Лия Алтухова



Она пишет: пошли проливные дожди,
Кожа слазит пластами, проклятое солнце.
В племенах Папуа поменялись вожди,
Мы застряли и ждем — может быть рассосется.

Привыкаю менять полюса, города
Посливались в один, все равно где проснешься.
Я теперь осознала, что есть «никогда»,
И что нежность к тебе, как святая вода,
Даже если ты к нам никогда не вернешься.

Она тихо вздыхает: ты как? без тревог?
Озаряешь свой мир голливудской улыбкой?
Помнишь, в Лондоне мы так ругались на смог,
А потом ничего, вроде как и привыкли…

А в дветыщи десятом суровый Берлин?
Ты орала в Сильвестр: проклятые фрицы!)
Мы остались с разлукой один на один,
Каждые сам себе раб и себе ж господин,
В царстве глупых принцесс в ожидании принцев.

Здесь одни полиглоты, но не с кем молчать,
А так хочется с кем-то за чашкою чая…
Над Атлантикой крайне опасно летать.
Будешь мимо — звони, я безумно скучаю.

1860 — Создание «Пони-экспресс». Прекрасная сама по себе идея — сделать трансконтинентальную почтовую службу — столкнувшись с суровой действительностью, протянула недолго. От Сент-Джозефа в Миссури до Сакраменто было примерно три тысячи сто километров пересеченной местности, которые нужно было преодолеть за 10 суток. Доставка почты больше походила на квест. На вооружении у курьеров было два кольта и охотничий нож. Почтовый груз приатачивался к седельным сумкам и запирался на замок, ключи от замков были на станциях в начале и конце маршрута. Смена лошадо была примерно через каждые 10 миль на станциях, где курьеры не особо задерживались — 2 минуты на переброску сумок на свежего коня — и вперед. Платили ребятам за подобное развлечение 100 долларов в месяц (приблизительно 2500, если привести к нынешнему эквиваленту), стоимость доставки была 10 долларов/унция(31 гр). Недешево, мягко говоря. Но даже не это пустило под откос «Пони-экспресс». Постоянные нападения на курьеров плюс развитие новых средств связи (телеграф, в частности), привели к тому, что через полтора года компания прекратила существование...


1973 — Официальное рождение штрих-кода. IBM представила свою новую разработку, родители — Бернард Силвер и Норманн Джозеф Вудленд. Сейчас уже сложно представить фасованный товар без этого, а ведь было, было… Ужас тех совковых очередей не в последнюю очередь из-за отсутствия таких привычных нынче штучек.
Кстати, первые коды были круглыми для уменьшения возможности ошибки при считывании. Однако тестирование в одном из магазов в Цинциннати показало обратныйы результат — в случае, если круги слегка съезжали при печати, сканер отказывался считывать «увиденное». В результате предложенный IBM UPC-код оказался более удачным и был принят в работу. Разработали его всё тот же Норманн Вудленд и сотрудник IBM Джордж Лаурер.
Сегодня чаще используется штрих-код EAN-13, записанный с помощью полос разной толщины и с помощью 13 цифр. Его наносят на 80% мировой продукции

1876 — Итоги работы комиссии Менделеева, касающиеся спиритизма. Да, мода, пришедшая в то время из США, оказалось весьма раздражающей для Дмитрия Ивановича. Настолько, что он инициировал создание серьезной комиссии, которая занималась вопросами «столоверчения». Выводы воспоследовали весьма категорические — медиумизм есть шарлатанство чистой воды и развод на бабки, хотя оппонент Менделеева почтенный химик Бутлеров с выводами комиссии не согласился, оставшись при своем мнении. Позже он даже книжицу издал при содействии Аксакова: «Сборник статей А.М.Бутлерова о медиумизме».
То, что в России/СССР/России этот интерес не угасает на протяжении многих десятилетий — понятно. Но с какого лешего в Штатах этим интересуются — для меня загадка. Страна-то в целом благополучная…

1912 — Упомянут термин «джаз». Отличилась «Los Angeles Times». А уже через пять лет категорическую характеристику джазу выдал «Literary Digest»: «джаз — это музыка, заставляющая людей трястись, прыгать и корчиться». Версий происхождения этого слова — пруд пруди. И экстатический крик афроамериканцев, и африканская jaiza — звук барабанов; арабское jazib — … Французов приплели — jaser — болтать. В целом, принимать как музыкальное явление поначалу не торопились. Но пришлось. А уж как относились к джазу в бывшем Союзе… Но ниче, он это пережил и вполне недурно себя чувствует

1958 — Законопроект об учреждении NASA. Холодная война, противостояние систем, и тут СССР запускает первый спутник. Холодный душ, «надо шото делать». Отошедши от первого шока, Эйзенхауэр создает комитет, который с того времени и занимается всеми вопросами, касающимися освоения Космоса, если эти они не пересекаются с темами национальной обороны.

