, но няня спокойно ответила: “Кто же тогда будет заниматься детьми?…” Няня жила в нашей семье с 1913 по 1941 год. В 1941 году она умерла, и отец устроил ей пышные похороны.

Только после ее смерти мы поняли, что она умерла, возможно, от недоедания — она отдавала нам свои продовольственные кар­точки и отказывалась от еды, объясняя, что она старенькая и ей не нужно много кушать…».

Дворянские няни получали какое-то образование?

Совсем не обязательно, хотя в Москве и под Петербургом, в Царском Селе, существовали даже специальные учебные заведения для нянь, где обучение длилось четыре года. Программа была аналогична пяти годам лицея, к ним добавлялись курсы религиозного образования и ухода за маленькими детьми. После 1861 года в няни шли, как правило, крестьянки, мещан­ки и дворянские девочки-сироты.

А что происходило, если няня допускала какие-то оплошности по отношению к детям?

Дворянские няни, конечно, тоже не были идеальными. Но даже если няня в чем-то провинилась, сделала что-то не так, ее не вы­гоняли. Ну, одернут, поругают, пожурят — в конце концов, в семье всякое бывает. Да, «руки дырявые» — сколько чашек перебила! Ну что поделать, зато для детей она родной человек, дети к ней при­вязаны, и она искренне их любит и заботится о них, на остальное просто закрывали глаза.

Это сегодня принято увольнять нянь за любой проступок, как обычного наемного работника, и няни знают, что в одночасье могут остаться «без места», а значит без зарплаты. Есть семьи, где процесс набора и увольнения нянь практически не прекращает­ся — родители без устали ищут новую няню в надежде, что сле­дующая уж точно будет лучше предыдущей.

То есть, у дворянской няни в семье был особый статус?

Да, няня могла сидеть за одним столом с господами, ей разреша­лось заходить в комнаты, куда не допускалась прислуга. Сословных различий между няней и ее воспитанниками не существовало — отношения были самыми естественными, живыми, реальными. Да, няня могла обращаться к ребенку «Ванечка» или «барин» и на «ты», а могла и строго на «вы» — «батюшка Иван Николаич».

Но при этом ей позволялось все то же, что и родителям: она за­прещала или разрешала, одобряла или наказывала. И если на­зревал конфликт между няней и ее воспитанниками, родители вставали на сторону няни — иерархия взаимоотношений соблю­далась неукоснительно.

Барские няни жили на всем готовом и при этом получали жалованье и одежду. Они ходили нарядными — и дома, и в церковь, и на прогулки с детьми. Няня занималась только ребенком, по­свящала себя только ему — никаких других обязанностей у нее не было, никто даже не пытался использовать ее на каких-то ра­ботах за пределами детской.

Когда в семье появлялись еще дети, няни занимались и ими, а когда их воспитанники вырастали, няни переходили «по наследству» к их детям, а потом и к внукам. После отмены крепостного права многие няни оставались в доме своих господ — и дело здесь, конечно, не в материальной заинтересован­ности, а в удивительной преданности самих нянь и в отношениях, которые складывались у няни с семьей.

Чувствуя уважение к себе, свою нужность, свою значимость, понимая, что ей доверяют самое дорогое, няня так проникалась сознанием своего долга и высокого положения семьи, что в от­стаивании родовых ценностей порой была строже и принципиальнее своих господ. Она следила за тем, чтобы при детях никто не смел ругаться, не сказал бы ничего неприличного, охраняла детей не только от физической, но и от нравственной порчи, пресекала на корню любые «мужицкие замашки» своих воспи­танников.



Если у няни были такие широкие «полномочия», не вело ли это к конфликтам с родителями детей?

Да, сегодня, наверное, бы посчитали, что няня слишком много на себя берет. А тогда это считалось нормальным, ведь няня была для ребенка, по сути, второй мамой, с теми же правами и той же от­ветственностью, она была полноправным членом семьи, а не «временно исполняющим обязанности няни».

Порой, если представления няни расходились с родительскими, няня даже могла позволить себе спорить с господами. В книге Феррана приводится рассказ эмигрантки Надежды Корелиной о том, как ее няня Анна Ивановна «во время прогулок могла сорвать несколько морковок в чужом огороде, дома их мыла и давала деткам погрызть.

Мать постоянно делала ей выговоры: “Няня, ну как же вам не стыд­но воровать, вы совершаете грех, нарушаете Божью заповедь”. — “Как так воровать? — парировала няня. — Как будто это для меня. Я взяла это для детей. Как это овощи принадлежат другому? Они принадлежат Господу Богу, а Бог не против того, чтобы их брали для детей”. И переубедить няню было невозможно».

Если родители рано умирали, именно няня зачастую становилась хранителем традиций, старшей женщиной в доме. Она могла одер­нуть воспитанника, напомнив ему о том, как было принято в семье делать то-то и то-то, как подобает вести себя дворянскому отпрыску, как поступали в таких случаях его отец или матушка и т. д.

