«Хлоп!» История о том, как Нассим Талеб превратил неизбежность катастрофы в стратегию инвестирования  

Черный лебедьМалькольм Гладуэлл, 2002 г.

Однажды, в 1996-м году, трейдер с Уолл-стрит по имени Нассим Николя Талеб отправился в гости к Виктору Нидерхофферу. Нидерхоффер на тот момент был одним из самых успешных финансовых менеджеров в стране. Он жил и работал в поместье площадью 13 акров в штате Коннектикут, и когда Талеб добрался на место из своего дома в Ларчмонте, его попросили представиться при въезде во владения Нидерхоффера. Затем он проделал долгий путь по петляющей дороге мимо теннисного корта, корта для сквоша, бассейна, пока не подъехал к огромному особняку, в котором буквально каждый метр был покрыт произведениями американского народного искусства 18-го и 19-го веков.



В те дни Нидерхоффер частенько играл в теннис с Джорджем Соросом. На днях вышла его книга «Университеты биржевого спекулянта», которую автор посвятил отцу, Арти Нидерхофферу, полицейскому из Кони-Айленда, и мгновенно стала бестселлером. Нидерхоффер обладал огромной и эклектичной библиотекой и выглядел человеком, ненасытно стремившемся к знаниям. Когда Виктор учился в Гарварде, он впервые в жизни сыграл в сквош и тут же заявил, что станет лучшим в этом виде спорта. Стоит ли говорить, что вскоре ему удалось побить легендарного Шариффа Хана, заняв таким образом первое место в Открытом чемпионате США по сквошу. Все эти факты прекрасно характеризуют личность Нидерхоффера. До него дошли слухи об успехах Талеба в торговле опционами, и он пригласил его в Коннектикут. Талеб был в восторге.

«Мы мало говорили, в основном, я просто наблюдал за ним, — вспоминает Талеб, — Я провёл семь часов, глазея, как Нидерхоффер работает. Ему было под пятьдесят, а всем остальным в его офисе — немногим за двадцать, и всё же Виктор выглядел энергичнее всех, вместе взятых. После того, как рынки закрылись, он отправился на теннисный корт, где отбил примерно тысячу мячей, тренируя удар слева». Нассим Талеб происходит из христианской части Ливана, а его родной язык — французский, поэтому фамилия Нидерхоффер звучит в его произношении несколько экзотично, примерно как Наи Дер Хоффер. «Этот парень жил в огромном особняке, набитом тысячами книг, прямо как в моей детской мечте! — продолжает он, — Нидерхоффер принадлежал к другому миру, миру учёных, и я искренне восхщался им».

Однако была одна проблема, и как раз в ней заключается ключ к пониманию того странного пути, который выбрал Талеб, и то, почему он в данный момент занимает место «главного диссидента Уолл-стрит». Несмотря на зависть и восхищение, он ни на минуту не хотел бы стать таким, как Нидерхоффер — ни тогда, ни сейчас, ни когда-либо в жизни. Потому что, когда он смотрел вокруг, на всё это богатство, библиотеку, теннисный корт, предметы искусства на стенах, все эти бесчисленные миллионы, которые Нидерхоффер сделал за много лет — он не мог отделаться от мысли, что всё это могло быть результатом чистейшей удачи.

Несмотря на зависть и восхищение, Талеб ни на минуту не хотел бы стать таким, как Нидерхоффер — ни тогда, ни сейчас, ни когда-либо в жизни. Потому что, когда он смотрел вокруг, на все эти бесчисленные миллионы, которые Нидерхоффер сделал за много лет — он не мог отделаться от мысли, что всё это могло быть результатом чистейшей удачи.

Талеб знал, что эта его мысль прозвучала бы еретически, произнеси он её вслух. Уолл-стрит всегда держалась на принципе, что такие качества, как Мастерство, Опыт и Знание имеют в инвестировании такое же значение, как, например, в хирургии или управлении самолётами. Те, кто был достаточно проницателен, чтобы предположить, какое огромное значение будет иметь программное обеспечение в будущем, купили акции Microsoft ещё в 1985 году и сделали состояние. Те, кто разгадал уязвимость доткомов в 1999, продали акции технологических компаний и избежали краха Nasdaq. Уоррен Баффет заполучил мировую славу и прозвище «мудрец из Омахи» не просто так: очевидно, что если кто-то начал с нуля и сколотил миллиарды, то он должен быть умнее всех прочих, причём намного.

Но вот вопрос, который мучал Талеба: был ли успех таких людей следствием их потрясающих способностей, или эти способности были выдуманы постфактум, когда потребовалось найти какое-то объяснение столь впечатляющим достижениям? Джордж Сорос как-то говорил, что сделал состояние с помощью некоей «Теории рефлексивности рынков», которую сам же и выдумал. Однако, позже Сорос писал, что в большинстве случаев его теория «так слаба, что её можно игнорировать». Бывший торговый партнёр Талеба, Жан-Мануэль Розан однажды провёл целый день, беседуя с Соросом о фондовом рынке. Сорос категорически утверждал, что на рынке он — «медведь» и развернул сложную теорию о том, почему предпочитает всегда играть на понижение. Фондовый рынок быстро рос. Спустя два года Розан столкнулся с Соросм на теннисном турнире и напомнил ему о том разговоре, а заодно поинтересовался, как тому живётся медведем. «Да, помню, прекрасно помню! Вы знаете, я передумал. Я стал торговать на повышение, и мне потрясающе везло». Он передумал! Пожалуй, главное, что следует знать о Соросе, рассказал однажды его сын Роберт:

«Мой отец сядет и сходу выдаст вам кучу теорий, почему он делает то, что делает. Но я вам скажу так: как минимум половина из этого — полная чушь. На самом деле он меняет позицию на рынке когда начинает чувствовать нутром, что-то пошло не так. Это не имеет ничего общего с рациональностью. Это вроде инстинкта, подающего предупреждающие сигналы».

