Anshe



И не в пору колени ручками хрупкими обнимать,
черепица холодная, мокрая, детка, простудишь зад.
Что ты ищешь над ветками? Возвращайся уже назад,
справедливость и честность на крыше, знаешь, смешно искать.
Помнишь, детка, Малыш и Карлсон, сбежавши от Фрекен Бок,
напугали здесь жуликов, приведеньями из белья?
Что молчишь, кто опять обещал тебе туфли из хрусталя,
под корсетом умело проткнувши клыками упругий бок?
Перестань, не дури, я устал, что субботы тебя снимать,
греть компрессы, настойки, носочки, лечить затяжной бронхит…
Мне звонят на рабочий и каждый звоночек тобой горчит,
я седею… Кого же из нас ты задумала наказать?
Ты наслушалась сказок, где ты принцесса, — в башке дыра,
подступает гроза, а в тебе столько тока … и ливень льет,
детка, молния близко, а жизнь жестока, громоотвод —
это ты в ближайшие сто минут, умирать еще не пора.
Не лови искры вдохами, упираясь в антенну лбом, —
по пожарной тихонечко, об карниз не порви подол,
слазь с умом, и не злись, и живи наконец-то уже с умом,
каждый мальчик, мужчина, парень, в равной степени балабол…
Мне б отдать дело сменщику и домой поспешить скорей,
ждать детей, целовать жену, слушать ложь, говорить ей чушь, —
не тебя дрожащую, близкую нести под горячий душ,
но куда ж от тебя уйти, до продрогших костей, моей…

Инна Яровая



Крылами забило пришедшее лето –
Нечетко, размыто, едва силуэтно.

Лета прошлых жизней в себе воплотив,
Сюжеты стихов и иных перспектив.

Чаруя набором живых акварелей,
Летят, обгоняя секунды, качели.

Летят занавески, легчайшие флаги,
Твои прикрывая открытые фланги.

Ток крови по венам, корней переплёт –
И руки крестом, а хотелось – вразлёт.

Что может надёжней… ты дома и в кресле…
Но что-то вздохнёт, тихо охнет и треснет.

И капли проступят… а пота ли… крови…
Как ягоды лета – земные любови.

Уляна Задарма



О хлопчику смішний, озброєний так юно
примарними словами «Назавжди» і «Моя»…
… нескорена встає Любовна Джомолунгма…
І Хлопчик прагне звершень…
Так відчайдушно… Вперше…
І як Йому сказати? — Хай буду це не я.

… бо Ви — дзвінка струна… А я — вже відлунала.
Чи ж варто дисонансом рубати світ?.. Тому
"… плєснітє колдовства в хрустальний мрак бокала..."
й миніть.

Не зазирнувши в мою порожню тьму.

Феликс Комаров



То что всегда было светом
казалось тьмой
холодным ветром
чужой судьбой.

То что казалось границей
было мостом
и страха лица
тают в сон.

То что казалось болью
горло в хват
пшеничным полем
плывет в закат.

То что порвало душу
сталью бед
наилучший
путь в свет.

Тим Скоренко



С известных полотен, из белых квадратов кроссворда, с потёртых страниц, с гобеленов на серых стенах спускается в новую Францию Генрих Четвёртый и смотрит угрюмо, во что превратилась страна. Он видит безвластие, пошлость, доносы, поклёпы, он видит не то, что хотел бы — и это сигнал к тому, чтобы снова вернуться обратно в Европу, сжимая в стальном кулаке торгашей и менял, тяжёлой ступнёй прижимая к земле президентов и кости министров стальными зубами дробя — вернуться в Париж. В Копенгаген. В Вестминстер. В Сорренто. Вернуться туда, где давно ожидают тебя.

И ты возвращайся, мой друг, ты вполне ожидаем в десятке-другом городов, не считая Москвы: взывают к тебе дребезжащие ночью трамваи и насмерть завязшие в камне подъездные львы, тебя ожидают печальные кариатиды, несущие тяжесть столетий на хрупких плечах. Раз имя твоё засветилось в анонсах и титрах, будь добрым теперь за известность свою отвечать. Когда бы ты был просто пешкой на шахматном блюде, печальным солдатом с одной оловянной ногой, тогда бы ты мог оставаться в тепле и уюте, сидеть на трофейных харчах — но ты был бы другой. А ты настоящий успел превратиться в легенду, в объект поклонения, в лучшую бомбу для масс. Вернись в Петербург. В Братиславу. В Рейкьявик. В Сорренто. Ты нужен не где-нибудь, друг мой, а здесь и сейчас.

И вы возвращайтесь, любимцы рабочих предместий, из мраморных комнат — в лачуги, откуда пришли, из мира продажной любви и рассчитанной лести обратно к крошащимся комьям бесплодной земли. Здесь звёздное небо — не смог, как в промышленном центре, здесь сложные женщины, стойкие к вашим деньгам, и это бесценно, настолько, собратья, бесценно, что стоит упасть к их изящным точёным ногам. Дорога обратно не стоит ни пенса, ни цента, ни выстрела в воздух, ни взгляда Венеры в мехах — вернитесь в Марсель. В Бужумбуру. В Тирасполь. В Сорренто. Дорога свободна, погода на редкость тиха.

