709
0,2
2015-01-21
Узник концлагеря(7 фотографий + текст)
Анатолий Станиславович Соя. 81 год.
Узник концлагеря, орденоносец, проектировщик Дворца съездов в Кремле и многих московских жилых кварталов. Дедушка шести внуков и двух правнуков.
Елена Соя, олимпийская чемпионка Сиднея по синхронному плаванию — его внучка.
Маму забрали в гестапо, а мы остались
Жизнь моя — самая обычная. Родился я в 1927 г. в Днепропетровске средним их трех братьев, к началу войны окончил 6 классов. Отец ушел со второго дня на фронт, и мы остались с матерью. Через два месяца Днепропетровск был оккупирован и разбомблен полностью. В городе не было ни воды, ни электричества, ни соли, ни мыла, не говоря уже о продуктах. А еще через четыре месяца маму забрали в Гестапо за связь с партизанами, и мы остались с братьями втроем. Старшему было 17 лет, мне 14, а младшему 11. Чем питались тогда – просто стыдно сказать; все были заедены вшами.
Старший брат был очень способный, работал на паровозоремонтном заводе слесарем, хорошо рисовал. И из латунных трубок научился делать зажигалки, сам их гравировал. А я с младшим братом ходил на толкучку продавать. На вырученные деньги покупал краски для тканей, алюминиевые ложки и вилки – единственное, что можно было тогда купить, тоже все самодельное, – складывал в мешок и шел за город. Поначалу, что-то можно было выменять на продукты в ближайших деревнях. Так мы обменяли отцовский костюм на два ведерка кукурузы. Потом я стал уже ходить с санками как настоящий коробейник за 30-40 км. Когда и это стало невозможно, пришлось ездить на поездах. А ходили в то время только военные поезда. Нужно было найти тот, который идет в сторону тыла, и когда он отходит от станции и набирает скорость, запрыгнуть на ступеньки и спрятаться между вагонами. И так добраться за 70-80 км от города. А когда поезд подъезжает к станции, спрыгнуть, забежать вперед и ждать, когда он снова будет отходить, — кругом охрана и по законам военного времени всех посторонних на военном поезде расстреливали. Особенно трудны были эти перебежки на обратном пути в мороз с 10-15 кг кукурузы. Застрелить могли в любое время…
Не поверили
Наступил 1942 год, и мне исполнилось 15 лет. С этого возраста немцы ставили всех на учет для работы на них либо в Германии, в трудовом лагере, либо на месте, в Днепропетровске. Я отказался ехать в Германию. Тогда меня направили на завод им. Ворошилова грузчиком. До войны это было мощное предприятие военно-промышленного комплекса. Его успели эвакуировать, остались одни стены, где немцы устроили фронтовой склад. Вместе со мной там работал и мой товарищ по школе Толя Лагуткин.
В обед нам давали суп из пшена и воды, без соли, а вечером полкило хлеба, тоже из пшена. Его я обычно приносил домой, чтоб хоть как-то помочь братьям. И на этом заводе была огорожена часть территории, где держали русских пленных, где они тоже работали. И как-то в марте 1943 года, возвращаясь после 12-часового рабочего дня домой, мы проходили как раз мимо колючей проволоки. И голодные пленные стали умолять дать им хлеба. Мне стало так горько. Я не знал, где был тогда мой отец, может, он точно так же стоит где-то и просит. И я бросил кому-то из них хлеб. Это заметил эсесовец на вышке и включил тревогу. Мы кинулись бежать, но нас, конечно же, схватили и привели в комендатуру на допрос. Немцы были уверены, что мы передали оружие. Избили нас так, что мы стали похожи на котлеты, стали угрожать расстрелом пленных, если мы не признаемся. Требовали указать человека, кому передали, а они же все на одно лицо: заросшие, худые… Мы и не запомнили, кому передавали. Нам не поверили и бросили на ночь в камеру. А наутро в сопровождении двух эсесовцев с автоматами куда-то повезли. Мы были уверены, что на расстрел. До этого уже расстреляли всех местных евреев, кто не успел эвакуироваться. Но нас привезли в гестапо. И мы полгода проработали в концлагере в родном городе.