Вопрос о том, почему кто-то добился успеха на финансовых рынках, раздражал Талеба. Простейшие арифмитические подсчёты дают наглядную картину работы случая в сфере управления капиталом. Предположим, в мире существует десять тысяч инвестиционных менеджеров. Абсолютно случайным образом половина из них к концу года сделала деньги, и, не менее случайно, вторая половина их потеряла. Предположим далее, что после того, как неудачники вылетают с рынка, игра переигрывается заново между теми, кто остался. Через пять лет у нас будет 300 менеджеров, случайно удачно закончивших финансовый год, через десять — их останется девятеро. Девять человек, которые сколотили состояние, выигрывая десять лет подряд в результате простой удачи! Нидерхоффер, как Баффет и Сорос, несомненно, был выдающимся человеком. Он был доктором экономических наук в Университете Чикаго и первым предложил идею, что используя математический анализ рыночных аномалий, можно определить выгодные модели. Но как доказать, что Нидерхоффер не являлся при этом одним из тех девяти счастливчиков? И кто может предположить, что на одиннадцатый год он внезапно потеряет всё, абсолютно всё, разорит свой 130-миллионный фонд, и, как говорят на Уолл-стрит, «лопнет»?..

Талеб вспоминает своё детство в Ливане, стране, которая, как он выражается, проделала путь «из рая в ад» всего за шесть месяцев. Его семье когда-то принадлежали обширнейшие владения на севере Ливана. Теперь всё это исчезло в результате продолжительной гражданской войны. Дед Нассима был заместителем премьер-министра страны и сыном заместителя премьер-министра; человек большого личного достоинства, он доживал свои дни в плохонькой квартирке в Афинах. Талеб пришел к выводу, что вина за эти события лежит на несчастливом случае, выпавшем его родине. В мире так много неопределенности… вы никогда не можете быть уверены, что все по-настоящему важное в жизни не рухнет в одночасье, когда Фортуна вдруг отвернется от вас.

Кое-чему Талеб все же научился у Нидерхоффера. Например, по его примеру он принял решение заняться спортом и регулярно посещать тренажерный зал. Но главным было то, что Нидерхоффер, убежденный эмпирик, считавший, что «все, что может быть проверено, должно быть проверено», заразил Талеба этой идеей, вплоть до того, что когда тот открыл собственный хедж-фонд несколько лет спустя, он назвал его «Эмпирика». Но это было всё. Нассим Талеб решил, что никогда не будет пользоваться рисковыми стратегиями, у которых имелся бы хоть малейший шанс разорить его фонд.

Нассим Талеб — высокий мускулистый мужчина чуть за сорок, с начинающей седеть бородой. У него тяжелые густые брови и орлиный нос. Его кожа оливкового ливанского оттенка. Талеб — человек настроения, и когда его брови начинают съезжаться к переносице, а глаза сужаются, воздух вокруг словно электризуется. Некоторые друзья находят в его лице сходство с Салманом Рушди, а коллеги в офисе клянутся, что он утерянный при рождении брат-близнец Муллы. Сам же Талеб утверждает (совершенно необоснованно), что похож на Шона Коннери.



Он живет в доме с четырьмя спальнями, двадцатью шестью русскими православными иконами, девятнадцатью бюстами древних римлян и четырьмя тысячами книг. Талеб встает с рассветом, чтобы посвятить час писательской деятельности. Его перу принадлежат две книги, одна из которых посвящена работе с производными финансовыми инструментами (и высоко оценена сообществом экономистов), вторая же, «Одураченные случайностью», вышедшая в прошлом году, стала для Уолл-стрит примерно тем же самым, что «Девяносто пять тезисов» Мартина Лютера для католической церкви. Иногда после обеда он ездит в город и посещает лекции по философии. В течение учебного года Талеб преподает на вечернем отделении аспирантуры Нью-Йоркского университета финансов, после чего его можно найти в баре «Одеон-кафе» в Тиберике, разглагольствующем о, например, тонкостях стохастической волатильности или творчестве греческого поэта Кавафиса.

Офис Талеба на Манхэттене состоит, главным образом, из торгового зала размером с однокомнатную квартиру. Сам хозяин сидит в углу за ноутбуком в окружении своей команды: Марка Спицнэгела, главного трейдера, Дэнни Тосто, ещё одного трейдера, программиста Винна Мартина и студента-аспиранта Паллопа Ансипана. Из них только Марку можно дать тридцать, а Вин, Дэнни и Паллоп больше похожи на выпускников средней школы. В комнате имеется также уголок для отдыха с книжной полкой и телевизор, настроенный на один-единственный канал CNBC. Какой-то греческий бюст украшает стол Талеба, еще один притулился рядом со входной дверью. На стене висит слегка потрепанный плакат с выставки древнегреческих артефактов, фото Муллы и небольшой чернильный набросок ментального покровителя «Эмпирики», философа Карла Поппера.

Этим весенним утром сотрудники «Эмпирики» озабочены решением сложной проблемы с квадратным корнем из n. Талеб, яростно скрипя маркером, пишет на доске варианты возможных решений, а Спицнэгел и Паллоп внимательно наблюдают за ним. Спицнэгел, блондин, выходец с Запада, занимается йогой и выглядит (в отличие от Талеба) весьма уравновешенным. Паллоп, прибывший из Таиланда за хорошим образованием, получает степень доктора экономических наук в Принстоне. У него длинные чёрные волосы и немного рассеянный вид. «Паллоп очень ленивый» — замечает Талеб несколько раз в течение дня ни к кому не обращаясь, впрочем, он произносит это с такой любовью, словно «ленивый», в его понимании, это синоним «гения». Паллоп не прикасается к своему компьютеру и вертится на стуле, всё дальше откатываясь от стола. Он недавно прочёл книгу по когнитивной психологии Дэниэла Каннемана и Амоса Тверски и нашёл её «несколько разочаровывающей» по причине того, что аргументы психологов «абсолютно непроверяемы».