Няня наделялась родительскими функциями, но при этом мог­ла позволить ребенку многое, и при няне он чувствовал себя рас­кованным, спокойным и умиротворенным. Родители — это «высшая инстанция», а ласка и нежность — от няни. Это няня должна была утирать слезы, утешать, прижимать к себе, кормить с ложечки, дуть на разбитые коленки, учить молитвам и рассказывать сказки.

Няне можно было рассказать обо всем, поведать самое сокро­венное, а уже потом, получив ее совет и благословение, идти на разговор с родителями. Нередко няням приходилось защищать детей от родительского гнева. Писательница Татьяна Петровна Пассек в своих воспоминаниях рассказывает о том, как няня спасала ее, когда мать, пылкая и порывистая, пыталась высечь ее прутом: «Няня бросалась за мною, умоляла мать меня помиловать, обещалась за меня, что “впредь не буду”, и, если что не удавалось, прикрывала меня своими старыми руками и принимала на них предназначенные мне удары розги…

Высеченную — уносила в дет­скую, утешала, приголубливала и развлекала игрушками или сказ­кой… Вечером, укладывая меня в постель, она тихо творила мо­литву перед образком, висевшим в головах моей кроватки, крестила меня, брала стул и садилась подле… Утром, проснувшись, я встречала тот же исполненный мира и любви взор, под который заснула».

Граф Александр Сергеевич Толстой вспоминал: «…няня была насто­ящим защитником семьи, маленьким Голиафом, способным за­щитить от всех ветров и невзгод. Она всегда была рядом, когда мы в ней нуждались, и одаривала нас бесконечным теплом и неж­ностью. Няня полностью посвятила себя нашей семье…

Она полу­чала мало денег, но у нее было всегда что-то для нас — маленький билетик, монетка, сладость… Она всегда брала самый плохой кусок, оставляя все нам. И когда она умерла, в возрасте 98 лет, она унесла с собой частичку русской души нашей семьи».

Общение с няней становилось для ребенка настоящей отду­шиной, когда вокруг него сжималось кольцо бонн и гувернеров-иностранцев, говоривших на чужом языке и часто применявших наказания. Князь Евгений Трубецкой рассказывал о своей няне: «…право ворчать и бранить нас она признавала только за собой.

Когда бранилась гувернантка, няня моментально становилась на дыбы и делалась центром оппозиции… “Аргутан, сиссистабель, — тотчас отвечал из другой комнаты нянин бас. — Ты сначала ре­бенку благодать покажи — Дух свят, а потом уже аргутан сисси­стабель!”»

«Она любила детей до безумия и так была к нам привязана, что нас считала своей семьей и любила нас больше, чем своих собствен­ных родных», — так вспоминает свою няню Надежда Корелина. А вот что писал еще один герой книги Феррана, Николай Суворов: «Моя няня меня любила как никто другой в течение всей моей жизни. Это была тотальная, полная любовь, без интереса, не ищу­щая ничего кроме моего счастья и благополучия…».

Наверное, благодаря тому, что няни были, как правило, из простых крестьянок, русские дворяне с младых ногтей приобщались и к народному фольклору, и к русской культуре?

Да, для многих русских дворян няня была единственной близкой связью с народом. Благодаря своим простым нянюшкам, их сказкам, присказкам, притчам и прибауткам, пословицам и поговоркам дворянские дети с самого рождения слышали родную речь и пропитывались русским духом.

Это на русском языке их любили, жалели, укачи­вали, убаюкивали, защищали, играли с ними и т.д. И никого не смущало, что мамка или нянька была простой, необразованной женщиной: забавляя, она воспитывала — с помощью тех самых ладушек, пестушек и песен, которые передавались в народе из по­коления в поколение.

Недаром даже в речи российских императоров нет-нет да про­скальзывал народный говорок, унаследованный ими от их дере­венских нянь и кормилиц. В книге Ильи Сургучева «Детство им­ператора Николая II» о царских няньках написано так: «Я отдаю себе отчет, что при невероятной смеси кровей в царской семье эти мамки были, так сказать, драгоценным резервуаром русской крови, которая в виде молока вливалась в жилы романовского дома, и без которой сидеть на русском престоле было бы очень трудно.

Все Романовы, у которых были русские мамки, говорили по-русски с налетом простонародным. Так говорил и Александр Третий. Если он не следил за собой, то в его интонациях, как я по­нял впоследствии, было что-то от варламовской раскатистости. И я сам не раз слышал его “чивой-то”».

Основы православной веры дети получали также от няни: она учи­ла, как стоять в церкви, как молиться, как и что делать в празд­ники. Майя Дурасова пишет, что няня «без громких слов смогла передать моим братьям и мне веру в доброту, в Спасителя, научи­ла понимать смысл молитв. Она жила с верой в Христа, Божью Матерь, святых и никогда не жаловалась на свою судьбу».

Возможно, простая русская няня вносила свою лепту и в «па­триотическое воспитание» — ведь она создавала привязанность не только к себе, но и к родной земле, к родному языку.