Кофе из молотых желудей
Тем временем, немцы уже были разбиты под Сталинградом, вскоре летом — под Курском. И было принято решение вывезти все лагеря. И 27 сентября среди 1200 наших сограждан «с временно оккупированной территории в качестве узника» я был депортирован в Австрию, в концлагерь Маутхаузен. Нас затолкали по пятьдесят человек в абсолютно пустые вагоны и везли восемь суток без воды и питания. В отличие от большинства других лагерей, где использовался рабский труд, это был лагерь уничтожения. Его строительство испанскими военнопленными в 1938 году лично инспектировал Гиммлер. И именно сюда немцы стали свозить все эшелоны с пленными при отступлении.
В Маутхаузене все узники работали в каменоломне. Больше месяца никто не выдерживал: умирали по 500-600 человек в день или на работе, или в бараках ночью, или просто собаки загрызали. Умерших сжигали тут же в крематории. Мы, малолетки, грузили камнями носилки, которые взрослые пленные относили к баржам. Они весили более 100 кг, – их привязывали проволокой к шее, как хомут. Режим дня был такой: подъем в 5 часов; за полчаса все должны были до пояса умыться холодной водой из маленьких душиков у себя в бараках. Если не сделаешь, – тебя изобьет надсмотрщик из заключенных. Ни мыла, ни полотенец не было – вытирались своей полосатой формой и в мокрой потом шли на работу. Обували брезентовые ботинки с деревянной подошвой на босу ногу. С утра выдавали по пол-литра «горькой воды» – отвар молотых жженых желудей – вроде как кофе.
Потом по 40-метровой «лестнице смерти» все отправлялись вниз в котлован на 12-часовой рабочий день, зимой – еще в полной темноте. В 12 часов был обед: заключенные привозили на себе в телеге большие термосы с супом-баландой из брюквы, который надо было выпить за 2-3 минуты из мисок с двумя ручками. И снова работа до 6 вечера. По окончании давали ужин: 100 грамм хлеба из желудевой, костяной и древесной муки. Но нам он казался вкуснее шоколада. Давали иногда кусочек колбасы из старой конины или ложку мармелада с горькой водой. Или же «суп с мясом» — с червями, которые завелись в пшеничной шелухе. До 11 вечера – отбоя – никто не имел права войти в барак, отдохнуть. На лагерный двор приходил эсесовец и заставлял нас то ходить гусиным шагом, то бегом, то ложиться-подниматься, чтобы люди скорее истощились. Спали все на сплошных нарах в три этажа по 300 человек в 100-метровой комнате. Вместо подушки клали свою полосатую форму. Переворачивались на другой бок по команде. Духота была такая, что даже в мороз при отсутствии стекол в окнах пар валил на улицу. Но засыпали, как мертвые. Как же было тяжело вставать после 6-часового сна на 12-часовую работу!..
Эта глупость меня спасла
В такой обстановке я пробыл месяц, пока не случилось чудо. Гиммлер решил, что из нас можно сделать солдат, и приказал из всех лагерей отобрать узников 14-16 лет и свезти в лагерь Дахау в Германии. Нас стали учить военному делу, немецкому языку и математике. Думали, что мы встанем под ружье воевать против своих. Но через два месяца немцы сами разочаровались в своей идее, и все кончилось. Но эта глупость сыграла решающую роль в моей судьбе: я остался жив. Если бы нас тогда не увезли из Маутхаузена, я бы вышел оттуда только через трубу крематория.
Там же в Маутхаузене оказался и мой товарищ, сосед и одноклассник, Толя Лагуткин, я его потерял в 1943 году, когда меня перевезли в Дахау, а его направили в другой лагерь. А в 2001 году, во время визита в Германию делегаций из России, Украины и Белоруссии, я обнаружил его среди делегатов! Вот была встреча!