Троица препирается о решении задачи на доске и приходит к выводу, что вариант решения, предложенный Талебом, может быть неверным, однако, рынки вот-вот должны открыться, поэтому хозяин офиса возвращается к столу и затевает со Спицнэгелом спор о том, какую музыку включить на офисном бумбоксе. Спицнэгел умеет играть на фортепиано и по этой причине назначил себя диджеем «Эмпирики». Он предлагает Малера, но Талеб не одобряет: «Малер совершенно не подходит для волатильности! Может быть, Бах?.. Страсти по Матфею?» Талеб указывает на Спицнэгела, одетого в серую шерстяную водолазку: «Ты только посмотри на него. Посмотри на этого Фон Караяна. Он явно создан, чтобы жить в замке. Кстати, лучший технарь изо всех нас, не болтливый и превосходный лыжник. Это наш Марк!» Спицнэгел закатывает глаза, а человек, к которому Талеб обращается, это таинственный Доктор Ву из соседнего хедж-фонда на другом конце коридора. Доктор Ву очень худой и постоянно носит тёмные очки. Мы спросили его мнение о проблеме с n, но он отказался отвечать. Доктор Ву приходит сюда вести интеллектуальные беседы, одалживать книги и болтать с Марком о музыке, поясняет Талеб, когда их посетитель уходит.

«Эмпирика» проводит уникальную стратегию. Здесь торгуют опционами на акции и облигации. Представьте себе, например, что акции General Motors торгуются по цене 50 долларов за акцию, а вы — крупный инвестор с Уолл-стрит, в портфеле которого такие акции есть. К вам приходит опционный трейдер и предлагает продать ему право выкупа этих акций через три месяца в случае, если их цена на тот момент снизится до 45 долларов. Вы смотрите историю акций GM и выясняете, что они очень стабильны, то есть вероятность того, что за такой короткий срок их стоимость упадёт на 10%, очень мала. Сделка выглядит выгодной, не так ли? Ок, говорите вы и хлопаете по рукам. Вы продаёте опцион на, например, миллион акций по 10 центов за штуку и кладёте в карман $100 000. Итак, если вы окажетесь правы и через три месяца цена акции GM останется выше 45 долларов, вы ничего не потеряете.

Трейдер же делает ставку на очень маловероятное событие, но если это событие произойдёт, его прибыль будет огромной. Скажем, если цена упадёт до 35 долларов, этот хитрец вновь появится на вашем пороге, купит ваши акции и предложит откупить их обратно по 45 долларов, что сделает вас существенно беднее, а его — богачом.

На жаргоне Уолл-стрит такая сделка называется out-of-the-money option (внеденежный опцион). Её варианты очень многообразны. Например, вы могли бы продать трейдеру GM-опцион на акции по 30 долларов, или, если вы играете против GM, по 60. Вы можете торговать опционами на облигации, индекс S&P, иностранные валюты или ипотеку или вообще на любой финансовый инструмент на ваш выбор; ставить на рост рынка, на спад, или на то, что он останется стабилен. Опционы позволяют инвесторам играть жёстко и превращать доллар в десятку. Они также помогают хеджировать риски: например, пенсионные фонды не разоряются в кризисы потому, что защищают позиции, покупая опционы. Что хорошо в торговле опционами, так это то, что вы можете, изучив историю инструмента, вычислить риск того, что цена в ближайшем будущем изменится не в вашу пользу, и понять, есть ли смысл в инвестициях. Этот процесс очень похож на способ, которыми страховые компании анализируют актуарные таблицы, вычисляя стоимость страхования. Такими расчётами в инвестиционных банках обычно занимаются бывшие физики из России, математики из Китая и программисты из Индии. На Уолл-стрит таких специалистов называют «квантами».

По сути, Талеб и его команда в «Эмпирике» являются квантами. Но они категорически отрицают это, потому что не верят, что риски на фондовых рынках можно рассчитать тем же способом, что и ожидаемую продолжительность жизни людей. Дело в том, что события из физического мира, такие как смерть или результат игры в покер, куда более прогнозируемы на основе математического анализа, так как имеют естественные ограничения. Риски в таких событиях можно вычислить и они будут следовать кривой нормального распределения — знаменитой кривой Гаусса, имеющей колоколообразную форму. Но разве рыночные события, все эти неожиданные взлёты и трагические падения, укладываются в эту кривую?..

Экономист Юджин Фама как-то исследовал изменения цен акций и пришёл к выводу, что если бы они следовали гауссовой кривой, внезапные скачки происходили бы примерно каждые 7000 лет. Однако на деле эти скачки случаются не реже, чем раз в 3–4 года, так как сами господа инвесторы — живые люди из физического мира — вовсе не следуют кривой нормального распределения. В их действиях вообще не прослеживается никакой упорядоченности, которую можно было бы вычислить статистически. Они меняют мнение. Они делают глупости. Они подражают друг другу. Они паникуют. Фама пришёл к выводу, что события, которые статистики называют «маловероятными» оставляли бы на гауссовой кривой такие «толстые хвосты», что изменили бы её до неузнаваемости.

