Смерть в фокусе: Музыка ядерных взрывов

У фильмов, которые он снимал, не было названий, были лишь номера. В кадре никогда нельзя было увидеть человека, только бомбы — ядерные, термоядерные, водородные. Оператор Махмуд Рафиков работал в закрытом пространстве закрытого кино. Его камера ловила «улыбку смерти» сорок раз, «любовалась» баллистическими ракетами и атомными подлодками. Пленки под грифом «совершенно секретно», подписка о неразглашении на четыре десятилетия – все это привело к тому, что даже коллеги не знают этих подробностей его биографии. И только сейчас, спустя полвека, 86-летний Мах (так его звали на ядерных полигонах) согласился поделиться своими воспоминаниями
12 фот + буквы via rusrep.ru





Ядерные бомбы нужно не только взрывать, но и снимать – об этом в СССР впервые задумались в 1947 году. На стол Берии легли несколько конвертов с анкетами кинематографистов Московской киностудии научно-популярных фильмов. Претенденты понятия не имели о том, что участвуют в этом кастинге – и тем не менее уже летом 1949-го группа кинематографистов выехала на Семипалатинский атомный полигон для съёмок испытаний первой советской атомной бомбы.

Махмуд Мухамедзянович Рафиков попал в эту профессию через 2 года. В «творческую» командировку за своей первой номерной картиной он отправился в 1951-м, сразу после ВГИКа, где выучился на оператора. Он не был в восторге от того выбора, который сделали за него. Жизнь ему «подпортили» два незаконченных авиационных института – уфимский и московский. Оператор, к тому же разбирающийся в авиации, в приказном порядке был направлен «на закрытую тему». Хотя сам Махмуд мечтал снимать кино о музыкантах и композиторах: во ВГИКе он славился музыкальными способностями и даже пел в консерваторском хоре.

— Время было такое, ни с кем не поспоришь – вспоминает Рафиков. — Только что раскрутили дело врачей, и мне было сказано жестко: «Тебя 15 лет учили бесплатно, так что изволь поработать на государство! Родина знает, где твое место!».

Погрузили нашу группу на Ярославском вокзале в два вагончика, прицепили к товарняку. Пункт назначения — Капустин Яр, ядерный полигон рядом со Сталинградом. Но об этом мы узнали только, когда приехали, а всю дорогу мы понятия не имели, куда нас везут. Через час после отправления кто-то у окна заметил: «Второй раз Тарасовку проезжаем. Крутимся вокруг Москвы». Напряглись, что за ерунда такая! Ну, думаем, надо расслабиться, поесть, музыку послушать. У нас был первый послевоенный радиоприемник «6-Н-1». Ловим музыку, и вдруг слышим «вражеский» голос: «Сегодня из Москвы поездом отправлена киногруппа на съемки секретных испытаний, связанных с ракетостроением». Мы обалдели! Как такое может быть? У нас же засекреченная командировка! Нам ничего не сказали, не имели права сказать, а там уже все знают!

Ночью нас перецепили к другому товарнику. И, мы, наконец, куда-то двинулись. Только оказавшись на месте, оценили свое месторасположение, и степень секретности. Это было хозяйство Сергея Павловича Королева. Здесь «сочинялась» первая ракета…



— С чего вы начинали? Помните первую съемку?

— Там шла серьезная работа по подготовке ракеты P-1, Р-2. Она никак не хотела летать. Не могла даже оторваться от земли. Мы снимали с разных точек: моменты сборки, старта — очень подробно, тщательно. Операторов было пятеро. Когда ракета, наконец, взлетела, наша группа разделилась. Одни снимали на старте, другие (в том числе я) на месте приземления. Мы догадывались, что это очень опасно, хотя и находились рядом с бункером, где на глубине 12-16 метров прятались наблюдатели — генералитет. Но они были под землей, а мы – на поверхности. Нас ориентировали на черный столбик в двух километрах, он галкой такой жирной торчал из снега, а кругом белым-бело. И очень холодно.

— С заданием справились?