Лия Алтухова



У тебя на ключах самолет и
Живой заразительный смех.
Нам бы скрыться сегодня от всех.
Два часа остается до взлета…

Два часа чтобы минус на плюс,
Но выходит опять плюс на минус.
Тебя встретит приветливый Вильнюс,
Я в Варшаве одна приземлюсь.

Я уже начинаю скучать…
Я устала от вечных прощаний.
Не давай никаких обещаний,
Два часа будем просто молчать.

Будем просто читать по глазам,
Обниматься, заваривать кофе,
Неминуемо быть катастрофе,
И моим запоздавшим слезам.

Через нервных 120 минут
Мы расчертим венгерское небо.
Просто помни, что где бы ты не был,
Есть места, где тебя очень ждут.

Это будет красавец Милан,
Или серый и пасмурный Киев,
Самолетам даны были крылья
Сокращать отдаленности стран.

Феликс Комаров



Кто чаще всех приходит в гости,
Обида, злоба иль печаль?
Кто жжет огнем и гложет кости,
Из сердца давит вой и лай?
Кто как паук, опутав мыслью,
Тебя сжирает по частям?..
В борьбе ты вянешь, словно листья,
Теряешь путь к своим мечтам.
Сопротивленье бесполезно,
Но есть еще один подход –
Стать не здоровьем, а болезнью,
Опередить ее восход.
Стать ее силой, страстью, пылом.
Взглянуть на мир с ее зрачков.
Напрячь телесные все жилы…
Пусть бьются вены у висков.
Почувствовать ее желанье,
Вкус крови мира на губах…
И это будет состраданье,
Тому, что есть, как боль и страх.
В тибетских практиках богами,
Из гневной мандалы бардо,
Ученики свой пыл являли,
Перелепив себя в одно.
И дав энергии названье.
Не злость, а Шива восставал.
И прекращалось душ терзанье,
Когда обиды мутный вал,
Вставал волною Посейдона,
Стирая горы и леса.
Не важно, бог, киборг… из стона,
Рождались песни голоса.
Не подавив и не присвоив,
И не отбросив правду сил…
Живи! как проживает воин,
Так как пока еще не жил!
Но помни, сокровенной силой,
Привычный мир не разрушай!
Для мести роют две могилы.
Прощенье, ад раскроет в рай.
Увидь, что сила и бессилье-
Не две — одна лишь сторона.
И некому распасться пылью,
Когда страдалец — призрак сна.

Марина Юнг
Гамбург




Улица гонит цветные огни рекой,
Капли тихонько шуршат по окну вагона.
На пересадке привычно сольюсь с толпой.
Словно второе рождение – путь домой…
Можно кемарить под пение телефона.

Медленно сходит на нет полоса зари,
Каменным джунглям огни назначают втречи.
Тихо в наушниках мчится в свой ад Крис Ри,
И, зажигая на улицах фонари,
Город смывает дождем отшумевший вечер.

День, угасая, спешит дописать строку.
Шум муравейника тише, темнее дали…
Каждый устало плывет к своему мирку:
Кто к детворе, кто к компьютеру, кто к пивку.
Только дымы на окраинах не устали.

Город, который упрямо я день за днем
Пересекаю по длинной диагонали…
Я с ним на ты, и язык мне его знаком,
Мы с ним почти ужились и почти вдвоем,
Он уже мой, хоть не нравился мне вначале.

Только на смутной картинке, как за стеклом,
Из параллельно-туманного зазеркалья
Тень моя движется в Городе, но другом –
Мы с ним на Ты, и все сны остаются в нем
Той, неслучившейся жизни немой печалью…

Михаил Пучковский



Я ослушался Бога. Три дня в глубине шеола
Горько плакал, молился, сжимал в объятиях корни.
И, рожденный заново, вышел в рассветный холод,
К Ниневийским пустошам с чахлой травою сорной.