А я не вернусь. Никуда, никогда, ниоткуда. На выкрики всех пустобрехов отвечу: нельзя. Чума и проказа — полезней, чем просто простуда; враги несомненно важнее, чем даже друзья. Я лучше наделаю новых прекрасных ошибок, я сделаю что-то не то и, конечно, не так, пройду через сотню Гунибов, Цзиньчжоу и Шипок — везде проиграю и буду, как раньше, дурак, и слово своё променяю на хлеб и на воду, на место у печки, на чей-то закадровый смех, на то, чтобы каждое утро — другая погода, трава в январе, а в июле — серебряный снег. И линия жизни ползёт по руке эвольвентой, куда ни смотри — отовсюду растут города. Я еду в Бангкок. В Тегеран. В Хониару. В Сорренто. Я там не бывал — и поэтому еду туда.

Your text to link...

Уляна Задарма



Коли у принцеси немає дракона…
ну… тобто принцеса така… БЕЗДРАКОННА,
не тішить принцесу ні торт, ні корона,
ні сукня новенька, ні плюшевий слон…

Бо сняться принцесі бали і турніри,
де принци відважні, де принци сміливі
рятують із вежі принцесу вродливу…
То ж СПРАВЖНІЙ принцесі ПОТРІБЕН ДРАКОН!

Він дуже Високості кожній згодиться-
лякати несправжніх ПІДРОБЛЕНИХ принців.

Инна Яровая



Ворвался ливень в конец июня… терзает белый подоконник.
А Вы, конечно, никак не Бунин, всего-то только его поклонник.
К обеду – рано, а к чаю – поздно, экспресс не скоро, скорее, ночью…
О, Вы сегодня такой серьёзный, а я привыкла к Вам – между строчек.
Желтеет пресса, листая время, бумажный гений теряет внятность.
Вы говорите, что я не с теми, что я не в теме.
О, как занятно!
Что мне сигналят… Да бросьте, сударь! –
я вечно с Вами, куда же в ливень…
Ещё минуту я здесь побуду. А Вы… да что ж Вы такой наивный!
Та наша встреча… да, не случайна, но дождь все глушит, слова глотая.
Отплыл от пирса чужой «Титаник», и только чаек – родная стая.
Наш мир разводит войну и судьбы.
«Мадам, поймите, такая жалость…»
Всего-то ливень, мы позабудем,
как сердце в точку однажды сжалось.

Anshe



И совсем не останется времени на трамваи,
а в сусеках карманных не вымести горсточки на такси.
Побежала б с текущей слюной, как бежит борзая,
полетела бы лебедем, обогнавши вожачку стаи,
по ладошечной карте нашла бы флажочек твоей стези,
только ноги уже не те, и крылья покрылись, знаешь,
под песками упавших крепостей, перьями из седин…
А в подземке меняют жетоны на ржавый лозунг,
я б метнулась к тебе по веткам, но в горле прокис девиз.
Нас кормили из чайной ложки кровавой прозой,
на любой непокор незаметно готовя охапки розог,
суицидникам в мыслях далеких, уже подпилив карниз.
А жонглёр белых шахмат для люда припас свой козырь, —
как летит королева черная с белой короной вниз.
Ряд причин из политики, смерти, дыры в асфальте,
из немаленькой разницы толщины наших белых кож.
Потускнела печать на иссохшем листе гарантии,
и мне хочется крикнуть: “меня точно так израньте,”
чтобы страх не въедался, что ты стал на прежнего не похож.
Я б к тебе добралась без брони, через: ”Не стреляйте!”
Если б знала, что точно меня ты в глубоких окопах ждешь…

Феликс Комаров



Смотреть в себя — там облако, там море, там ураган, пустыня, снег и зной
Раскрытое пространство прошлых судеб и люди, что соткали образ мой
Там бесконечный карнавал уродцев — одеты маски часто набекрень
Там тени в асфоделиях забытых кричат беззвучно, облекая в боль
Костры прошедших лет — в них дымкой мать, а пеплом в них отец
И длинная цепочка уходящих друзей… врагов…
начало и конец
По ленте бесконечности скользящий
Все это я, живущий сном во сне, страдающий от призраков минувших
Взыскующий и верящий, что лучше мне раствориться в пустоте пространств
Но все пространства тоже лишь во мне, как тот чулан, где прячешься от гнева
Безжалостных и яростных богов
И эти боги тоже все во мне
И я в себе…
И большего не скажешь.

Тим Скоренко



Никаких катаклизмов. Спокойны под нами плиты,
Не рождают двуглавых чудовищ глубины вод.
Я люблю свой народ. Только он — против Ларри Флинта,
И на данный момент мне не нужен такой народ.

Ужасает меня не опасность военных действий,
Не подземный террор, не шахиды на всех углах,
Не железные псы, пожирающие младенцев,
Не по тёмным проулкам плодящаяся урла —

А отсутствие права на слово, которым можно
Сокрушать государства и праведный суд вершить,
Расставлять по местам, по церквям и по цвету кожи,
По оттенку волос и по выкройке паранджи.

Поменялись слова — только слава осталась та же,
Манекены по-прежнему ходят голосовать,
И над ними сурово стоит с батогом на страже
Человек, под контролем которого все слова.

У меня есть права выбирать по себе учебник,
По себе выбирать отношение к меньшинству,
Индустрию разврата из области развлечений,
Кишинёв и Канберру, Монровию и Москву,

И свободу, в границах которой не будет сплина,
И дорогу назад, если я не хочу вперёд…
Я люблю свой народ. Только он — против Ларри Флинта,
И на данный момент мне не нужен такой народ.

Your text to link...