— Нет. Ракета нас подвела, не долетев 4 километра. Взрыв прогремел где-то сзади, за нашими спинами. А потом скандал вышел. Открылась дверь бункера, вышел генерал, а следом адъютант. Один из наших не выдержал и набросился на них: «Вот вы попрятались, а если бы ракета упала на наши головы? Что тогда?». Генерал закричал: «Убрать операторов! Вон!» Я быстро отреагировал: «Нас отправил Королев. У него спрашивайте, прежде чем гнать». После моей реплики они ушли в бункер. Изрядно замерзнув, мы ждали решения нашей участи. Минут через 15 вышел адъютант, походил кругами, о чем-то напряженно думая. Потом приблизился ко мне и сказал тихо, чтобы услышал только я: «Королев сказал, что генерала он может убрать, а операторов – нет». Очень скоро эти ракеты все-таки научилась регулярно взлетать. И тогда началась следующая стадия – отработка приземления.



— Каким вы запомнили Королева? Говорят, строгий был, боялись его.

— Он был не только ведущим конструктором, но и действительно очень строгим, даже жестким администратором. Ему подчинялся огромный коллектив. Мне кажется, что для него мелочей не существовало. Важна была каждая деталь, из нее строилось целое. Конечно, все его боялись. Но это не очень точное определение. Его слово всегда было настолько уместным и правильным, что всегда вызывало уважение. Любое желание ослушаться исчезало немедленно, само — собой. Королев считал, что если каждая ступень производства ракеты не снята на кинопленку, то работа все равно, что не выполнена. Ведь не случайно эта секретная организация обратилась на киностудию «Моснаучфильм»: все приемы научного киноисследования были сосредоточены именно здесь. И когда академику Игорю Курчатову, который занимался авиабомбами, тоже понадобилась авиационная съемка, правительство снова обратилось к нам. Я был истребован с ракетного полигона на ядерный — в Семипалатинск. Судьба как будто специально предоставляла мне возможность увидеть рождение ядерного оружия с разных сторон, во всех аспектах.



— Вы работали в русле знакомых задач или получили новый опыт?

— Опыт, конечно, уникальный. Именно здесь — и такое не могло больше повториться — я катался верхом на атомной бомбе. Авиационный гарнизон, который обслуживал атомные испытания, находился в Жана-Семей, это в 15-ти километрах от Семипалатинска. Мне поручили снять «начинку» атомной бомбы. И вот я ее впервые увидел, такую правильную, каплеобразную. Молодой, смелый, даже отчаянный, я ради эффектного кадра залез на эту бомбу верхом. Хорошо, что она была без начинки — правда, я об этом не знал. Когда эту начинку подвезли, я снимал, как она помещается в каплеобразный «чехол». Затем подготовленную к взрыву бомбу на тележке подвезли под самый гигантский по тем временам самолет «ТУ-16». Процедура подвешивания боезаряда под «брюхо» самолета для меня, как и для каждого из работающих здесь людей, – настоящее испытание на полноценность психики. Участники процесса подшучивали друг над другом, старались расслабить нервное напряжение. Бомба находилась от меня на расстоянии 10 метров. Отсняв под брюхом, я побежал к самолету «ТУ-4», с которого надо было снимать сам взрыв с высоты 5 километров. Ох, как неудобно было работать! Кругленькие окошечки, мутные стекла. Самолет сбрасывал бомбу с высоты 12 километров, и она летела в свободном падении почти минуту. Пилоты точно знают, когда сработает заряд, и подают сигнал. Особенно неприятна первая стадия взрыва. Вспышка ослепляет так, как если бы я вывел длиннофокусный объектив на солнце. Да и смотреть на этот свет очень опасно. Я снимал длинными кусками со штатива на французскую камеру «Debrie –L». Потом поработал на этом самолете еще раза два-три, и, в конце концов, мне выделили «свой» авиатранспорт, специально подготовленный. По моей рекомендации в боковине самолета вырезали окно 50 на 60 сантиметров, чтобы влезли три объектива.



— С какого расстояния вы производили съемку?

— Расстояние до объекта зависело от мощности взрыва, его рассчитывали ученые. До взрыва атомной бомбы — от 3 до 5 километров, до водородной — все 25. Съемка из моего окна была очень опасна, потому что самолет испытывал эффект опрокидывания от ударной волны, сползал в правый бок. Тогда ведь техника была другой: оптический глазок киноаппарата не имел губчатой резины. О железную лупу окуляра лицо разбивал в кровь, под глазом сидел вечный синяк. С самолета снимал и первую водородку в 1953-м году. Мы тогда опередили американцев, они поняли, какой силой мы обладаем и «успокоились».



— Ваша «съемочная площадка» окончательно переместилась на небо?