Во время «учебы» в Дахау я подружился с четырьмя нашими ребятами, моими ровесниками. Мы так и стали держаться вместе. Бывали случаи, что во время раздачи пайков заключенные со стажем могли выхватить твой паек и съесть. Но мы были вместе, и нас не трогали.
Чем я смогу отплатить за чудо?
30 декабря 1943 года я простыл и сильно заболел. Меня определили в лагерный госпиталь. А на самом деле это была испытательная площадка Мюнхенского военно-медицинского института, где над больными заключенными проводили эксперименты. У меня тем временем температура поднялась до 40 градусов. Я лежал и вспоминал всю свою тогдашнюю жизнь, прощался с ней. И мне стало до того больно, что умру я здесь, и никто так и не узнает что я, Анатолий Соя, вообще умер. Здесь у тебя нет ни имени, ни фамилии, а только лагерный номер… Мой был 57611. Я долго-долго ревел, не мог заснуть. Меня не учили веровать, отец был коммунистом, и я не знал тогда, что такое молиться, просить у Бога прощения, помощи. И вдруг я стал думать, если вдруг произойдет чудо, и я останусь жив, чем я смогу за это отплатить? И я дал себе обет, что если так случится, буду обязательно учиться и работать, и всю оставшуюся жизнь делать людям только добро. Я стараюсь его выполнять и по сей день. И потому я самый счастливый человек.
Я не верил, что вернулся
После освобождения пленных союзными войсками началась отправка всех на родину. 15 июня 1945 года нас перевезли в распределительный лагерь, а оттуда по железной дороге — в Дрезден, где передали нашим в фильтрационный лагерь. Там мы прошли санобработку и карантин, нам выдали временные удостоверения и отправили во Львов своим ходом. На границе СССР и Польши наши пограничники нас покормили, отмыли, и вместе с демобилизованными солдатами мы, наконец, добрались до Львова, а я до Днепропетровска.
Шел от вокзала до дома и целовал каждое дерево, каждый угол дома – не верил, что вернулся. Подхожу, смотрю: ворота разбиты, дома нашего нет. У меня все похолодело. О своих родных я ничего не знал. Но соседи, к счастью, рассказали, что дом разбило уже нашим снарядом во время отступления немцев, что отец жив и демобилизовался, а сейчас направлен отстраивать заново Запорожский паровозоремонтный завод. Но мало того – осталась жива и мама: ее каким-то образом выпустили из гестапо, где она все время плакала о своих троих брошенных детях. И я занял у соседей денег и поехал в Запорожье, где родители уже не ожидали меня увидеть живым – тоже ничего обо мне не знали с 1943 года. Через некоторое время мы вместе с мамой вернулись домой.
Днем – учебники, по ночам – чугунки
Тем временем мне уже было 18 лет, а за спиной – только 6 классов образования, которое за эти годы полностью выветрилось, и никакой профессии. Я первым делом решил записаться на курсы шоферов. Но там принимали только после 7 класса. Тогда я нашел, что при железнодорожном техникуме можно экстерном сдать предметы за 7 класс, купил нужные учебники, собрал документы. А чтоб обеспечить существование, обучился у соседа лить чугунки, а мама продавала их на рынке по 40 рублей. А буханка хлеба тогда стоила 400. Я получил образование техника по специальности «промышленное и гражданское строительство», параллельно закончил курсы шоферов, что мне далось с большим трудом: ночами продолжал лить чугунки. А в 1949 году поехал к отцу в город Пижму, возить лес и лесозаготовки, где и познакомился со своей будущей супругой, с которой живем уже 58-й год.