Летом 1997-го года Талеб предсказал, что крупнейшие хедж-фонды, такие как Long Term Capital Management, стремительно движутся к краю пропасти, так как не понимают, что такое «толстые хвосты». Примерно год спустя LTCM продал неоправданно большое количество опционов без покрытия по причине того, что его компьютерные модели спрогнозировали затишье на рынке. И что же? Правительство России объявляет дефолт по своим облигациям, рынки сходят с ума, и через несколько недель с LTCM было покончено. Спицнэгел, главный трейдер Талеба, рассказал, что недавно слышал лекцию одного из бывших топ-менеджеров LTCM, в котором тот… защищал азартную игру, в которую, по сути, играл его фонд. «Он сказал что-то типа: когда я осенним вечером еду домой, я вижу опавшие листья, лежащие под деревьями, — пересказывает Спицнэгел, — Опадание листьев можно описать статистически и не ошибиться. Но однажды я ехал домой и увидел, что листья собраны в небольшие кучки. Значит ли это, что я должен отказаться от своего представления о том, как опадают листья? Моя статистическая норма ошибочна? Нет, всё дело в том, что в процесс вмешались люди, это они собрали листья в кучи!» Другими словами, русские, объявив дефолт по облигациям, нарушили правила игры, но отменяет ли этот факт наличие правил? По Талебу, этот пример не имеет значения, так как рынок живёт не в физической Вселенной, и в его мире правила могут измениться в любой момент. Центробанки могут плюнуть на свои ценные бумаги: это не нарушение правил, это факт.

Так как рынок живёт не в физической Вселенной, в его мире правила могут измениться в любой момент. Центробанки могут плюнуть на свои ценные бумаги, и это не нарушение правил, это факт

Одним из первых наставников Талеба на Уолл-стрит был вспыльчивый француз по имени Жан-Патрик, одевавшийся как павлин и буквально одержимый риском. Жан-Патрик мог вызвать Талеба в ресторан, в котором развлекался, в три часа ночи, или взять с собой на встречу в ночном клубе Парижа, и неожиданно спросить, потягивая шампанское в окружении полуобнажённых красоток, что случится с его позициями на рынке, если в здание вдруг врежется самолёт. Талеб был молод и злился в душе: что за абсурд?! Однако прошло совсем немного времени, прежде, чем он понял: ничего абсурдного не бывает. Он любит цитировать философа Дэвида Юма: «Сколько белых лебедей вы бы ни увидели за свою жизнь, вы не можете быть уверены, что все лебеди белые; с другой стороны, если вы встретите хотя бы одного чёрного лебедя, то сможете с полной уверенностью утверждать, что не все лебеди — белые». Тот факт, что LTCM никогда не встречал российского Чёрного лебедя ранее, не означало, что российского Чёрного лебедя не существовало.

Сам Талеб, напротив, построил свою стратегию вокруг Чёрного лебедя: на возможности случайного, неожиданного и непрогнозируемого события, которое перевернёт рынки. Он никогда не продаёт опционы, только покупает. Он никогда не может стать тем, кто потеряет кучу денег, если акции GM вдруг рухнут. Талеб не играет ни вверх, ни вниз: это потребовало бы постоянного анализа состояния рынка; вместо этого он приобретает опционы в обоих направлениях. И ещё — он не ставит на незначительные колебания рынка. Зачем? Весь мир недооценивает возможность редких событий, и потому опционы даже на акции GM обходятся весьма дёшево. Талеб закупает опционы на сотни различных акций чуть ли не грузовиками, а когда они истекают, так и не будучи востребованными, то просто докупает ещё. Этот уникум даже не покупает акций для своего личного счёта, ведь в отличие от опциона приобретение акций является ставкой в азартной игре, ставкой на то, что будущее представляет собой улучшенную версию прошлого. Но кто знает, что произойдёт в будущем?.. Все свои личные деньги, как и резервную часть денег фонда, Талеб инвестирует в государственные облигации.

Мало кто на Уолл-стрит покупает такое огромное количество опционов. Но если что-нибудь неожиданное случится, например, некое событие перекроит рынок и акции GM рухнут до, скажем, двадцатки, Талеб уж точно не закончит свои дни в неряшливой афинской квартирке. Он сказочно разбогатеет.

Не так давно наш герой отправился на ужин в ресторан французской кухни на севере Уолл-стрит. Публика была — сплошь одни кванты, мужчины в рубашках без галстука и пиджаках с оттянутыми карманами, отличающиеся немного отстранённым взглядом. Талеб сидел в конце стола, попивая вино и болтая о французской литературе. За столом также присутствовал гроссмейстер с копной седых волос, который когда-то был одним из учителей Анатолия Карпова, и ещё один человек, карьера которого последовательно прошла через Стэндфордский университет, Exxon, Лос-Аламосскую национальную лабораторию, Морган Стэнли и небольшой французский инвестиционный банк. Они спорили о математике и шахматах в ожидании своего знакомого, который ещё не прибыл. Когда тот явился, то оказался риск-менеджером, работавшим в большом банке на Уолл-стрит. Некоторое время квант слушал их беседу со странной смесью недоумения и усмешки на лице, словно не мог вспомнить, как работает такая банальная математика.

Мужчины за столом были людьми бизнеса, который неизменно ассоциируют с математикой, но для того, чтобы торговать сложными финансовыми инструментами, следует знать, как это делается на практике, а не то, как математика описывает этот процесс. Талеб торгует опционами, потому что уверен, что никто, в том числе и он сам, ничего не знает о будущем, в то время как другие ошибочно полагают, что знают. За тем столом сидела куча людей, уверенных в том, что если вы достаточно умны, чтобы рассчитать цену опциона, то обязательно будете в выигрыше. Но на самом деле, если цена на акции по какой-то причине двинется вниз, все они вылетят в рынка очень быстро и далеко. Проблема была в том, что все эти трейдеры полагали, что мир — это место, где листья по вечерам вполне предсказуемо падают под деревья.