— Был единственный случай, когда я снимал с земли. История невеселая. Ядерная боеголовка стояла на вышке. До взрыва оставалось 10, 9, 8 – секунд. На 6-ю секунду включаем камеры. И, вдруг, вместо мощного гриба выскакивает поганка на длинной ножке. Стоит вся в дыму. Мы в растерянности. Приехали Курчатов и начальник особого отдела Валентин Петрович Поляков. Говорят: «У нас это первый отказ, взрыв не получился». И попросили (приказывать в данной ситуации было не этично) подлететь на вертолете и снять дымящуюся атомную бомбу со всех сторон. Предупредили: «Имейте в виду, она может взорваться в любой момент. Кто полетит?» Коллектив хором посмотрел в мою сторону, поскольку всей авиационной съемкой занимался только я. Был я тогда еще человеком несемейным, чего терять… Пришлось взять помощника, чтобы перезаряжал камеру КС -50Б. На вертолете «Ми -4» мы пролетели на расстоянии 50-ти метров над неразорвавшейся бомбой. Свою работу выполнил: по кругу сделал панораму со всех сторон. Когда попросил пилота приблизиться еще ближе, он матюгнулся, мол, у него семья, дети. Этому пилоту дали Героя Советского Союза. Он за меня переживал, подвел к командиру дивизиона. Тот меня обнял и сказал: «Я бы вас тоже представил к награде, но вы человек гражданский, не могу». Ну, да ладно.



— Вы видели свои фильмы и фотографии?

— То-то и обидно, что нет. Пленку обрабатывали на полигоне в маленькой проявочной. И тут же с изображениями работали ученые. А мне на все просьбы посмотреть, отвечали «Не положено!» Я пытался убедить: «Ведь мне надо тоже анализировать результаты своего труда, я тогда буду снимать лучше». Отвечали: «Все снято хорошо, лучше не надо». Приходилось смиряться. На полигоне никто не имел права задавать дополнительные вопросы. Основной материал – цветной — обрабатывался в лаборатории около Киевского вокзала. Но и до него нас не допускали.

— Как часто вы выезжали на взрывы? В каких условиях вас содержали?

— В течение трех месяцев мы снимали 8-10 взрывов. Нас очень хорошо кормили в Доме офицеров. Курчатов с учеными, которые периодически приезжали, столовались в отдельной комнате, в которую попадали через наш зал, но сервировка у всех была одинаковая: белоснежные льняные скатерти, хорошая посуда. Курчатов однажды чуть притормозил рядом со мной: «Это вас Махом зовут (меня еще во ВГИКе сократили до Маха)?» А потом как-то вечером после очередного полета пришел я в столовую, он подходит и говорит: «Когда доужинаете, зайдите, пожалуйста, ко мне». Игорь Васильевич был невероятно интеллигентным человеком. В комнате сидел какой-то человек, на вид простой тракторист, в телогрейке и кирзовых сапогах. Курчатов меня спрашивает: «Расскажите нам, что вы сегодня с высоты видели? Только очень подробно расскажите» (ему же запрещалось летать, нельзя было рисковать). Его интересовали все цветовые переходы, морковный цвет был после взрыва или какой-то другой. Я ответил, что в основном был стронциановый. Они переглянулись между собой: «Да у нас там стронция не было!» Я объяснил, что немного занимался живописью и что стронциановый – это ярко-лимонный. Они рассмеялись. Потом я узнал, что за «тракториста» принял Николая Николаевича Семенова, лауреата Нобелевской, Ленинской… в общем, многих премий. Потом такого рода предложения, зайти в комнату к Курчатову, стали носить регулярный характер. Что вызывало у моих коллег некоторую зависть. Очень часто встречал там Зельдовича, Келдыша, Арцимовича…



— Слышала, что вы снимали первый атомный подводный взрыв на полигоне Новая земля… Что особенно запомнилось?

— Да, снимал, в 1955 году. Ученые боялись эффекта цунами, но потом пришли к выводу, что вода – достаточно плотная среда, чтобы защитить земную кору. Взрыв был красив, фееричен и страшен. Гигантский гриб из воды был зафиксирован мною тоже с самолета. Эти и другие работы, связанные с основным периодом создания ядерного оружия продолжались по 1960 год включительно. Именно в этот период, в 1958 году, я в качестве режиссера-оператора снял спуск и испытания первой атомной подводной лодки. Новая лодка испытывалась в надводном и подводном плавании. И тут мне не повезло: когда я проводил съемки внутри третьей атомной подводной лодки, произошла утечка топлива, о которой я слишком поздно узнал. О серьезной защите никто тогда не думал. Полтора часа под горячим душем, одежду в костер — вот и все способы борьбы с радиацией. Очень жалел, что пришлось сжечь меховые брюки! Хороши были!