Прорабом был Хрущев
После техникума было распределение по всем городам, а в Москву – только одно место, на завод «Серп и молот». Из-за него поднялся такой ажиотаж среди родителей выпускников: и взятки, и подлоги, что в результате его вообще сняли с распределения. Но было еще три места в распоряжении министерства, но неизвестно куда: могло быть и на Урал, и на Чукотку. А я думаю: «Да я уже был на том свете, поеду и все!». Прямо романтика. И что вы думаете? Когда пришло время ехать, оказалось, что и само министерство, и главк, и трест находятся в Москве! А в 1965 году я, по неизвестным мне причинам, попал в число отобранных специалистов для подготовки первых в СССР управленцев или, как сейчас говорят, менеджеров – организаторов промышленного производства и строительства.
Я был главный инженер зоны «В», а прорабом считался сам Хрущев. Когда начиналось строительство, в 1960 году, я был всего лишь начальником участка, а таких в Главмосстрое было около полутора тысяч. Но главным инженером по закладке фундамента под Дворец Съездов выбрали меня. После чего я стал начальником строительного управления. Проектировал и строил олимпийские объекты и жилые кварталы: Кунцево, Давыдково, Тропарево. Был признан Главмосстроем одним из лучших рационализаторов – сэкономил государству 8 млн. рублей. Я отработал почти 40 лет.
Секрет успеха
Я такой же, как и все. Но, даже будучи начальником, никогда никому не приказывал. Всегда собирал подчиненных и советовался. После этого подводил итоги и принимал решение. Но они, видя свое непосредственное участие, горы сворачивали! Поэтому, я не считаю, что судьба играет с человеком – ничего подобного! Мой пример тому подтверждение: как затюканный парень с шестью классами образования стал в итоге заместителем начальника всесоюзного строительного объединения «Союзэлектронстрой», объединявшего 40 трестов. И если ты делаешь людям добро, оно возвращается к тебе бумерангом. А когда я был несправедлив с каким-то подчиненным, на меня тут же сваливалась масса проблем. А извинюсь перед ним, и на душе становится приятно. Жизнь не полосатая, как зебра, — как ты ее проведешь, так она и пройдет. Так что я счастливый человек!
— community.livejournal.com
Узник концлагеря, орденоносец, проектировщик Дворца съездов в Кремле и многих московских жилых кварталов. Дедушка шести внуков и двух правнуков.
Елена Соя, олимпийская чемпионка Сиднея по синхронному плаванию — его внучка.
Маму забрали в гестапо, а мы остались
Жизнь моя — самая обычная. Родился я в 1927 г. в Днепропетровске средним их трех братьев, к началу войны окончил 6 классов. Отец ушел со второго дня на фронт, и мы остались с матерью. Через два месяца Днепропетровск был оккупирован и разбомблен полностью. В городе не было ни воды, ни электричества, ни соли, ни мыла, не говоря уже о продуктах. А еще через четыре месяца маму забрали в Гестапо за связь с партизанами, и мы остались с братьями втроем. Старшему было 17 лет, мне 14, а младшему 11. Чем питались тогда – просто стыдно сказать; все были заедены вшами.
Старший брат был очень способный, работал на паровозоремонтном заводе слесарем, хорошо рисовал. И из латунных трубок научился делать зажигалки, сам их гравировал. А я с младшим братом ходил на толкучку продавать. На вырученные деньги покупал краски для тканей, алюминиевые ложки и вилки – единственное, что можно было тогда купить, тоже все самодельное, – складывал в мешок и шел за город. Поначалу, что-то можно было выменять на продукты в ближайших деревнях. Так мы обменяли отцовский костюм на два ведерка кукурузы. Потом я стал уже ходить с санками как настоящий коробейник за 30-40 км. Когда и это стало невозможно, пришлось ездить на поездах. А ходили в то время только военные поезда. Нужно было найти тот, который идет в сторону тыла, и когда он отходит от станции и набирает скорость, запрыгнуть на ступеньки и спрятаться между вагонами. И так добраться за 70-80 км от города. А когда поезд подъезжает к станции, спрыгнуть, забежать вперед и ждать, когда он снова будет отходить, — кругом охрана и по законам военного времени всех посторонних на военном поезде расстреливали. Особенно трудны были эти перебежки на обратном пути в мороз с 10-15 кг кукурузы. Застрелить могли в любое время…
Не поверили
Наступил 1942 год, и мне исполнилось 15 лет. С этого возраста немцы ставили всех на учет для работы на них либо в Германии, в трудовом лагере, либо на месте, в Днепропетровске. Я отказался ехать в Германию. Тогда меня направили на завод им. Ворошилова грузчиком. До войны это было мощное предприятие военно-промышленного комплекса. Его успели эвакуировать, остались одни стены, где немцы устроили фронтовой склад. Вместе со мной там работал и мой товарищ по школе Толя Лагуткин.