Вот и ров пересохший, река превратилась в лужу.
В крепостные стены вползает, змеясь, дорога.
Город много грешил, город будет теперь разрушен.
Ниневия, услышь! Я – пророк, я – посланник Бога.

Я искал справедливость, а Бог нашел оправдание,
И оделся город во вретище покаянно.
Бог судил милосердно, а я всё ждал воздаяния,
Уходя на восток, от несчастья шатаясь пьяно.

Миновали кромешные сотни лихих столетий,
И в державах иных совершенно иные люди
Поднимают на щит справедливость — отцы и дети,
И родня, и соседи сурово друг друга судят.

Между нами кордонным рвом пролегла речушка,
Сотни лет неспешно текущая сонным лугом.
«Ты зачем сожгла наш дощатый мостик, дочушка?»
«Вы злодеи, папа. Теперь не видать вам внуков».

Нас вражда разделяет бессмысленно и нелепо.
Нас пространство и время сжимают неумолимо.
Но, ценою креста над Голгофой, дарует небо
Очерствевшим – любовь, милосердие — справедливым.

Инесса Доленник



Кто-то пишет легко, кто-то пишет – я знаю – играя.
Это не про меня. У меня всё не так и не то.
Каждый раз в кровь сбиваю я ноги в дороге до рая
И стою за оградой, ведь в рай запрещается вход.
Там плоды на ветвях, налитые негаснущим светом,
Но не яблоки, груши и сливы… Висят там слова!
И встаю я на цыпочки, чтоб дотянуться до ветки,
И от ясного неба кружится моя голова.
А когда достаю – собираюсь обратно в дорогу
И глазами молящими стража прошу отпустить.
Он вздыхает с улыбкой и шепчет: «Иди себе с Богом».
И несу осторожно я слово в горячей горсти.
И тогда согревают лучи, льётся музыка скерцо…
И о тайнах глубин слышен шёпот всезнающих волн…
И строка наполняется смыслом – так бьётся под сердцем
Человечек, который пока ещё в мир не рождён.
Я дождусь. Я взлелею его. Я всегда буду верить,
Что дарована жизнь этим строкам простым неспроста.
… И опять мне идти в дальний путь сквозь закрытые двери,
Чтоб за райской оградой за словом на цыпочки встать.

Михаил Пучковский



Поэту БЖ (Евгении Бильченко)

Мы упали оттуда, где светлая глубина.
Нас одели в скафандры, чтоб души не повредить.
Мы стремимся домой, но растёт на пути стена,
А мерцающий зов выжигает дыру в груди.

Чтоб не слышали уши, мы создали белый шум — Миллионы ненужных звуков и странных слов.
Мы придумали сеть, чтоб туда поселить свой ум — В круговерти фальшивых, придуманных им, миров.

Это матрица, Нео, старайся её постичь,
Чтоб не стать её частью, испивши её до дна.
Плоть от плоти её, ты её семихвостый бич,
Ты её победитель, ты врач, ведь она больна.

Знаешь, Царство — внутри, а снаружи царит она.
Ведь она, замахнувшись, стремится не в бровь а в глаз,
Ведь она нереальна, хоть собрана и сильна,
Ведь она обрекает себя, обрекая нас.

И в назначенный Богом, Ему лишь известный срок,
К бесконечности точки рванётся трёхмерный мир.
Но, когда твою душу нагую обнимет Бог,
Обсосёт твои косточки злой сетевой упырь.

Закипит, зашипит позади цифровая кровь
Виртуальных побоищ и умственных камасутр,
И последний удар — пусть не в глаз — но заденет бровь…
Ну и пусть — Мы ушли.
Мы спаслись.
Мы шагнули внутрь.

Лия Алтухова



Так изящен изгиб ее рук,
Манускрипт проступающих вен и
Я б влюбилась в нее непременно,
Я бы с ней коротала досуг,

Но шальная и злая любовь
Мне сказала: «никто ей не нужен».
Тот рояль назывался ей мужем,
Ты же, скрипка, не стоишь и слов.

Я отчаянно сжала смычок,
Я искала японских наречий,
Я пыталась добиться с ней встречи,
Только опыт шептал, старичок,

Что она никому не жена,
Ей не свойственно томное чувство,
Ее сердце пленило искусство,
Лишь ему она будет верна.