За тем столом сидела куча людей, уверенных в том, что если вы достаточно умны, чтобы рассчитать цену опциона, то обязательно будете в выигрыше. Но на самом деле, если цена на акции по какой-то причине двинется вниз, все они вылетят в рынка очень быстро и далеко

Различие между Талебом и Нидерхоффером иллюстрируют их кумиры, о которых зашла речь на той встрече много лет назад в Коннектикуте. Герой Нидерхоффера — учёный 19 века Фрэнсис Гальтон. Нидерхоффер назвал свою старшую дочь Гальт; портрет Гальтона в полный рост украшает стену его библиотеки. Гальтон был статистиком и социологом (и ещё генетиком и метеорологом) и безоговорочно верил в то, что сортировка эмпирических доказательств путём категоризации данных может дать вам всю необходимую информацию о мире. А герой Талеба, философ Карл Поппер, напротив, утверждал, что вы не можете знать наверняка истинность предположения — всё, что вы можете сказать с уверенностью, это то, чем это предположение не является. Талеб многое перенял от Нидерхоффера, но тот утверждает, что его пример никак не повлиял на Талеба: «Нассим, как епископ, не верящий в Бога, эмпирик, не верящий в эмпиризм». Как вы можете «учиться на собственном опыте», если уверены, что опыт прошлого не проецируется на будущее?

Сегодня Нидерхоффер делает деньги, продавая опционы, и чаще всего человеком, покупающим эти опционы, является Нассим Талеб. Другими словами, если у одного из них появляется доллар, можно с высокой степенью вероятности утверждать, что этот доллар пришёл из кармана другого. Учитель и ученик превратились в хищника и жертву.

Много лет назад Нассим Талеб работал в инвестиционном банке First Boston, где его озадачил способ торговли, практикуемый трейдерами банка. Трейдер должен был каждое утро приезжать на работу, покупать и продавать, и на основе того, сколько денег ему удалось сделать, ему начислялось вознаграждение. Если бы трейдер не показывал прибыли несколько недель, коллеги начали бы смеяться над ним, а если бы так происходило несколько месяцев — компания отказалась бы от его услуг. Трейдеры были хорошо образованы, носили дорогие костюмы и отважно ныряли в рынок. Они внимательно читали «Уолл-стрит Джорнал» и собирались у телевизора, чтобы узнать последние новости. «ФРС (Федеральная резервная система — прим. перевод.) сделала то, премьер-министр Италии сказал это… — вспоминает Талеб, — Я ничего в этом не понимал».

«Он всегда основывал все свои действия на своей концепции, — рассказывает Говард Савери, работавший с Талебом во французском банке Indosuez в восьмидесятых, — он буквально сводил с ума нашего трейдера Тима. Понимаете, трейдеры любят точность, вроде „Продать сто фьючерсов по восемьдесят семь“. Нассим же набирал номер и говорил что-то вроде „Тим, продай немного“. „Сколько?“ — уточнял Тим. „Ну… так, чтобы получилось вежливо. Я не имею ввиду конкретное количество, понимаешь… Просто знаю, что хочу продать“. Ну и далее, конечно, горячий спор на французском с выкрикиванием аргументов. А потом все идут ужинать и веселиться. Нассим и его команда не интересовались котировками. Когда все, прильнув к экранам, впитывали информацию о последних данных, Нассим мог демонстративно выйти из комнаты».

Нассим и его команда не интересовались котировками. Когда все, прильнув к экранам, впитывали информацию о последних данных, Нассим мог демонстративно выйти из комнаты

В «Эмпирике» не читают «Уолл-стрит Джорнал» и другие журналы по финансам. Да и вообще, там не бывает активной торговли, потому что опционы, которые покупает фонд, выбирает компьютер. Подавляющее большинство этих опционов пригодятся только в том случае, если рынок сделает что-то драматическое, чего обычно, конечно, не происходит. Так что работа Талеба и его команды, в основном, сводится к тому, чтобы сидеть и думать. Они анализируют финансовое состояние и политику разных компаний, тестируют стратегии и строят всё более и более сложные модели ценообразования опционов. Дэнни в углу время от времени что-то набирает на своём компьютере. Паллоп мечтательно смотрит вдаль. Спицнэгел принимает звонки от трейдеров и переключается между своими мониторами. Талеб отвечает на электронную почту и звонит в брокерскую контору в Чикаго, мастерски подделывая бруклинский акцент: «Как делааа?» Всё это больше напоминает классную комнату, чем торговый зал.

«Паллоп, ты рефлексируешь?» — пристаёт Талеб к коллеге. Тот томно отмахивается. «Похоже, нам придётся поработать за него, — вздыхает Талеб, — Паллоп очень ленивый».





«Эмпирика» перевернула традиционный подход к инвестированию. Если мы вкладываем деньги в игру на бирже, мы с высокой степенью вероятности сможем получить доход от роста цен или дивидендов. Однако у нас почти нет шансов получить много денег за раз, и кроме того, существует вероятность, пусть и маленькая, того, что рынок рухнет, а вместе с ним «лопнем» и мы. Мы принимаем такой расклад и полагаем, что отдаём себе отчёт в степени риска, так как, по большому счёту, наше вложение доходно.

В книге Каннемана и Тверски, которую прочёл Паллоп, есть описание простого эксперимента, когда группу людей попросили представить себе, будто у них на руках имеется три сотни долларов. Экспериментаторы предложили выбор: А — получить ещё сто долларов или Б — подбросить монетку: в случае удачи испытуемый получил бы две сотни, а если бы ему не повезло, не получил бы ничего. Оказалось, что большинство из нас предпочтёт «синицу в руке» и выберет вариант А. Но Каннеман и Тверски на этом не успокоились: они поставили ещё один эксперимент. Теперь испытуемым предлагалось представить себе, что у них есть пятьсот баксов. Снова был предложен выбор: В — отказаться от ста долларов или Г — подбросить монетку: если бы испытуемый проиграл, ему пришлось бы раскошелиться на двести баксов, а в случае выигрыша не пришлось бы ничего отдавать. Теперь выбор сместился в сторону удачи: большинство сочло, что лучше сыграть в орлянку, чем сразу проститься с деньгами, хоть сумма была и (относительно) небольшой. Самое интересное, что все четыре варианта, от, А до Г, идентичны с точки зрения вероятности. Все они ведут к ожидаемому результату в четыреста баксов в кармане. Однако совершенно очевидно, что мы имеем выраженные предпочтения в вопросах вероятности, а именно: мы более склонны к риску, когда речь идёт об угрозе потери, но не любим рисковать даже маленьким доходом. Вот почему мы предпочитаем небольшие регулярные дивиденды, рискуя при этом однажды потерять всё.