В обед нам давали суп из пшена и воды, без соли, а вечером полкило хлеба, тоже из пшена. Его я обычно приносил домой, чтоб хоть как-то помочь братьям. И на этом заводе была огорожена часть территории, где держали русских пленных, где они тоже работали. И как-то в марте 1943 года, возвращаясь после 12-часового рабочего дня домой, мы проходили как раз мимо колючей проволоки. И голодные пленные стали умолять дать им хлеба. Мне стало так горько. Я не знал, где был тогда мой отец, может, он точно так же стоит где-то и просит. И я бросил кому-то из них хлеб. Это заметил эсесовец на вышке и включил тревогу. Мы кинулись бежать, но нас, конечно же, схватили и привели в комендатуру на допрос. Немцы были уверены, что мы передали оружие. Избили нас так, что мы стали похожи на котлеты, стали угрожать расстрелом пленных, если мы не признаемся. Требовали указать человека, кому передали, а они же все на одно лицо: заросшие, худые… Мы и не запомнили, кому передавали. Нам не поверили и бросили на ночь в камеру. А наутро в сопровождении двух эсесовцев с автоматами куда-то повезли. Мы были уверены, что на расстрел. До этого уже расстреляли всех местных евреев, кто не успел эвакуироваться. Но нас привезли в гестапо. И мы полгода проработали в концлагере в родном городе.
Кофе из молотых желудей
Тем временем, немцы уже были разбиты под Сталинградом, вскоре летом — под Курском. И было принято решение вывезти все лагеря. И 27 сентября среди 1200 наших сограждан «с временно оккупированной территории в качестве узника» я был депортирован в Австрию, в концлагерь Маутхаузен. Нас затолкали по пятьдесят человек в абсолютно пустые вагоны и везли восемь суток без воды и питания. В отличие от большинства других лагерей, где использовался рабский труд, это был лагерь уничтожения. Его строительство испанскими военнопленными в 1938 году лично инспектировал Гиммлер. И именно сюда немцы стали свозить все эшелоны с пленными при отступлении.
В Маутхаузене все узники работали в каменоломне. Больше месяца никто не выдерживал: умирали по 500-600 человек в день или на работе, или в бараках ночью, или просто собаки загрызали. Умерших сжигали тут же в крематории. Мы, малолетки, грузили камнями носилки, которые взрослые пленные относили к баржам. Они весили более 100 кг, – их привязывали проволокой к шее, как хомут. Режим дня был такой: подъем в 5 часов; за полчаса все должны были до пояса умыться холодной водой из маленьких душиков у себя в бараках. Если не сделаешь, – тебя изобьет надсмотрщик из заключенных. Ни мыла, ни полотенец не было – вытирались своей полосатой формой и в мокрой потом шли на работу. Обували брезентовые ботинки с деревянной подошвой на босу ногу. С утра выдавали по пол-литра «горькой воды» – отвар молотых жженых желудей – вроде как кофе.
