В Бобруйск, Жывотное!

В Бобруйске было тесно и шумно.
На автовокзал то и дело подъезжали междугородные автобусы, из которых вываливались новые партии Жывотных. С совершенно потерянным выражением на заросших шерстью, перьями или чешуей мордах, они озирались по сторонам, пытаясь понять, что же занесло их сюда — случайное пожелание или чья-то злая целенаправленная воля?

Впрочем, Жывотные, которые толпились на перекрестках и стадами бродили по проспектам, никого не удивляли. Было просто очень неудобно. Пришлось даже перекрыть судоходство на Березине — стаи водоплавающих Жывотных совершенно запрудили реку. Довершая картину, всюду валялись громадные кучи навоза, повергавшие в отчаяние местное ЖКХ — поскольку Жывотные очень извинялись, но гадить не переставали.
В мэрии глава города ругался с кем-то по телефону:
— А я вам говорю, что не могу! Нет! И не просите! Да мне все равно, хоть с Луны! Если вы в своем Южно-Сахалинске с ума посходили, то нам ваших Жывотных навязывать не надо! Что там у вас? Камчатские крабы? Вы бы еще лягушек послали… Нет, и не просите!
В коридоре нервничали журналисты. Корреспондент «Бобруйского курьера» громко жаловался коллеге с телевидения.
— Ты представляешь, эти Жывотные совсем обнаглели. Прихожу вчера домой — а там целое сборище. Слон какой-то, два крокодила. Заняли ванну и не пускают. На кухне кто-то пьет, жену напугали…
Телевизионщик только тяжело вздыхал, нервно покручивая в руках микрофон.
— И самое главное-то что! — продолжал журналист. — Вот, к примеру, скажешь ты такому крокодилу: иди, мол, выпей йаду! Так он и пойдет и выпьет. А что толку? Назавтра же за это место будут драться три других крокодила… или медведь какой-нибудь. Аптеки уже круглосуточно работают, а йаду все равно на всех не хватает.
Из кабинета мэра вылетел злой как черт, директор Бобруйсктеплосетей". Он отмахивался от секретарши, вцепившейся в полу пиджака, и орал во всю глотку:
— Да пошли вы все! У меня тут что — концлагерь? Чуть что — «ф топку», «ф топку»! Над всем городом уже и так смог в пять этажей! Ладно, если гуси какие-нибудь, а если коровы? Вот ты, — он расстроенно накинулся на телевизионщика и стал трясти его за локоть, — ты когда-нибудь корову в топку пихал? Или коня?
Опешивший корреспондент молча замотал головой, выдирая локоть из цепких пальцев.
— Вот! — торжествующе закричал директор. — А они хотят, чтоб я пихал! У меня все топки уже работают с повышенной нагрузкой!
— А если йаду всем? — робко заикнулся кто-то из толпы журналистов. В этот момент из кабинета вышел расстроенный начальник Управления здравоохранения. Услышав последнюю фразу, он остановился.
— Йаду… — с горьким презрением сказал он, качая головой, — йаду… грамотеи вы все, как я погляжу. А с разлагающимися трупами что делать? А горожане? Если они йаду выпьют? Здесь, конечно, Могилевская область, но люди-то жить хотят. Впрочем, — тут главный городской врач оживился, — есть одна идейка…
Журналисты напряженно ждали.
— Газенваген! — наконец, обведя глазами всех, гордо сказал главврач. Работники СМИ довольно зашумели. На радостях кто-то даже поддал ногой слепого крота, невесть откуда взявшегося в коридоре мэрии. Крот кувыркнулся в воздухе, врезался в стену, теряя круглые очки, и быстро исчез за углом.
— А я говорил же — давно пора! В газенваген Жывотных! — корреспондент «Курьера» хлопнул своего приятеля по плечу. — А потом собрать — и ф топку!

… По главной улице Бобруйска двигалась многотысячная толпа.
Горожане, размахивая плакатами «Бобруйск — закрытый город!» и «Жывотные, go home!» дружно скандировали лозунги. Тут же в толпе шли и старые Жывотные, коренные бобруйчане, с неодобрением косившиеся на вновь прибывших. Они несли транспарант «Все Жывотные равны, но бобруйские равнее».

Вновь прибывшие Жывотные мрачно смотрели на демонстрацию. всем своим видом стараясь показать, что они здесь совершенно случайно, как бы даже и проездом. Получалось плохо.
В небе прогудел пассажирский лайнер, заходящий на посадку. Крылья у него прогибались под тяжестью Жывотных. Но ебаный словарь так настроение пересрал, что даже и думать не могу о чем-то другом. Вернее уже о нем не думаю, а просто сижу с отстойным настроением.