— Без последствий?

— В больнице предложили инвалидность. При молодой жене и быть инвалидом? Нет уж! Но профессор отправил предписание директору студии «Моснаучфильм» Тихонову «перевести пострадавшего оператора на тему, не связанную с радиацией». Так я вернулся к ракетам, к Королеву, и оказался в городе Куйбышеве в поисковой группе N1, закрепленной «за Гагариным».

— Снова на исторической передовой.

— Да, опять повезло. Первая фаза этого проекта была страшно засекречена. Незадолго до полета Гагарина в космос был заброшен так называемый Иван Иванович – манекен, который вернулся на землю, но неудачно приземлился. Теперь уже можно открыто говорить, что жизнью Гагарина очень сильно рисковали. На месте приземления мог находиться только человек, имеющий опыт и практику, понимающий степень ответственности и секретности. Выбор пал на меня. Наверное, мне очень повезло, я стал первым оператором в мире, в чьей объектив Гагарин попал сразу после приземления, еще тепленький после космического «шока». По моим пленкам команда Королева потом составит портрет психофизического состояния первого космонавта. Важна была каждая секунда.



— Расскажите, пожалуйста, как все это происходило.

— Гагарин приземлился, через 15 минут его доставили в гарнизон. Я ждал его среди встречающих в малюсенькой комнате с огромным столом, на котором стояли штук тридцать телефонов. Его привели в голубом костюме, бледного, но улыбчивого. При нас он доложился Брежневу, тот тогда был Председателем Верховного Совета. Бледность через пару минут прошла. В комнате было темновато. Я нервничал, понимал, что выходит брак. И тут нам предложили перейти в другое помещение, не ради меня, конечно. Надо было звонить Хрущеву, он находился тогда в Адлере, и с ним можно было соединиться только по ВЧ связи. Мы перешли в кабинет командующего. Огромное зашторенное окно. Открыл. Хлынул свет. Много света. Это была минута моего торжества! Гагарин минут сорок разговаривал с Хрущевым. Улыбался. Сиял. Я снимал, руководствуясь наставлениями Королева, — крупными, длинными кадрами, чтобы можно было во всех подробностях оценить состояние космонавта. С этих кадров потом был напечатан портрет Гагарина с телефонной трубкой, опубликованный во всех газетах Советского Союза. Конечно, без указания фамилии автора…

Могу теперь раскрыть секрет: Гагарин хотел пить, ему зачем-то принеси ситро, хотя в таких ситуациях чай гораздо лучше. Потом, когда мы летели в самолете, его стошнило. Доктор решил, что укачало. Ничего себе, в космосе не укачало, а в самолете вырвало. Думаю, это ситро виновато. Общаясь с Гагариным, я отснял 180 метров пленки. Но, когда на экраны вышел фильм «Первый рейс к звездам», в него вошла лишь небольшая часть, всего метров 35. Если сегодня вернуться к этим материалам (они находятся в сейфах киностудии министерства обороны), наверняка, можно открыть массу любопытных деталей. Но, к сожалению, к этой пленке доступа нет до сих пор, даже у меня…



— С другими космонавтами работать было проще?

— Я снимал Николаева, Попович, Быковского, Терешкову, Егорова, Комарова, Феоктистова, Берегового. Фильмы, связанные с космосом, государственная комиссия постепенно рассекречивала. С Владимиром Суворовым мы выпустил фильм «Космический мост» — с кадрами, которые успел рассекретить еще сам Королев, буквально, за две недели до его смерти.

— Почему вы ушли из космической темы?

— Хотел успеть осуществить свою юношескую мечту, хоть как-то приблизиться к музыке. Был счастлив, когда принимал участие в создании фильмов о Первом конкурсе балета, Третьем конкурсе Чайковского. Гилельс, Биешу, Атлантов, Плисецкая, Ростропович, Ойстрах… Это другая наполненность кадра. Другое состояние души. Другая музыка.



Источник: http://