Потом по 40-метровой «лестнице смерти» все отправлялись вниз в котлован на 12-часовой рабочий день, зимой – еще в полной темноте. В 12 часов был обед: заключенные привозили на себе в телеге большие термосы с супом-баландой из брюквы, который надо было выпить за 2-3 минуты из мисок с двумя ручками. И снова работа до 6 вечера. По окончании давали ужин: 100 грамм хлеба из желудевой, костяной и древесной муки. Но нам он казался вкуснее шоколада. Давали иногда кусочек колбасы из старой конины или ложку мармелада с горькой водой. Или же «суп с мясом» — с червями, которые завелись в пшеничной шелухе. До 11 вечера – отбоя – никто не имел права войти в барак, отдохнуть. На лагерный двор приходил эсесовец и заставлял нас то ходить гусиным шагом, то бегом, то ложиться-подниматься, чтобы люди скорее истощились. Спали все на сплошных нарах в три этажа по 300 человек в 100-метровой комнате. Вместо подушки клали свою полосатую форму. Переворачивались на другой бок по команде. Духота была такая, что даже в мороз при отсутствии стекол в окнах пар валил на улицу. Но засыпали, как мертвые. Как же было тяжело вставать после 6-часового сна на 12-часовую работу!..
Эта глупость меня спасла
В такой обстановке я пробыл месяц, пока не случилось чудо. Гиммлер решил, что из нас можно сделать солдат, и приказал из всех лагерей отобрать узников 14-16 лет и свезти в лагерь Дахау в Германии. Нас стали учить военному делу, немецкому языку и математике. Думали, что мы встанем под ружье воевать против своих. Но через два месяца немцы сами разочаровались в своей идее, и все кончилось. Но эта глупость сыграла решающую роль в моей судьбе: я остался жив. Если бы нас тогда не увезли из Маутхаузена, я бы вышел оттуда только через трубу крематория.
Там же в Маутхаузене оказался и мой товарищ, сосед и одноклассник, Толя Лагуткин, я его потерял в 1943 году, когда меня перевезли в Дахау, а его направили в другой лагерь. А в 2001 году, во время визита в Германию делегаций из России, Украины и Белоруссии, я обнаружил его среди делегатов! Вот была встреча!
Во время «учебы» в Дахау я подружился с четырьмя нашими ребятами, моими ровесниками. Мы так и стали держаться вместе. Бывали случаи, что во время раздачи пайков заключенные со стажем могли выхватить твой паек и съесть. Но мы были вместе, и нас не трогали.
Чем я смогу отплатить за чудо?
30 декабря 1943 года я простыл и сильно заболел. Меня определили в лагерный госпиталь. А на самом деле это была испытательная площадка Мюнхенского военно-медицинского института, где над больными заключенными проводили эксперименты. У меня тем временем температура поднялась до 40 градусов. Я лежал и вспоминал всю свою тогдашнюю жизнь, прощался с ней. И мне стало до того больно, что умру я здесь, и никто так и не узнает что я, Анатолий Соя, вообще умер. Здесь у тебя нет ни имени, ни фамилии, а только лагерный номер… Мой был 57611. Я долго-долго ревел, не мог заснуть. Меня не учили веровать, отец был коммунистом, и я не знал тогда, что такое молиться, просить у Бога прощения, помощи. И вдруг я стал думать, если вдруг произойдет чудо, и я останусь жив, чем я смогу за это отплатить? И я дал себе обет, что если так случится, буду обязательно учиться и работать, и всю оставшуюся жизнь делать людям только добро. Я стараюсь его выполнять и по сей день. И потому я самый счастливый человек.
Я не верил, что вернулся
После освобождения пленных союзными войсками началась отправка всех на родину. 15 июня 1945 года нас перевезли в распределительный лагерь, а оттуда по железной дороге — в Дрезден, где передали нашим в фильтрационный лагерь. Там мы прошли санобработку и карантин, нам выдали временные удостоверения и отправили во Львов своим ходом. На границе СССР и Польши наши пограничники нас покормили, отмыли, и вместе с демобилизованными солдатами мы, наконец, добрались до Львова, а я до Днепропетровска.