Все мы имеем выраженные предпочтения в вопросах вероятности, а именно: мы более склонны к риску, когда речь идёт об угрозе потери, но не любим рисковать даже маленьким доходом. Вот почему мы предпочитаем небольшие регулярные дивиденды, рискуя при этом однажды потерять всё

В «Эмпирике», напротив, каждый день приносит небольшую, но реальную возможность заработать огромные деньги в один миг. Всё, что для этого требуется — чтобы рынок, на котором вы играете, рухнул. И наоборот, каждый день с очень высокой вероятностью несёт ограниченные, совсем небольшие потери. Все эти долларовые, полудолларовые и даже центовые опционы, закупаемые «Эмпирикой» в огромных количествах, точнее, подавляющее большинство из них, никогда не будут реализованы, они просто станут неактуальными по истечении срока действия. Глядя в монитор компьютера, отражающего позиции «Эмпирики» на рынке, вы можете отследить ежедневные потери её инвесторов. Например, в 11:30 утра убыток по ряду опционов составлял порядка 28%, через час красным загорелось около 40%, что означает, что только до обеда фонд Талеба благополучно уменьшил счета своих клиентов на несколько сотен тысяч долларов. За день до этого потери по текущим опционам были порядка 85%, накануне — 48%, ещё за день до этого — 65%, и ещё днём ранее — также 65%. Собственно, за редкими исключениями (например, несколько дней после 11 сентября), с апреля прошлого года «Эмпирика» только теряет деньги. «Мы не можем лопнуть, мы можем только медленно истечь кровью» — замечает Талеб, и именно этого — медленного истекания кровью небольших ежедневных потерь — большинство человеческих существ всеми силами стремится избегать. «Представьте себе парня, держащего российские облигации, — предлагает Савери, — Он делает деньги каждый день и он богатеет, не так ли? Но однажды звучит раскат грома, вспыхивает молния, и этот парень теряет впятеро больше, чем успел получить. Однако 364 дня в году он прекрасно зарабатывал, ежедневно и стабильно. Гораздо труднее быть парнем, теряющим деньги 364 дня в году, потому что неизменно наступает момент, когда вы начинаете спрашивать себя: всё ли я правильно делаю?.. А что, если это продолжается десять лет? Сможет ли этот парень вообще оставаться в своём уме после десяти лет потерь?»

В голове трейдера, делающего пусть небольшие деньги, но каждый день, царит иллюзия прогресса. Но стратегия «Эмпирики» не подразумевает этого. «Это всё равно, что ежедневно упражняться в игре на пианино добрый десяток лет, а музыка по-прежнему звучит паршиво! — говорит Спицнэгел, — И всё, что вас поддерживает и мотивирует — это надежда на то, что однажды вы проснётесь и заиграете как Рахманинов». Думаете, это легко — «истекать кровью» день за днём в то время, как Нидерхоффер — олицетворение подхода, противоположного вашему — делает огромные деньги? Конечно, нет! Если вы присмотритесь к Талебу, вы обязательно сможете заметить последствия этого «истекания кровью». Он слишком часто смотрит на терминал Блумберг. Он слишком близко наклоняется к монитору, подсчитывая потери дня. Он тонет в неврозных суеверных тиках. Если дела идут хорошо, он начинает постоянно парковаться в одном и том же месте. Он выступил против Малера, так как тот ассоциируется у него с долгой засухой на рынке в прошлом году. «Нассим часто говорит мне, что нуждается в том, чтобы я постоянно присутствовал здесь, — рассказывает Спицнэгел, — И я ему верю. Я здесь, чтобы напоминать ему, чего мы ждём, в те моменты, когда ему по-человечески хочется бросить всё это». «Марк — мой личный коп» — подтверждает Талеб. Как и Паллоп: он необходим, чтобы напоминать Талебу, что «Эмпирика» держится на интеллекте, а не эмоциях.

В голове трейдера, делающего пусть небольшие деньги, но каждый день, царит иллюзия прогресса. Но стратегия «Эмпирики» не подразумевает этого

«Весь фокус в том, чтобы не иметь теории, — объясняет Талеб, — нам не нужна идеология. Нам нужен только набор практических правил, которые дают чёткие указания, что делать или не делать в конкретной ситуации. Мы создали этот протокол правил, чтобы всегда следовать ему. Не слушайте меня, слушайте только протокол. Впрочем, у меня есть право изменять протокол, но сущетвует протокол по изменению протокола! Пойми, непросто делать то, что мы делаем, но если мы отступаем от своих правил, мы начинаем видеть в себе Нидерхоффера». Во время ужина Талеб с аппетитом ест ролл, но как только официант подходит с предложением добавки, восклицает: «Нет, нет!», закрывая руками тарелку. Точно так же он реагирует на попытку подлить ему вина — закрывает бокал. «Мне стейк фри, только без фри, пожалуйста!» — заказывает Талеб и тут же пытается хеджировать свой выбор, выпрашивая у соседа немного фри от его порции. Это нескончаемая борьба между разумом и сердцем.