В резуль­тате вырастали люди европейской культуры, но русские по духу. Это замечательно иллюстрирует эпизод из «Войны и мира» Льва Николаевича Толстого, когда Наташа Ростова, воспитанная француженкой, в гостях у дядюшки неожиданно для всех начинает танцевать «барыню» так, что все поражены — откуда в ней этот русский дух? А действительно, откуда? От семьи. И, возможно, от няни.

Сегодня мы редко вспоминаем о своих корнях. Мы растим детей на чужих сказках, на диснеевских мультиках, даже нани­маем няню-иностранку в надежде, что она научит ребенка ан­глийскому или французскому, и безумно радуемся, если наш малыш, не успев как следует выучить русский, уже говорит на чу­жом языке. Мы стремимся воспитать ребенка гражданином мира, заранее присматриваем ему какую-нибудь европейскую частную школу, колледж, университет…

Безусловно, и знание языков, и умение чувствовать себя сво­бодно в любой стране важны, но не менее важно помнить, кто мы и откуда, ощущать свою принадлежность к кому-то и чему-то — это дает нам психологическую устойчивость и необходимо каж­дому. И русские аристократы это отлично понимали: много вре­мени проводившие за границей, прекрасно говорившие и читавшие на нескольких языках, они были не просто князьями, а русскими князьями.

Да, во многих дворянских домах принято было говорить меж­ду собой по-французски, во всяком случае какие-то важные, изящные или пикантные моменты обсуждались исключительно на французском. И приставленные к детям бонны и гувернеры, как правило, были иностранцами. Но няни в доме были русскими!



Что такого было в этих простых женщинах, что воспитанники любили и почитали их всю свою жизнь?

Я думаю, это бесконечная доброта, преданность, верность семье, терпение, мудрость, религиозность, чувство собственного достоинства, жертвенность. А главное, они просто любили детей, лю­били беззаветно и преданно — так, как, казалось бы, может любить только родная мать.

Об этой взаимной любви удивительно трогательно и поэтично сказал князь Михаил Романов: «Мы вместе прошли жизненный путь длиной в 50 лет. Я не всегда был там, где она была, потому что приходилось все время работать, очень часто далеко от дома. Но каждый раз, возвращаясь, я знал, что она будет здесь. Ее ста­рый платок на голове, ее блузка, ее ночная рубашка, ее улыбка, ее открытые руки. Когда я ее обнимал, она мягко стучала мне по спине, желая сказать “Аккуратно, аккуратно, не сломай меня”. С первого взгляда она знала, если у меня с работой шло все хо­рошо или если были трудности. Я настаиваю на этом, она не уга­дывала, она просто знала… Годы проходили, и из подростка я стал мужчиной. Но не для нее. Та же любовь, нежные слова, поцелуи, благословение на прощание, пусть даже я покидал дом всего на несколько часов — были оди­наковы. Она научила меня многому, но главное, это был урок абсолют­ной любви, которая была всегда, в каждый момент нашей жизни, и во всем — и в маленьких, и в больших вещах. Для меня, Фима, ты всегда со мной. И однажды, когда я тоже окажусь “по ту сто­рону”, я встречу душу кого-то, кто меня возьмет за руку. Это будешь ты, моя няня…».

Конечно, в наше время было бы наивно призывать брать няню, чужого человека, пусть даже замечательного, в дом, в семью на­всегда. Да это и не нужно — и мир другой, и мы другие. Все из­менилось кардинально — люди, жизнь, отношения. И прекрасная русская традиция, вероятно, безвозвратно утеряна. Но сегодня, когда мы говорим «делаем, как у них», надо четко представлять, а как именно было у них и как есть у нас.

Вот мама-княгиня встречается с детьми за обедом, благослов­ляет их на сон грядущий, целует перед отъездом на бал. Вот она отправляется на курорт, оставляя детей с няней… И у нас вроде бы все то же самое: одни мамы с утра до вечера пропадают в офисе, другие занимаются делами — сначала фитнес, потом встреча с друзьями, вечером театр, концерт или светское мероприятие. Уезжая за границу, мама тоже оставляет детей с няней, да еще и наблюдает с помощью видеокамеры, что про­исходит в доме.

Да, и в том, и в другом случае детьми занимается няня. Но на этом сходство и заканчивается. Дворянские мамы, в отличие от нас, прежде чем упорхнуть на бал, заботились о том, чтобы ребенок не чувствовал себя одиноким и заброшенным. Мы совсем не идеализируем ни дворянских мам, ни дворянских нянь — по­нятно, что и в те времена бывало всякое, — но существовала определенная традиция, система.

И благодаря ей рядом с малы­шом всегда был близкий человек, который обеспечивал ему без­опасность, покой, тепло, заботу, внимание, для которого ребенок стал родным, готовый посвятить ему и его семье всю свою жизнь.

Можем ли мы сегодня создать детям те же условия, какие были в дворянских домах? Наверное, можем, если с нашим ребенком будет не временщик, а любящий и преданный ребенку человек. И только тогда мы можем быть спокойны за наших детей и с легким сердцем «отправляться на бал».