Шел от вокзала до дома и целовал каждое дерево, каждый угол дома – не верил, что вернулся. Подхожу, смотрю: ворота разбиты, дома нашего нет. У меня все похолодело. О своих родных я ничего не знал. Но соседи, к счастью, рассказали, что дом разбило уже нашим снарядом во время отступления немцев, что отец жив и демобилизовался, а сейчас направлен отстраивать заново Запорожский паровозоремонтный завод. Но мало того – осталась жива и мама: ее каким-то образом выпустили из гестапо, где она все время плакала о своих троих брошенных детях. И я занял у соседей денег и поехал в Запорожье, где родители уже не ожидали меня увидеть живым – тоже ничего обо мне не знали с 1943 года. Через некоторое время мы вместе с мамой вернулись домой.
Днем – учебники, по ночам – чугунки
Тем временем мне уже было 18 лет, а за спиной – только 6 классов образования, которое за эти годы полностью выветрилось, и никакой профессии. Я первым делом решил записаться на курсы шоферов. Но там принимали только после 7 класса. Тогда я нашел, что при железнодорожном техникуме можно экстерном сдать предметы за 7 класс, купил нужные учебники, собрал документы. А чтоб обеспечить существование, обучился у соседа лить чугунки, а мама продавала их на рынке по 40 рублей. А буханка хлеба тогда стоила 400. Я получил образование техника по специальности «промышленное и гражданское строительство», параллельно закончил курсы шоферов, что мне далось с большим трудом: ночами продолжал лить чугунки. А в 1949 году поехал к отцу в город Пижму, возить лес и лесозаготовки, где и познакомился со своей будущей супругой, с которой живем уже 58-й год.
Прорабом был Хрущев
После техникума было распределение по всем городам, а в Москву – только одно место, на завод «Серп и молот». Из-за него поднялся такой ажиотаж среди родителей выпускников: и взятки, и подлоги, что в результате его вообще сняли с распределения. Но было еще три места в распоряжении министерства, но неизвестно куда: могло быть и на Урал, и на Чукотку. А я думаю: «Да я уже был на том свете, поеду и все!». Прямо романтика. И что вы думаете? Когда пришло время ехать, оказалось, что и само министерство, и главк, и трест находятся в Москве! А в 1965 году я, по неизвестным мне причинам, попал в число отобранных специалистов для подготовки первых в СССР управленцев или, как сейчас говорят, менеджеров – организаторов промышленного производства и строительства.
Я был главный инженер зоны «В», а прорабом считался сам Хрущев. Когда начиналось строительство, в 1960 году, я был всего лишь начальником участка, а таких в Главмосстрое было около полутора тысяч. Но главным инженером по закладке фундамента под Дворец Съездов выбрали меня. После чего я стал начальником строительного управления. Проектировал и строил олимпийские объекты и жилые кварталы: Кунцево, Давыдково, Тропарево. Был признан Главмосстроем одним из лучших рационализаторов – сэкономил государству 8 млн. рублей. Я отработал почти 40 лет.
Секрет успеха
Я такой же, как и все. Но, даже будучи начальником, никогда никому не приказывал. Всегда собирал подчиненных и советовался. После этого подводил итоги и принимал решение. Но они, видя свое непосредственное участие, горы сворачивали! Поэтому, я не считаю, что судьба играет с человеком – ничего подобного! Мой пример тому подтверждение: как затюканный парень с шестью классами образования стал в итоге заместителем начальника всесоюзного строительного объединения «Союзэлектронстрой», объединявшего 40 трестов. И если ты делаешь людям добро, оно возвращается к тебе бумерангом. А когда я был несправедлив с каким-то подчиненным, на меня тут же сваливалась масса проблем. А извинюсь перед ним, и на душе становится приятно. Жизнь не полосатая, как зебра, — как ты ее проведешь, так она и пройдет. Так что я счастливый человек!
— community.livejournal.com