Психолог Уолтер Мичел провёл серию экспериментов, в которых оставлял ребёнка в закрытой комнате один на один с двумя тарелками печенья — маленьким и большим. Ребёнку объяснили, что если он захочет маленькое печенье, достаточно позвонить в колокольчик, и экспериментатор вернётся в комнату, и даст ему. Если же ребёнку захочется большое печенье, придётся подождать, когда экспериментатор вернётся сам, что может произойти в любое время в течение двадцати минут. Мичел записывал поведение детей, оставшихся в одиночестве, шестилеток, пытавшихся заставить себя ждать. Одна девочка начинает петь. Она бормочет себе под нос инструкцию, чтобы не забыть: ей может достаться большое печенье, стоит только подождать. Девочка закрывает глаза, а потом и вовсе отворачивается от печенья. Другой мальчик размахивает ногами, потом берёт в руки колокольчик, чтобы посмотреть. Он крутит колокольчик в руках, пытаясь не позвонить в него. Мы видим, как в детях проявляются навыки самоконтроля и дисциплины, пока только в зачаточной стадии. Мы наблюдаем за тем, как дети пытаются обуздать свои импульсы, и вдруг с изумлением восклицаем — Да это же Нассим Талеб!

Существует кое-что ещё, объясняющее поведение Талеба лучше, чем тики, протоколы и самоотверженность. Это произошло за год до знакомства с Нидерхоффером. Талеб в то время работал трейдером на Чикагской товарной бирже и разработал там свой фирменный настойчивый хриплый вопль. Вряд ли он задумывался над тем, что хрипота может быть признаком заболевания. Когда Талеб переехал в Нью-Йорк, он отправился ко врачу на Ист-сайд, чей офис располагался в довоенном здании с гламурно украшенным фасадом. Талеб сидел в кабинете, разглядывая плоский и пустынный двор и изучая дипломы на стене, когда врач вернулся и сказал: «Я получил отчёт патолога. Это не так плохо, как может прозвучать, но…» Конечно, это был рак, рак горла. Талеб почувствовал, как мозг отказался служить ему. Он бездумно вышел из кабинета и пошёл под проливным дождём, не в силах связать пару мыслей воедино. Он брёл и брёл, пока не набрёл на медицинскую библиотеку. А потом он начал читать.

Талеб в отчаянии читал о своей болезни, пока вода стекала с его одежды, образуя лужу под ногами. Диагноз не имел никакого смысла. Рак горла — болезнь пожилых курильщиков, но Талеб был молод и за всю свою жизнь практически не курил. Его риск заболеть раком именно горла был ничтожен. Невообразимо мал. Но всё же это произошло. Это был Чёрный лебедь! Сейчас рак Талеба побеждён, ему повезло, но память о нём — секрет настойчивости этого человека, потому что если вы встретились с собственным, личным Чёрным лебедем, то теперь вам известно наверняка, что Чёрные лебеди существуют.

Диагноз не имел никакого смысла. Рак горла — болезнь пожилых курильщиков, но Талеб был молод и за всю свою жизнь практически не курил. Его риск заболеть раком именно горла был ничтожен. Но всё же это произошло. Это был Чёрный лебедь!

День подходит к концу, а Талеб и его команда вспоминают о проблеме с корнем из n. Талеб возвращается к доске. Спицнэгел наблюдает за ним. Паллоп лениво ест банан. Солнце снаружи начинает опускаться за деревья. «Совершим преобразование Р1 и Р2, — произносит Талеб и его маркер вновь скрипит по доске, — Распределение Гаусса… Рынок с низким объёмом, рынок с бОльшим объёмом… У нас получается значение…» Он хмурится, созерцая дело рук своих. Рынки закрыты. Весь день «Эмпирика» теряла деньги, что означало, что где-то в лесах Коннектикута Нидерхоффер, несомненно, неплохо заработал. Это довольно больно, но если вы закалили свою волю и способны посмотреть на проблему с разных сторон, то вам известно, что порой на рынке происходит нечто совершенно неожиданное, просто потому, что мы живём в таком мире, где случаются неожиданности, и далеко не всегда они приносят потери. Талеб смотрит на свои уравнения на доске и поднимает бровь. Задача очень трудная. «Где доктор Ву? Давайте позвоним доктору Ву!»

Через год после посещения Талебом поместья Виктора Нидерхоффера, тот с треском лопнул. Нидерхоффер продал множество опционов без покрытия на индекс S&P, забирая миллионы других трейдеров в обмен на возможность выкупить пакеты его акций в случае, если цена на них вдруг рухнет. Он поставил всё на исход с пользу большей (намного большей) вероятности с тем, чтобы в случае своей правоты сделать… не слишком много денег. В случае же ошибки убыток грозил быть огромным.

Когда 27 октября 1997 года рынок упал на восемь процентов, многие из тех, кто купили у Нидерхоффера опционы, мгновенно появились на его пороге с требованием о продаже пакетов по оговорённой цене. Сто тридцать миллионов долларов — все достижения, все запасы трейдера — растаяли на глазах, и когда к Нидерхофферу пожаловал его брокер за своими деньгами, у того уже ничего не было. В этот день один из самых успешных хедж-фондов в истории Уолл-стрит был уничтожен.

Нидерхофферу пришлось закрыть компанию, заложить свой дом и занять денег у собственных детей. Он обратился в знаменитый аукцион Сотбис с просьбой дать оценку массивному набору столового серебра 19-го века, бразильской «Скульптуры Победы», созданной для Visconde De Figueirdeo, огромному кубку, разработанному Tiffany&Company в 1997 году для гонки яхт, и так далее. Нидерхоффер не посещал торги, когда его имущество уходило с молотка. Просто не мог на это смотреть.

«Это было худшим, что когда-либо случалось со мной, это можно сравнить со смертью близкого человека» — говорит Нидерхоффер, сидя в библиотеке своего огромного дома. Вокруг с усталым видом бродят две собаки. Нидерхоффер — высокий мужчина спортивного телосложения с длинным величественным лицом и потухшими глазами. Он бос, а воротник его рубашки с одной стороны подвернулся внутрь, и тот поправляет его, говоря: «Я потерял друзей, свой бизнес… Я был главным инвестиционным менеджером Уолл-стрит… И мне пришлось начинать с нуля». Он помолчал. «Пять лет прошло. Бобр строит плотину, река смывает её, и бобр пытается создать плотину снова, более крепкой и прочной. И я думаю, что справлюсь, как этот бобр, если смогу до конца разобраться в причинах своего провала. Однако я всегда буду помнить о том, что удача может отвернуться в любой момент». Где-то на другом конце дома слышится стук в дверь. Это человек по имени Милтон Бонд, художник, который принёс своё новое творение в стиле фолк-арт (наивное народное творчество), который Нидерхоффер обожает настолько, что немедленно разворачивает холст на колениях, чтобы рассмотреть во всех деталях. На стенах его дома развешано множество работ в том же стиле, одна из них изображает «Эссекс», корабль, история которого вдохновила Меллвила на написание «Моби Дика»; а также «Титаник». «Одна из причин, по которой я заплатил целую гору денег за „Эссекс“, это тот факт, что как только капитан Поллард вернулся в Нантакет, ему дали новое задание, — рассказывает Нидерхоффер, — судовладельцев очень впечатлил тот факт, что Полларду удалось спастись и вернуться после кораблекрушения. Когда его спросили: „как вам удалось снова заполучить корабль?“ капитан ответил: „полагаю, молния не ударяет в одно место дважды“. Это было случайностью. Но новое судно, доверенное Полларду, застряло во льду. Судовладельцы не могли тогда уговорить его покинуть корабль, так что пришлось стаскивать его с борта силой. Поллард провёл остаток дней, служа дворником в Нантакете. Постепенно о нём забыли. Он стал тем, кого на Уолл-стрит называют „призраками“». Нидерхоффер возвращается в кабинет, усаживается в кресло, ноги — на стол. Его глаза слегка увлажняются. «Теперь вы понимаете? Я не могу провалиться ещё раз. Иначе стану „призраком“».

За месяц до своего разорения Нидерхоффер обедал с Талебом в ресторане и рассказывал о том, как продаёт опционы без покрытия. Представьте себе этих двоих, сидящих напротив друг друга. Нидерхоффер объясняет, что его позиции умеренно рисковые, так как шанс того, что рынок двинется вниз, ничтожны. Талеб слушет, кивая и размышляя о Чёрных лебедях. «Я был жутко подавлен, когда мы расстались, — рассказал он, — Я видел парня, который отбивает тысячи ударов левой. Парня, который знает, чего хочет, просыпаясь утром, и заканчивает день лучше, чем кто-либо другой. Что бы он ни задумал сделать, он сделает это лучше всех. Я разговаривал со своим героем!» Однако Талеб понимал, что Нидерхоффер летит в пропасть со своими незастрахованными опционами, и именно в этом заключалась причина, по которой он сам не хотел оказаться на месте своего героя. Он видел слишком ясно — ещё тогда, когда Нидерхоффер играл в теннис с Соросом и скупал столовое серебро 19 века — чем всё это может закончиться. Перед его мысленным взором был другой Нидерхоффер — Нидерхоффер, чьё имущество идёт с молотка, Нидерхоффер, занимающий деньги у своих детей. И Талеб понимал, что не смог бы жить под угрозой такого риска. В отличие от Нидерхоффера, он никогда не считал себя непобедимым. Да и никто не смог бы на его месте — видя, как война разрушила его родину, а крайне маловероятный рак горла чуть не оборвал его жизнь, Талеб навсегда усвоил болезненный урок подстраховки на случай неудачи, и для него альтернативы попросту не существует.

Правда в том, что все мы, весь мир, обращаем восторженные взгляды на нидерхофферов, потому что в душе мы сами — нидерхофферы, предполагающие, что осознаём возможность провала, и если что, мужественно восстанем из пепла

Такая осторожность не выглядит героической, конечно. Скорее это похоже на безрадостное благоразумие бухгалтера или учителя воскресной школы. Правда в том, что все мы, весь мир, обращаем восторженные взгляды на нидерхофферов, потому что в душе мы сами — нидерхофферы, предполагающие, что осознаём возможность провала, и если что, мужественно восстанем из пепла. Нам кажется, что мы понимаем, что такое риск. Но мы неправы, и урок, полученный Нидерхоффером — это урок каждому из нас, самонадеянных, в наши крайне нестабильные времена. Гораздо больше мужества и героизма требуется, чтобы признать, что ты всего лишь человек и далеко не всесилен, и заставить себя рационально страховаться от риска — всегда.

Прошлой осенью Нидерхоффер продал кучу опционов, уверенный в том, что на рынках царит затишье, и оно и царило до тех пор, пока откуда ни возмись не появились два самолёта и не врезались в здания Всемирного торгового центра. «Мои позиции не были хеджированы. Понимаете… Всё было тихо. — Нидерхоффер качает головой, — Не было никакого способа предвидеть 11 сентября… Это было совершенно неожиданное событие».

Примечание редакции: Малькольм Гладуэлл написал это эссе в 2002 году, а в 2006-м вышел бестселлер Нассима Талеба под названием «Чёрный лебедь», в котором автор подробно описал свой взгляд на роль маловероятных событий в экономике и в жизни. В 2008 году, во время глобального экономического кризиса, «Эмпирика» заработала 500 000 000 долларов, в то время как подавляющее большинство крупных фондов разорились. Полумиллиардный доход позволил Талебу закрыть фонд и полностью посвятить себя вопросам философии. В 2012 году вышла его новая книга, «Антихрупкость», также ставшая мировым бестселлером.

via gladwell.com/blowing-up/